— И крепко спит ночью?
— Не добудишься.
— Тогда не беспокойтесь ни о чем, — сказал доктор.
— Вы думаете, она когда-нибудь станет интересоваться чем-то, кроме свиней, овец, гусей и пауков?
— Сколько ей лет?
— Восемь.
— Ну, — сказал доктор. — Я думаю, она всегда будет любить животных, но вряд ли проведёт всю жизнь в подвале у своего дядюшки. Как насчёт мальчиков? Она с кем-то дружит?
— С Генри Фасси, — просветлела миссис Арабл.
Доктор Дориан закрыл глаза и глубоко задумался.
— Генри Фасси, — пробормотал он. — Вот это хорошо. Думаю, вам не надо ни о чём беспокоиться. Пусть Ферн пригласит своих друзей в подвал, если ей там так интересно. По мне, так пауки и поросята ничуть не менее интересны, чем Генри Фасси. Но предугадываю, что настанет день, когда Генри скажет ей какое-то слово, и Ферн обратит на него внимание. Удивительно, как дети меняются от года к году.
А что с Эвери? — спросил он, широко открыв глаза.
— Ох, Эвери! — усмехнулась миссис Арабл. — С Эвери всё нормально. Конечно, он попадает в ядовитый плющ, его жалят осы и пчёлы, он таскает домой лягушек и змей и ломает всё, что ни попадёт к нему в руки. С ним всё в порядке!
— Ну и прекрасно, — заключил доктор.
Миссис Арабл попрощалась и поблагодарила доктора Дориана за совет. Камень свалился с её души.
Сверчки верещали в траве. Они пели грустную и долгую песню конца лета.
"Лето прошло, лето прошло, — пели они, — лето уже угасает."
Сверчки считали своим долгом известить всех, что лето не вечно. Даже в эти самые прекрасные дни года, когда лето сменяется осенью, сверчки возбуждали ощущение печали и перемен.
Пение сверчков слышали все. Эвери и Ферн слышали его, когда шли по пыльной дороге, и вспоминали, что скоро начнутся занятия в школе. И гусята слышали это пение и понимали, что уже никогда больше не будут гусятами. Слышала его и Шарлотта, зная, что времени у неё в обрез. Миссис Закерман, готовя обед на кухне, тоже услышала сверчков, и её охватила грусть. "Вот и ещё одно лето минуло", — вздохнула она. И Лэрви, сколачивая клеть для Уилбура, услышал их пение и подумал, что приходит пора копать картошку.
"Лето прошло, лето прошло, — повторяли сверчки. — Сколько ночей до морозов?
Лето, прощай, лето, прощай…"
Овцы, услышав песню, так разволновались, что проломили дыру в заборе на выгоне и забрели на поле через дорогу. Гусак обнаружил эту дыру и повёл в неё всё своё семейство: они забрались в сад и наслаждались упавшими яблоками. Клён на болоте услышал песню сверчков и стал ярко-красным от тревоги.
Всё на ферме вращалось вокруг Уилбура. Хорошая еда и правильный режим сделали своё дело, он стал кабанчиком, которым каждый фермер мог бы гордиться. Как-то полюбоваться на него пришли за один день больше ста человек. Шарлотта выплела новое слово: «СИЯЮЩИЙ», и Уилбур действительно сиял в золотых солнечных лучах. С тех пор, как паучиха подружилась с ним, он не жалел стараний, чтобы оправдать свою репутацию. Когда Шарлотта выплела слова: "ПОРОСЁНОК ЧТО НАДО", он старался выглядеть что надо, а когда она выплела «МОЩНЫЙ», он и старался казаться мощным, а вот теперь, когда его назвали «СИЯЮЩИМ», он делал всё, чтобы сиять.
Выглядеть сияющим не просто, и Уилбур отдавал этому всю свою волю. Он чуть поворачивал голову и моргал длинными ресницами. Он глубоко дышал, а когда публика начинала скучать, подскакивал вверх и выполнял прыжок с полуоборотом назад. Тогда толпа исторгала приветствия и восхищенные крики.
— Ну как, неплохо для поросёнка, — спрашивал довольный собой Закерман. — Действительно, сияющий поросёнок!
Кое-кто из друзей Уилбура по хлеву опасался, что такое внимание вскружит ему голову, и он зазнается. Но Уилбур оставался скромным: слава его не испортила. Он всё ещё сомневался в будущем и не мог до конца поверить, что простая паучиха сумеет спасти ему жизнь. Иногда по ночам ему снились сны. Как-то ему приснилось, что пришли люди с ножами и ружьями, чтобы забрать его — но это был лишь сон.
Днём Уилбур обычно был счастлив и уверен в себе. Ни один поросёнок не имел таких верных друзей, и он понимал, что дружба — благословеннейший дар, который можно обрести в этом мире. Даже песня сверчков его не печалила. Он знал, что приближается день ярмарки и с нетерпением ждал поездки. Он был уверен, что если ему удастся отличиться на ярмарке и, может быть, даже получить приз, Закерман сохранит ему жизнь.
А у Шарлотты были свои заботы, но она о них помалкивала. Однажды утром Уилбур спросил её о ярмарке:
— Ты, конечно, поедешь со мной, Шарлотта?
— Я ещё не знаю, — ответила она. — Ярмарки проводят в неудачное для меня время года, и мне очень трудно будет отлучиться из дому даже на несколько дней.
— Почему? — спросил Уилбур.
— Ну, мне нельзя просто так оставлять паутину, с ней всегда много работы.
— Ну, пожалуйста, поедем со мной! — умолял Уилбур. — Ты мне так нужна, я не справлюсь без тебя. Ты обязательно должна быть со мной.
— Нет, — отвечала Шарлотта, — мне лучше остаться дома и сделать одно дело.
— Какое дело? — спросил Уилбур.
— Мне нужно отложить яйца. Мне пора сшить мешок и наполнить его яйцами.
— Я не знал, что ты откладываешь яйца! — изумленно воскликнул Уилбур.
— Да, я и яйца откладываю, я универсальная, — подтвердила паучиха.
— Что значит "универсальная"? — спросил Уилбур. — Ты полна яиц?
— Нет, быть универсальным, значит легко переходить от одного дела к другому.
Это значит, что я умею не только прясть паутину и ставить ловушки для мошек.
— Почему бы тебе не съездить на ярмарку и не отложить яйца там? Вот было бы здорово! — упрашивал Уилбур.
Шарлотта тронула паутину и задумчиво смотрела, как она колышется.
— Не смогу, — ответила она. — Ты ведь и понятия не имеешь, Уилбур, о том, как откладывают яйца. Я не могу совместить свои семейные обязанности с делами ярмарки. Когда я буду готова отложить яйца, я должна буду их отложить, несмотря на ярмарку. Но ты об этом не беспокойся, а то похудеешь. Давай решим так: я поеду на ярмарку, если только смогу.
— Хорошо, — согласился Уилбур. — Я знаю, что ты не бросишь меня, когда ты мне больше всего нужна.
Весь тот день Уилбур оставался в загончике, отдыхая на соломе. Шарлотта тоже отдыхала и закусывала кузнечиком. Она знала, что скоро уже ничем не сможет помочь Уилбуру, потому что через несколько дней ей предстояло забросить все дела и заняться прелестным мешочком для своих яиц.
Вечером накануне ярмарки все легли спать пораньше. Ферн и Эвери были в постели уже в восемь. Эвери приснилось, что колесо обозрения застряло, когда он сидел в тележке на самом верху, а Ферн — что у неё закружилась голова на качелях.
Лэрви пошёл спать в полдевятого. Во сне он метал бейсбольные мячи в плюшевого кота и выиграл настоящее одеяло «Навахо».
А Закерманы пошли спать в девять: хозяйке приснился роскошный морозильник, а самому Закерману — Уилбур. Будто вырос Уилбур до ста шестнадцати футов в длину и девяноста двух футов в высоту, будто получил он все призы на ярмарке, весь украшен лентами, и даже к хвосту его привязали голубую ленточку.
В подвале хлева все, кроме Шарлотты, тоже улеглись рано, потому что завтра — ярмарка, и всем хотелось проснуться пораньше, чтобы проводить Уилбура в путь, на котором ему предстояли захватывающие приключения.
Все встали с первыми лучами солнца. День был жарким. Ферн притащила ведро тёплой воды к себе в комнату и выкупалась с губкой. Она знала, что на ярмарке будут мальчишки, и поэтому надела своё самое нарядное платье. Миссис Арабл вымыла Эвери шею и голову, разделила волосы пробором и крепко пригладила их щёткой, так что все они прилипли к макушке, кроме шести упрямых волосков, которые никак не хотели слушаться. Эвери надел чистые синие джинсы и чистую рубашку. Мистер Арабл оделся, позавтракал и пошёл мыть свой грузовик, потому что обещал отвезти на ярмарку всех и, конечно, Уилбура.
Рано утром Лэрви подсыпал чистой соломы в клеть Уилбура и поставил клеть в загончик. Клеть была зелёная, а на боку золотыми буквами было написано:
ЗНАМЕНИТЫЙ ПОРОСЁНОК ЗАКЕРМАНА
Шарлотта по этому случаю аккуратно подтянула паутину. Уилбур медленно пережёвывал завтрак. Он хотел выглядеть сияющим и старался, чтобы еда не попадала ему за уши.
На кухне миссис Закерман вдруг сказала:
— Гомер, я хочу выкупать поросёнка молочной пахтой, что осталась, когда мы сбивали масло.
— Чем? — переспросил мистер Закерман.
— Молочной пахтой. Я помню, что бабушка купала в ней поросят, когда они были очень грязные.
— Уилбур у нас не грязный, — сказал Закерман с гордостью.
