– Дитя мое,- ответила королева,- теперь Розетта находится вне пределов нашей власти. Если же наш гнев падет на возлюбленного Розетты, ее гибель еще неизбежнее. К чему избавлять ее от участи, которую она сама свободно избрала? Она же счастлива.
– Милостивая государыня,- продолжала Иоланда,- изгоните из сердца Розетты эту любовь или сверните корабль с его пути.
– Нет,- сказала королева,- мы не станем больше вмешиваться в земные дела.
И феи присоединились к ее мнению.
Франсуа целыми днями сидел один на палубе, погруженный в неведомые мечты. Розетта выходила из своей каюты только вечерами. Тогда жизнь приобретала для него новый смысл. Он строил планы на будущее, которые всегда одобрялись его подругой без всяких поправок. Франсуа рассказывал ей о своем прошлом, о старой матери, о слегка глуховатой тетке, о селении, в котором он родился и где был всеобщим любимцем. Его удивляло, что она не рассказывает ему ничего о себе, не показывает своих фотографий. Казалось, ей были известны все страны мира, но ни одной из них она не знала лучше остальных; может быть, исключение составлял большой город, в котором он учился. Он догадывался о существовании
какой-то тайны. Но мог ли серьезный, благовоспитанный чиновник угадать истину?
Через несколько дней Франсуа заметил, что Розетта изменилась: она похудела, глаза ее впали, голос стал дрожащим, взгляд – тревожным. Розетта успокоила его:
– Это пустяки, Франсуа, мне надо просто привыкнуть к жаре.
Считая, что Розетта ведет себя легкомысленно, он хотел помешать ей поглощать слишком много мороженого и шербета и посоветовал перейти на горячий чай, но она удивительно бурно воспротивилась этому.
На седьмой день плавания с Розеттой произошел обморок, но она запретила звать судового врача. Ближайшая остановка предполагалась не раньше, чем через неделю, а отклониться от маршрута ради больной пассажирки капитан не согласился.
– Раз уж она не хочет видеть доктора,- проворчал он,- пусть заботится о себе сама.
Франсуа был в отчаянии, чувствуя себя бессильным перед этим странным заболеванием. На девятый день к нему вернулась надежда: случилась сильная буря, стало прохладнее, и Розетта ожила. Она поднялась на палубу, прелестная и веселая. Но она настолько исхудала, что муслиновое платье болталось на ней, как на палке.
В этот вечер Франсуа просил Розетту стать его женой. Она ничего не ответила, только нежно обняла его, а ее глаза были полны радости и отчаяния.
Королева фей, вы видите, как танцует Розетта, которая кажется совсем крошечной в объятиях своего жениха? Неужели в вас не окажется капли милосердия? Неужели злоба людей ожесточила ваше сердце и вы держите свою волшебную палочку запертой в ящике из облаков?
Увы, на десятый день солнце было палящим, как никогда, и каюты перестали служить достаточным убежищем от жары.
Розетта пыталась защитить свое тело и лицо с помощью шерстяных одеял и льда, но ее подтачивал внутренний огонь. Она поняла, что гибнет.
В полдень она взглянула на себя в зеркало и увидела лишь тонкое личико и высохшее тело. Ей не хотелось в таком виде показываться Франсуа. Она знала, что в это время он спит, набираясь сил для того, чтобы бодрствовать около нее всю ночь. Поэтому она спокойно надела в последний раз свое небесное платье, ставшее ей слишком широким, поднялась на палубу и, спрятавшись от посторонних взоров, подставила себя знойным лучам послеполуденного солнца…
В обеденный час один из матросов принес Франсуа подобранное им муслиновое платье. Обеспокоенный Франсуа побежал в каюту Розетты. В ней было пусто, лишь на столе лежал букетик поблекших фиалок.
Звездочка по-прежнему сияет для тех, кто умеет смотреть на небо. Розетта так и не смогла вернуться на нее. Но королева фей не захотела, чтобы она вечно блуждала по безграничным просторам вселенной. Если вы увидите падающую звезду, более розовую и яркую, чем остальные, знайте, что на ней нашла приют одинокая душа маленькой растаявшей феи.
ТРИ ЖЕЛАНИЯ ДЛИННОГО ПЕТЕРА
Жил в Арденнском лесу дровосек, по прозванию Длинный Петер, и это имя подходило ему как нельзя больше. Роста он был высокого, руки длинные-предлинные, точно сучья у тех деревьев, которые он рубил. Да и весь он напоминал стройный шестилетний дубок, покрытый густой листвой.
Но Длинный Петер был несчастлив. Нет, он вовсе не завидовал богатым фермерам, которые могли пить молока сколько им вздумается и объедаться утками, гусями и всякой прочей птицей; не завидовал он и городским богачам, разодетым в шелка и тонкое сукно, и все же он считал, что жизнь к нему слишком сурова. Любимая жена его умерла рано, а сына, которого она ему подарила, Петер не уберег. С тех пор его лачуга из нетесаных бревен казалась дровосеку унылой, как пустая бутылка.
Днем, еще куда ни шло, Петер яростно взмахивал топором, и тяжелые удары по дереву отсчитывали его жизнь с равномерностью часового механизма. Но вечера были такие тоскливые, такие длинные… Петер считал и пересчитывал пальцы, складывал пальцы на руках с пальцами на ногах до тех пор, пока не выбивался из сил и у него не получалось 21. Тогда он ложился спать, но сон долго не приходил, его одолевали кошмары, правда, не очень страшные, и грезы, правда, не очень занимательные; наконец он погружался в глубокий сон, где уже не было ни воспоминаний, ни надежд.
Как-то вечером Длинный Петер начал разговаривать вслух. Звук собственного голоса нарушил его одиночество, и он охотно стал бы отвечать сам себе, если бы мог задать какой-нибудь интересный вопрос. Итак, однажды вечером Длинный Петер начал разговаривать сам с собой, и это решило его судьбу.
– Если бы,- сказал он,- сбылись три моих желания, совсем маленькие желания, которые я произнес бы шепотом, чтобы не искушать злой судьбы, жизнь моя совершенно изменилась бы.
Сказал он это без особого убеждения, потому что не верил в чудеса – ведь он хорошо знал, что деревья падают только от молнии или топора и что холодной зимой трава не вырастет. Но в этот вечер случилось чудо. Один из дубов-великанов, что рос около лачуги дровосека, заговорил. Наверно, в нем была заключена душа старого волшебника Арденнского леса или нежная душа какой-нибудь хорошенькой феи, умершей некогда у его подножия, оттого он и заговорил.
– Длинный Петер,- сказал дуб,- назови три своих желания: я тебе обещаю, что они сбудутся, ты получишь даже больше, чем ожидаешь.
– О дуб! – воскликнул Петер.- Не смогли бы вы дать мне совет, ведь три желания – это так мало!
– Ты, Петер, не красавец, но считаешь себя уродом, ты не особенно умен, но считаешь себя глупым, вот поэтому-то ты мне и нравишься больше других людей и я хочу тебе помочь. Но человек всегда должен оставаться хозяином своей судьбы. Выбирай то, что подсказывает тебе совесть.
– Коли так, я хочу, чтобы моя лачуга была полна золотых монет,- сказал Петер.
– Пусть исполнится твое желание,- ответил дуб.
В воздухе что-то загрохотало, а потом наступила обычная тишина, какая стоит в лесу в сумерки. Длинный Петер сидел не шевелясь, ему казалось, что он грезит. Он спокойно продолжал курить свою трубку, набитую высушенными на солнце и растертыми между камешками листьями ясеня.
Но вот поднялся ветер, и ночь озарили долгие вспышки молний, которые, точно сверкающий серпантин, падали с неба на деревья. Длинный Петер встал и открыл дверь своей лачуги. К ногам его посыпались золотые монеты – весь дом до самого чердака был забит ими. Куда ни бросишь взгляд – всюду одно только золото. Стол и стулья, кровать, запасы продуктов – все было погребено под золотыми монетами. Понадобились бы многие часы усердного труда, чтобы перетащить из дома все это богатство. Волей-неволей Длинному Петеру пришлось мириться с тем, что он не может войти в свою лачугу. А дождь лил как из ведра, и самый богатый дровосек на свете вынужден был провести ночь под деревом. Он весь промок и окоченел, но душа его была полна радужных надежд.
На следующее утро Петер принялся размышлять о том, что ему теперь делать. Никогда прежде дровосеку и в голову не приходило, что один человек может владеть таким богатством. Поэтому его воображение не могло подсказать ему никакого способа истратить эти деньги.
Но, как говорится, попытка не пытка. Взял он одну золотую монету и отправился в город, впервые за всю свою жизнь плотно прикрыв дверь и привалив к ней бревно.
По лесу Петер шел быстро, но, войдя в город, замедлил шаг, потом начал останавливаться то там, то здесь – его поражало великолепие сверкающих витрин, смущали снисходительно-насмешливые взгляды, которые прекрасные дамы бросали на статного дровосека с таким грубым, простым лицом. Он задержался у витрины кондитера, где были выставлены тарталетки, куличи, ромовые бабы, торты, слоеные пирожные, пирожные с кремом и прочие вкусные вещи. Маленькие кремовые озера вытекали одно из другого, лились каскады сиропа, возвышались целые горы хрустящего, хорошо поднявшегося на сильном огне теста.
