— Но я же не виноват, раз натура такая.
— Ты-то, может, и не виноват, но нам от этого не легче, — строго отвечала Нянька. — Иди уж теперь, грехи замаливай.
— Бегу, Нянюшка, лечу! — И король Нолличек отправлялся прямиком в магазин сладостей я скупал там подчистую все ириски, а потому вернувшись во дворец, наделял конфеткой каждого обиженного.
Вчера, в нравовожный день, Нолличек успел замолить конфетами все прошлые грехи. А сегодня с самого утра по дворцу уже разносилось топанье и хлопанье.
Нянька, разбиравшая бельевой шкаф, недовольно качала головой и прицокивала языком:
— Опять Ноллик разбуянился, ох, беда, беда…
Королевская Нянька была маленькой, тщедушной старушкой, и гнев её казался поэтому ещё гневливее, а сердитость — ещё сердитее. Стоя на верхней ступеньке приставной лестницы, она развернула простыню и опять недовольно покачала головой: ветхая простыня рассыпалась в руках.
— Этак мы скоро на голых матрацах спать будем! — вздохнула старушка.
Тут дверь распахнулась, и в кладовку ворвалась главная Горничная Джен с круглыми от ужаса глазами.
— Король требует постелить чистые простыни! — выпалила она.
— Мы же в прошлом месяце перестилали! — возмутилась Нянька.
— Ещё он требует две наволочки.
— Вот ещё! Одной довольно.
— А ещё банное полотенце и два маленьких — для лица и для бритья.
— Для бритья?! Мал он ещё бриться! — фыркнула Нянька.
— А ещё скатерть и салфетку, чтоб салфетка непременно совпадала со скатертью по цвету!
— Господи спаси и помилуй! Это всё? — спросила Нянька.
— Нет! — воскликнула Джен. — Ещё он требует чистый носовой платок!
Хлопанье и топанье, что доносились снизу, из королевских покоев, стали еще слышней, и в кладовку ввалился Дворецкий Джон.
— Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! — задыхаясь, проговорил он.
— Что случилось? — сурово спросила старушка.
— Его Величество проснулись и изволили встать, — сказал Дворецкий. — Как лошадь на дыбы!
— Рвёт и мечет? — уточнила Нянька.
— Мечет и рвёт.
— Ну да, ну да, — закивала Нянька. — Сегодня у него все кругом виноваты. Такой уж день.
— Хуже ещё не бывало. Он даже в погреба спускался и нашёл изъян в бочонках с сидром, в бочках с пивом, в красном вине, в белом вине, в крыжовенном вине и во мне самом. А все мы — и я, и вина — лучшего качества! Воля ваша, госпожа Нянюшка, но я ухожу. Отработаю месяц, и ноги моей больше во дворце не будет!
Прежде чем Нянька успела ответить, в кладовку вперевалку вплыла королевская Кухарка Китти.
— Что ж это творится, госпожа Нянюшка?! — запричитала она.
— В чём дело? — строго спросила Нянька.
— В Его Величестве!
— Опять Ноллик? Сунул нос под все крышки, да?
— Не то слово! И в ларь с мукой заглянул, и в мешки с сахаром, и в солонки, и в перечницы, и в банки с вареньем, и в кадки с маслом, и в самую печку чуть не залез. И всё ему не по нраву, хотя моя кухня в идеальном порядке. Хватит, через месяц ноги моей здесь не будет!
Следующей жалобщицей оказалась придворная Молочница Мегги.
— Госпожа Нянюшка! Госпожа Нянюшка! — вопила она.
— Ну, а у тебя что за несчастье?
— Король наш моё несчастье!
— И у тебя в коровнике, видать, похозяйничал?
— Похозяйничал! Да он свежее молоко со старым смешал, крынки со сливками опрокинул, бочонки с маслом вдребезги разнёс, сыры перемял, а сыворотку залил обратно в творог. Я этого больше не потерплю! Ноги моей здесь через месяц не будет!
Хлопанье и топанье внизу стали воистину оглушительны. И в бельевую кладовку вошёл Садовник Джек. Вошёл молча и остановился молча, говорить он был не горазд. Нянюшка нетерпеливо окликнула:
— Ну, выкладывай!
— Колокольчики, — произнёс Садовник.
— Какие колокольчики?
— Сказал же, колокольчики.
— Ну я и слышу — колокольчики. Дальше-то что?
— Вот и правильно, — согласился Садовник. — Я говорю «колокольчики», и вы слышите — «колокольчики». И эти самые колокольчики мне надлежит выращивать на моих клумбах отныне и до скончания века.
— Кто это сказал?
— Нолличек.
— Его Величество? — чопорно переспросила Нянька.
— Нолличек, — упрямо повторил Садовник.
— Изволь говорить о Его Величестве поуважительней.
— Ва же зовёте его Нолличек, — возразил Садовник.
— Я его Нянька. Я его в корыте купала!
— В корыте не в корыте, — встрял вдруг Дворедкий, — но я не потерплю, чтобы трогали мои вина!
— Нечего лазить в мои кастрюльки! — подхватила Кухарка.
— Нечего портить мои сливки! — подала голос Молочница.
— Нечего проверять мои грядки! — в запале сказал Садовник.
И все они закричали слаженным хором: Ноги моей тут через месяц не будет.
— Вот и отлично! Все через месяц получат расчет! — прогремел голос с порога. В дверях стоял багровый от гнева Нолличек. Он по очереди тыкал пальцем в Дворецкого, Кухарку, Молочницу и Садовника и орал:
— Не твои вина! Не твои кастрюльки! Не твои сливки! Не твой грядки! Все моё!!! Что хочу, то и делаю! Мои вина! Мои кастрюльки! Мои сливки! Мой грядки! — Король топал ножками, как разбушевавшийся трёхлетний ребёнок.
— А ну-ка прекрати! — крикнула Нянюшка с верхней ступеньки лестницы. — Прекрати сию минуту! А не то слезу и наподдам как следует!
Нолличек тут же примолк и надулся. Так и стоял, обиженно почёсывая правой ногой о левую.
— Отправляйся прямиком в угол, — скомандовала Нянька. — Будешь стоять там, покуда не выпущу.
Нолличек понуро побрёл в угол и встал лицом к стенке.
— А вы все идите работайте, — велела Нянька Джону, Китти, Мегги и Джеку.
— Хорошо, госпожа Нянюшка! — послушно сказали слуги и разошлись выполнять свои обязанности.
А Нянька подозвала к себе Горничную Джен, у которой зуб на зуб не попадал от страха.
— Иди-ка сюда и получи, зачем послали. Повыше руки-то подними, я уж, милочка, не молода, чтоб к тебе как тростинка гнуться. — И Нянька принялась накладывать на протянутые к ней руки целую гору белья.
— Так, пара простыней, две наволочки, скатерть, салфетка; теперь полотенца: банное, для лица, для бритья… В его-то годы! — снова фыркнула Нянька. Будь Нолличек не двадцати одного, а пятидесяти одного года от роду, для Няньки он оставался бы прежним тугощёким несмышлёнышем.
— Ну, всё, что ли?
— Ещё носовой платок, — прошептала Джен.
— Платок нам и здесь пригодится, — кивнула Нянька, искоса взглянув в угол на короля. — Уф, беги теперь, да не задерживайся по дороге.
Джен стремглав бросилась вон, а Нянька выудила из шкафа чистейший, пахнущий лавандой носовой платок и уже не сердито сказала Нолличеку:
— Иди сюда, горе мое.
Нолличек, пристыженно опустив голову, приблизился к лестнице. Был он юноша тощий и длинноногий: он стоял на полу, а Нянюшка на верхней ступеньке, но они были почти одного роста — его подбородок приходился вровень с её плечом.
— Ну давай, вытрем глазки, — сказала Нянька и сама промокнула королю глаза. — А теперь высморкаемся.
Нолличек изо всех сил высморкался в подставленный платок.
— Будешь теперь паинькой? — спросила Нянька.
— Да, Нянюшка, — ответил Нолличек, шмыгнув носом.
— Вот и умница. — Нянька уселась на ступеньку и погрозила воспитаннику пальцем. — Неужели тебе приятно быть плохим?
— А что я могу поделать? Не с той ноги встал. — Нолличек вздохнул. — День на день не приходится. У меня же натура, сама знаешь, переменчивая.
— Не у тебя одного.
— Но такой, как у меня, ни у кого нет, — живо отозвался Нолличек. — Ведь когда я хороший, я очень-очень-очень хороший!
— Зато когда плохой… — начала Нянька.
— Тогда я ужасный. Конечно, так и есть. Но право же, Нянюшка, у меня из-за каждой мелочи портится настроение.
— Это ещё не причина портить вещи и еду, — возразила Нянька.
— Причина!
— Ну, а сегодня ты из-за чего развоевался? Опять не с той ноги встал?
— Я уже не знаю, какая та, какая не та! Даже кровать перед сном и так, и эдак верчу, чтоб встать с утра весёлым и добрым, но никакого толку, — пожаловался Нолличек. — Может, у меня кровать не та? И простыни на ней все в дырках, как решето. Вот, полюбуйся! — Король вытащил из кармана ветхую-преветхую простыню, и она прямо на глазах рассыпалась в прах.
— Теперь ты полюбуйся! — Нянька запустила руку в бельевой шкаф и вытащила оттуда ещё одну дырчатую простыню — родную сестру первой. — И на это полюбуйся! — Нянька извлекла рваную наволочку, — И на это! И на это! И на это! — Она швыряла сверху полотенца, скатерти, салфетки, и дырок в них было больше, чем звёзд на небе. — Так-то, дорогуша! Меня дырками не удивишь.
— Нянюшка, это же позор! — воскликнул король.
