— Простите, пожалуйста, глубокоуважаемый Тополь‑на‑Соседней‑Улице! — задыхаясь от быстрого полёта, начал он. — У меня к Вам вот какой вопрос… Вы ведь сначала были не пушным, а потом с Вас полетел пух. Как становятся пушными?
— А Вам это зачем знать, дорогой Солнечный Зайчик? — удивился Тополь‑на‑Соседней‑Улице.
— Да вот… — вздохнул Солнечный Зайчик, — пушным стать собираюсь.
— И с какой же это такой стати? — Тополь‑на‑Соседней‑Улице теперь уже удивился донельзя.
— Один Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине велел… Говорит, раз ты заяц — становись пушным!
На это Тополь‑на‑Соседней‑Улице рассмеялся от всей души, а потом что‑то объяснил Солнечному Зайчику— и тот, радостный, полетел назад, к витрине. А прилетев туда, сказал:
— Дело в том, дорогой Очень‑Малоприятный‑Манекен‑в‑Витрине, что я ещё не заяц, а только зайчик. Зайчики же все рождаются голенькими и только потом покрываются пухом и становятся пушными — для этого сначала вырасти надо. Когда я вырасту, тоже стану пушным… как другие зайцы. А пока я прощаюсь с Вами!
И, сказав так, Солнечный Зайчик перепрыгнул со стекла витрины на стену соседнего дома, где его уже давно ждали другие солнечные зайчики… тоже не пушные. Оттуда, со стены соседнего дома, они со смехом принялись наблюдать за Очень‑Малоприятным‑Манекеном‑в‑Витрине, который озадаченно теребил галстук и никак не мог взять в толк, считать ли ему себя одураченным или нет. Между прочим, его легко было понять, потому что ещё никто на свете не встречал солнечного зайчика, покрытого пухом!
ПЛЮЩ, КОТОРЫЙ КАРАБКАЛСЯ, И КАРАБКАЛСЯ, И КАРАБКАЛСЯ
«Карабкаться» — странное такое слово, но его всегда употребляют, когда говорят про плющи… По мнению людей, плющи только и делают, что карабкаются! Причем карабкаются, и карабкаются, и карабкаются — выше, и выше, и выше…
Вообще‑то, про плющи можно ещё сказать, что они «ползут» или «вьются», но эти слова какие‑то… насекомые. Так про насекомых говорят: гусеница ползет, муха вьётся… Вот и непонятно, как плющ мог бы оказаться в такой компании — словно он гусеница опять же. Или муха.
Так что мы с вами забудем слова «ползти» и «виться» — выберем уж тогда слово «карабкаться», потому что карабкаются не только насекомые, но ещё, например, и альпинисты — когда в горы поднимаются. А альпинисты — они всё‑таки гораздо лучше, чем насекомые!
Вот наш Плющ, значит, и карабкался… карабкаться же ему было ох как высоко! Он ведь родился на самой земле, у забора: сначала даже никто и не понял, что это плющ и что он вообще когда‑нибудь начнет карабкаться. Но карабкаться он начал сразу же — как родился, так и стал карабкаться.
— Ты куда? — спросили его соседние растения: у них пока ещё не было имен, как и у Плюща. У растений ведь как… Пока растение не станет большим, совершенно непонятно, что это за растение и как его зовут. Они все на одно лицо: маленькие такие, зелёненькие… — потому и гадать бесполезно, что из каждого появится. Может, цветок или овощ, а может — сорняк противный! Только уже потом становится ясно, что перед нами… ну, цинерария, например… но это я так, к слову. В этой‑то сказке перед нами никакая не цинерария, а даже совсем наоборот — Плющ.
Плющ, услышав вопрос: «Ты куда?» — задумался… и в самом деле: куда это он? Все вокруг него как стояли на земле, так и стоят, а он сразу же за какую‑то щепочку на заборе зацепился да и поднялся на полсантиметра. Но отвечать было надо — и Плющ сказал:
— Я… я — туда, наверх.
— И чего ты там, наверху, забыл? — опять спросили его соседние растения.
От этого вопроса Маленький Плющ почувствовал себя и вовсе уж в тупике. Однако он всё‑таки сосредоточился и ответил:
— Я там ничего не забыл, потому что я там ещё и не был. Но мне туда очень хочется.
— А здесь тебе чем плохо?
Плющ вздохнул и решил поскорее всё‑таки вскарабкаться наверх, а то вопросов становилось что‑то слишком много.
— Мне здесь хорошо, — объяснил он, — только здесь я уже довольно долго нахожусь. — И начал карабкаться по забору.
Он карабкался так прилежно, что всего через несколько дней оказался на самой вершине забора, и, когда посмотрел вниз, — у него даже голова закружилась.
— Ох… — сказал тогда Плющ сам себе, — высоко‑то как! Не свалиться бы отсюда…
— Не бойся, — успокоило его Небольшое Деревце, — тут не страшно. Тут здорово!.. А ты куда?
Небольшое Деревце так спросило, потому что Плющ уже начал карабкаться дальше — по стене дома.
— Мне надо выше, — объяснил Плющ, сам изумляясь своим словам, и принялся тянуться вверх.
— Тут же здорово… — услышал он снизу, но ничего не ответил, потому что находился уже возле самой крыши дома, а потом — даже не заметив как — принялся карабкаться по трубе. Когда он добрался до вершины трубы, Одно Высокое Дерево с удивлением поприветствовало его и воскликнуло:
— Высоко же ты залез! Сюда немногие добираются… А тебе сюда зачем?
— Мне не сюда, — смущённо ответил Плющ. — Мне выше…
— Выше? — рассмеялось Одно Высокое Дерево. — Про это забудь. Выше уже ничего нет — посмотри‑ка, что над тобой!
Плющ с тревогой посмотрел вверх и ужаснулся: наверху действительно ничего не было — одно только небо, безбрежное синее небо.
— Здесь кончаются все дороги, — вздохнуло Одно Высокое Дерево. — Я и само подумываю, не остановиться ли расти… Тут, наверху, по‑настоящему прекрасно: чистый воздух и никого поблизости! Я думаю, что мы с тобой достигли предела.
— Разве есть какой‑нибудь предел? — огорчился Плющ и ещё раз посмотрел в небо, безбрежное синее небо.
— Конечно! — снова рассмеялось Одно Высокое Дерево. — Предел есть всему.
Плющ вздохнул… А потом всё‑таки решил ещё хоть немножко потянуться вверх, в пустоту.
— И не старайся, — махнуло веткой Одно Высокое Дерево. — Там, наверху, ты не найдёшь никакой опоры.
Плющ не спал всю ночь. Он думал о том, что вот и кончилось его путешествие: он достиг самой крайней точки и теперь должен остановиться, привыкнуть к жизни на трубе и радоваться, что добрался до таких высот. Но когда утром он опять увидел небо, безбрежное синее небо, непонятная дерзкая сила бросила его вверх— туда, где не было никакой опоры.
— Ты упадёшь! — крикнуло ему вслед Одно Высокое Дерево, которое как раз проснулось и следило за опасными движениями Плюща.
— И пусть! — сказал Плющ, уже готовый падать, но в эту самую минуту с неба, безбрежного синего неба, кто‑то внезапно протянул ему большую ласковую руку — и, даже не думая о том, чья это рука, Плющ с благодарностью стал карабкаться по ней — выше, и выше, и выше…
ЗЕЛЁНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК И КРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
Они были забавные, эти человечки — Зелёный и Красный!
Зелёный всегда куда‑то бежал, а Красный стоял на месте. И было совсем непонятно, что у них общего, но все знали, что они влюблены друг в друга. А вот откуда все знали… трудно сказать! Может быть, всем сердце подсказывало, потому что человечки друг друга из виду не выпускали: если Красный появился — жди Зелёного, Зелёный прибежит — жди Красного. И что самое странное — никто от этой пары глаз оторвать не мог, до того человечки друг другу подходили — даже ничего общего между собой не имея!
— Интересно всё‑таки, кто из них за кем бегает — Зелёный за Красным или Красный за Зелёным? — то и дело спрашивали любопытные.
— Да они оба друг за другом бегают, — отвечали им. — Не успеет один показаться, так и другой за ним следом.
— Ну, не скажите! — возражали любопытные. — Красный‑то всегда как часовой стоит, а Зелёный только и делает, что взад‑вперёд носится. Вот и получается, что это всё‑таки Зелёный за Красным бегает.
— Как бы там ни было, — отвечали им, — а жить друг без друга они всё равно не могут: ни Зелёный без Красного, ни Красный без Зелёного.
— Вот это любовь! — разевали рты любопытные. — Прямо как в кино… А если одного из них вдруг не станет?
— Тогда и второго тут же не станет — можете не сомневаться.
— А их пробовали когда‑нибудь разлучить?
— Разлучить? — усмехались в ответ. — Да их нельзя разлучить. И в ответе этом звучала такая определённость, что любопытные сразу же переставали задавать вопросы и молча переходили улицу, размышляя о том, как повезло этим двоим — Зелёному Человечку и Красному Человечку, которые нашли друг друга. Потому что многим, очень многим из любопытных не повезло… и они были одиноки.
— До чего же всё‑таки счастливые эти человечки! — то и дело раздавалось вокруг. — Наверное, они никогда не грустят… живут себе припеваючи: где один, там и другой. И во веки веков не расстанутся…
— Вот только — почему их никогда вместе не видно? — как‑то раз заметил самый любопытный из всех любопытных.
