И на широкой парадной лестнице замка результат принятого им решения обнаружился тут же самым неожиданным образом.
— А ну пошевеливайтесь! — произнес спящий мальчуган, и стражники, до сих пор беспомощно дергавшиеся на месте, тут же зашевелились.
Словно неведомые крепкие путы, державшие их, вдруг порвались, и солдаты как снопы повалились на лестницу и покатились по ступенькам, поднимая своими алебардами невообразимый грохот, и вскоре внизу образовалась целая куча мала.
Герцогу — именно в этот момент он оказался на лестнице — представилась уморительная картина, которая могла бы развеселить любого смертного, только не этого честолюбца, чья душа была мрачна и обуреваема злыми умыслами. Выходит, вот она какова, всесильная стража! А еще призвана обеспечивать его личную безопасность и держать в страхе город! За последние дни ему уже второй раз приходилось сталкиваться с тем, что он и его окружение стали игрушкой каких-то таинственных сил и силы эти науськивают его солдат друг против друга: то они лаются, будто свора обезумевших псов, то их уносит прочь порывом неодолимого вихря. Солдаты огромным громыхающим клубком катались по полу, пытаясь выпутаться, оторваться друг от друга и подняться на ноги. А те, кому это удавалось, стояли и раскачивались из стороны в сторону — вероятно, при падении у них помутилось в голове, а среди кувыркающихся тел они чуть не задохнулись. Все выглядели донельзя смехотворно. Отыскать потерянное оружие оказалось невозможным, каски закатились бог весть куда, а растерзанные панцири болтались как попало: у одного — на правом, у другого— на левом плече, будто расколотые орехи или ракушки.
При виде этой картины герцог чуть не задохнулся от злобы и, разразившись воплем, принялся скакать и топать ногами — ни дать ни взять раскапризничавшийся мальчишка.
— В тюрьму всех! А самые тяжелые кандалы — предводителю! Вдвое тяжелее, чем остальным!
Половина личной охраны герцога двинулась, дабы исполнить его приказание и загнать своих дружков в мрачные подвалы подземелья. Не станем их жалеть, они получили по заслугам, не сделав ничего, чтобы облегчить участь узников, наоборот, мучали и терзали их, не дожидаясь прямых распоряжений. Любой вид правления нуждается в исполнителях, а такой власти, которая лишает людей свободы и подавляет личность, милее всего мучители и убийцы.
Приказ был приведен в исполнение, герцог повернулся и, сопровождаемый поределой охраной, пересек приемную и вернулся в залу. Двери остались распахнутыми, и вскоре привратник в роскошной ливрее, смахивавший на попугая, провозгласил, что слушание дела начинается. Скорее всего, ритуал этот был формой лести, которую расточали герцогу лицемеры, выискивавшие любой способ угодить властителю и в будущем обеспечить себе его заманчивое благорасположение. Всей гурьбой они ринулись в залу, не ожидая, когда их назовут по именам, и опять выстроились вдоль стен.
Мастер Войтех остался в передней один.
— Уходи, отец, — снова произнес ему на ухо голос. — Сейчас самый верный момент.
— Нет, мой мальчик, — твердо стоял на своем мастер Войтех. — Видать, мне назначено сыграть роковую роль в судьбе этого ничтожного самозванца. Разве можно отречься от такой миссии только из-за страха за свою жизнь? Нет, голубчик, ведь ты и сам стал бы стыдиться за своего отца. Есть на свете кое-что поважнее, чем любовь к семье, и имя этому — свобода для всех, кто хочет быть независимым, и справедливость для всех, кто к ней стремится. Я остаюсь.
— Чего ты тут болтаешь, негодяй? — воскликнул привратник, только что вернувшийся из приемной залы. — Надо же, стоит и разговаривает сам с собой. Видать, умом в тюрьме тронулся. Ступай, герцог желает поговорить с тобой, да гляди, веди себя пристойно, а не то получишь — вон какая у меня палка.
И он потряс перед мастером своей массивной изукрашенной тростью, вроде той, какой размахивают капельмейстеры военных духовых оркестров.
Ах, как великолепна была приемная зала — лучше и не вообразить! Стены блестели позолотой, как богатый сундук для услаждения скряги, отливали пурпуром, словно кровью, пролитой руками алчных убийц, и сияние дня отражалось в хрустале канделябров, — казавшихся капельками слез, что струятся денно и нощно из глаз несчастных, обреченных жить в неволе. А у противоположной стены, прямо напротив двери, занимая пять ступенек, стоял золотой стул с высокой спинкой, изукрашенный искусной резьбой и обтянутый ярко-красной материей, изрядно смахивавший на трон. На нем восседал герцог Густав, едва достававший до пола своими коротенькими ножками в сапогах с раструбами.
Посередине залы, меж собравшимися гостями в роскошных нарядах, на сверкающем паркете, покрытом бесценными коврами, фигура мастера Войтеха, избитого, в порванном грязном платье, выделялась как пятно на белоснежной скатерти.
Превозмогая мучительную боль от нанесенных ему ран, шапочник неспешным вольным шагом приближался к герцогу, держась прямо, будто посланник могущественнейшего из владык. Вокруг шпалерами выстроились визитеры, и среди них раздавался ропот удивления и неодобрительных реплик. Сжимая в руке свою изукрашенную трость, привратник важно следовал за мастером.
Подойдя к первой ступеньке, мастер остановился и, не кланяясь, ждал, когда к нему обратятся.
— Кланяйся, негодяй! — зашипел ему в спину привратник, но мастер сделал вид, будто не слышит. — Кланяйся, или я палкой вколочу в тебя пристойные манеры!
И привратник замахнулся своей тростью, чтоб силой поставить мастера Войтеха на колени. Сидя в своем доме, пан Пруба увидел, как хмурые морщинки испещрили лобик спящего Вита, а губы что-то зашептали. На сей раз движение губ было столь отчетливо, что галантерейщику показалось, будто он разобрал сказанное: «Нет, не ударишь!» — словно бы проговорил мальчуган. А в приемной зале герцогского дворца эти же слова прозвучали ясно и отчетливо:
— Нет, не ударишь!
Кто же это осмелился такое выкрикнуть? Герцог, внимательно следивший за непокорным шапочником, видел, что губы мастера были сжаты плотно и упрямо, как у человека, внутренне приготовившегося вынести удар, которого не избежать. И тем не менее голос прозвучал поблизости от того места, где стоял мастер, словно его сопровождал невидимка. Герцог вскочил, но тут послышался еще один возглас, однако на сей раз все заметили, кто его выкрикнул. Его издал привратник. Рука его, сжимавшая занесенную для удара трость, так и замерла на замахе, и привратник уже не мог ее опустить.
— Ах, господин мой, ваша светлость, — причитал привратник, — наверное, это вывих в плече!
— Увести этого осла! — повелел герцог. — Я не желаю его больше видеть, да позовите лекаря, пусть он вправит ему сустав. Я намерен дознаться, кто это тут вопил.
Два телохранителя увели привратника, после чего в огромной зале воцарилась гробовая тишина. Герцог оглядел присутствующих. Во взгляде его была угроза, но и страх. Ведь с тех пор как шапочника заточили в тюрьму, случилось много происшествий, тревоживших властелина. Никто, однако, не знал, чем это объяснить, и поэтому все молчали.
Герцог сел и, гневно уставясь на мастера, спросил:
— Это ты кричал?
— Нет, — ответил мастер. — Тебе ведь и самому хорошо известно, что кричал не я.
Волна возмущения прокатилась по рядам собравшихся.
— Вы слышали? Он ему «тыкает»! Этот дерзкий мужлан обращается на «ты» к благороднейшему герцогу Густаву!
Но сам герцог, казалось, пропустил эту грубость мимо ушей.
— А не скажешь ли, по крайней мере, кто это сделал? Я слышал, будто ты никогда не врешь.
Мастер, поколебавшись, ответил:
— Я слышал голос, но не видел никого, потому что в это время смотрел на тебя. Голос слышался откуда-то из-за моей спины.
Из-за спины мастера Войтеха! Но за его спиной недавно стоял только привратник, а теперь там не было совершенно никого, потому что все жались к стенам.
Герцог какое-то время поразмышлял об этой загадке, равно как и о предыдущих. Странные обстоятельства беспокоили его. Он был встревожен больше, чем мог позволить себе обнаружить на виду у всех. Ведь не мог же он показать своего испуга. Вероятно, все объясняется неблагоприятным стечением обстоятельств, а может, это просто хитрые хулиганские проделки его недругов. Выпрямившись на своем высоком стуле, он произнес со всем достоинством, на которое только был способен:
— Известно ли тебе, зачем я тебя позвал?
— Я жду твоих объяснений, — спокойно ответил мастер Войтех.
Герцог закусил черный ус. Только теперь он обратил внимание, что шапочник обращается к нему на «ты». Но рассудил, что разумнее подавить гнев, поскольку нужно было держаться того замысла, который он хотел привести в исполнение.
