Только брюки, запачканные брюки цыгана, развевающиеся над крышей фургона, говорили о ночных приключениях их владельца.
Когда солнце начало пригревать, стог сена зашевелился и оттуда вылез капрал Пыпец. Он одёрнул мундир, пригладил седеющий гребень и быстрым шагом направился на деревенскую площадь. Вслед за ним должны были двинуться в путь Хитраска и Мышибрат. Они уговорились, что встретятся на пригорке за деревней, где растёт дикая груша. Там же, под грушей, они поделят всё, что им удастся достать, и, расстелив на траве скатерть, устроят пир.
Но, чем дальше заходил петух в тесные улочки, тем темнее становилось вокруг, меньше лучей солнца, больше грязи. В садах, огороженных покосившимися заборами, ничего не росло; они выглядели так, словно была уже поздняя осень. Солнце редко заглядывало сюда, потому что при каждом его появлении из хат выбегали мальчишки и, прыгая на одной ноге, хватали горстями солнечные лучи, вязали их в пучки и засовывали в мешок. Юные скряги запасались топливом на зиму. Глупцы не знали, что лучи исчезнут, что в морозный вечер они вытряхнут из мешка только спутанные шнурки, ремни и тряпки.
Зимой озябшие толстосумы клали на стол пригоршни золота и серебра и грелись в их тусклом свете. Бедняки, складывая ладони, ударяли ими о колено, обманывая мёрзнущее ухо звуком, похожим на звон монет в кошельке.
Петух был изумлён. Тут отец хвалит сына за то, что он сломал чужой забор на дрова, там бабка обвязывает внучке грудь шнурком, чтобы девочка меньше дышала. Дым из трубы стелется по ветхим крышам, на обломанных деревьях зияют кровоточащие раны, ветки тянутся в серое небо. Кажется, что тополя встали на цыпочки, — они рады забраться повыше, да только корни их не пускают.
Капрал Пыпец остановился на рыночной площади, около ржавого колодца, с сожалением посмотрел на вялых, медленно бредущих людишек.
«Разбужу-ка я их своим рожком», — подумал он и заиграл весёлый марш.
Собралась серая толпа, и тотчас вокруг потемнело, — жители были разбужены, но попрежнему грустны. Впереди всех стоял в заплатанном армяке сельский староста Скопидом Грошик. В другом месте огородное пугало постыдилось бы надеть на себя одежду, которую в Скупицах считали весьма изысканной. Староста невероятно исхудал, так как рот у него был закрыт на замок, чтобы реже его одолевало искушение поесть. Ключ от замка хранился у самого быстроногого мальчишки в деревне. Когда ссохшийся желудок требовал пищи, Грошик бросался в погоню за мальчишкой, а потом в изнеможении садился, задыхаясь и обливаясь потом, — и голод у него проходил. Зато он научился есть глазами, он своим волчьим взглядом мог укусить барахтающегося в луже поросёнка так, что тот с оглушительным визгом стремглав убегал прочь.
Петух играл. Выбежавшая толпа напирала на него, он уже не слышал марша, он только видел, как жители руками хватали мелодию, засовывая себе в уши, и, заткнув оба уха пальцами, уходили к себе домой.
Дети подпрыгивали вверх, чтобы поймать на лету самые высокие ноты.
— Друзья мои, так нельзя, — сказал петух, опуская рожок.
И тут он почувствовал, что его начали ощипывать со всех сторон. Он ясно ощутил, как алчный глаз старосты Грошика стал пожирать его жилистые икры. Тогда петух снял с головы шляпу и протянул толпе.
— Помогите, чем можете, бывшему участнику войны с Блаблацией! Помогите, чем можете, голодному инвалиду!
Если бы капрал нацелился в скупцов из пушки, он не мог бы их испугать сильнее. Мысль, что кто-нибудь из них может добровольно отдать заработанный в поте лица грош, хотя бы один грош, наполнила их ужасом. С тех пор, как Скупицы называются Скупицами, там еще никто никому не подавал милостыни.
Все сорвались с места и побежали в хаты. Площадь опустела.
Капрал слышал, как жители баррикадировали шкафами двери, тащили сундуки и закрывали на засов ворота, чтобы никто не вошёл к ним с просьбой о помощи.
Петух стряхнул грязь со шпор и, понурив голову, направился к месту встречи. В животе у него бурчало, слёзы капали из глаз, крылом он нежно прижимал к себе узелок.
— Может быть, повезёт Хитраске, — вздохнул Пыпец, усевшись под грушей.
Меж тем Хитраска ходила от дома к дому. Порой какая-нибудь хозяйка выглядывала одним глазом из дверей и движением руки прогоняла прочь. Иная процеживала сквозь стиснутые зубы несколько слов, но так экономно, что их смысла нельзя было разобрать и только какие-то шепелявые звуки долетали до уха лисицы. В довершение всего, жена старосты Грошика прикрикнула на неё:
— Видали богачку! Одета в мех да просит милостыню; ни у кого из нас нет такого меха! Как тебе не стыдно? Неужели я должна вырвать хлеб из своего рта и отдать его тебе?
— Но я ведь родилась в меху!
— Меня это не касается, ты богачка, вот и всё. — Из полуоткрытых дверей она погрозила лисице кочергой, а староста, приложил к замку палец, предостерегая жену, чтобы та экономила слова.
Мышибрату, который, покорно повесив хвост, робко просил милостыню и несмело протягивал шляпу, жители велели переловить всех мышей в деревне, — может быть, тогда они дадут ему грошик. Но все здешние мыши давно уже умерли с голоду, и только их исхудалые тени тихо шелестели в опустевших кладовых.
Печально повесив усы, Мышибрат вернулся к друзьям, а следом за ним прибежала Виолинка.
— Что же мы будем есть?
— По правде говоря, у нас ничего нет, — почесал в затылке капрал Пыпец.
Деревня заволоклась туманом и дымом, словно она боялась, что звери съедят глазами. Было тихо. Птицы здесь не жили, и только ветер доносил кряхтение скряг, копошащихся в грязных улочках.
Небо хмурилось. Было душно, как перед грозой.
Хитраска сухими крошками кормила проголодавшихся блох.
— Ну, теперь я разрешаю вам немножко пошалить, — сказала лиса, отряхивая лапки.
— Если б только я была блохой… — всхлипнула королевна. Мышибрат, зажав в лапке камень, обходил дерево в поисках груши. Но оно наполовину засохло, ветви были обломаны, и только наверху, у самой вершины, золотилось несколько маленьких кислых плодов.
— До следующей деревни еще идти и идти!
— У меня нет сил двинуться с места!
— Подождите здесь, полежите под деревом, а я пойду, — может быть, что-нибудь и высмотрю. — Петух снял с плеча рожок и положил его рядом с узелком, с которым он расставался неохотно. Хитраске даже показалось, что Пыпец украдкой погладил его крылом.
— Посмотрите за моими пожитками, а я пошёл… — Петух с грустью поглядел на свои дырявые сапоги и заржавевшие шпоры. — Недолго они мне прослужат…
— Когда мы доберемся до Тулебы, я тебе куплю новые сапоги, — небрежно махнула рукой королевна.
Пока друзья не потеряли петуха из виду, он шёл, весело посвистывая, но стоило Пыпецу скрыться за деревьями, как он, охая, стал стаскивать сапоги, чтобы идти дальше босиком. У него ужасно болела натёртая пятка. Осмотревшись, петух увидел, — дорога снова уходит в лес. Он потерял надежду, что ему удастся найти какую-нибудь пищу для друзей.
«Хоть ягод наберу для них», — подумал он. Увы, время ягод уже прошло. Только кое-где виднелась земляника, набухшая и ставшая приторно сладкой от зноя.
Раздвигая ветки, петух отважно зашагал вглубь леса.
Следом за ним в поисках грибов отправилась Хитраска. «Хоть бы какую-нибудь дичь найти», — улыбнулась она узкими губами, высматривая среди моха жёлтые шляпки грибов.
Лисице вспомнились холодные цыплята, которых она вынимала из шелестящего пергамента. Бульканье спрятанных в сене бутылок со смородиновой наливкой. Как прекрасны были маёвки с детьми богатого индюка! Берёзовые ветви украшали карету. Доносился весёлый говор гостей, звякали бокалы в выстланной салфетками корзине…
Вдруг выстрел бабахнул так близко, что замечтавшаяся лисица, вскрикнув от ужаса, выскочила из меха и помчалась в лес, прижимая лапы к бьющемуся сердцу.
Из лесной чащи высунулся огромный нос, удивительно напоминающий своим цветом пион, и поэтому над ним постоянно кружились бабочки. Именно они помешали прицелиться и тем самым спасли Хитраску. Хозяин носа снял широкополую шляпу, украшенную фазаньим пером.
— Кто ж это тут шатался? — проворчал он, видя рассыпанные грибы, косынку и лисью шкуру. — Кажется, мы кого-то спугнули, — усмехнулся охотник, с довольным видом перебрасывая мех через плечо.
Он заткнул дымящийся пистолет за пояс и, наморщив лоб, глубоко задумался.
Петух услышал выстрел и стал пробираться через заросли в ту сторону, где поднималась к небу струйка порохового дыма.
* * *
— Боже мой, я высохну от голода! — простонала королевна. — Что ж это, неужели всю жизнь у меня будет в животе дырка? Когда ж я, наконец, от избавлюсь?
— Я расскажу тебе сказку о своём прадедушке, «Коте в сапогах».
