— Что нам нужно успеть до захода солнца, — сказал Под, это раздобыть хорошей, сухой травы, чтобы постелить здесь на дно. Одеяло у нас есть…
Он посмотрел по сторонам — как бы им забраться на склон? — и увидел неподалеку идеальное место, словно созданное для добываек: с кромки крутого берега позади них свисал пучок спутанных корней. В былые времена, выйдя из берегов, река вымыла между ними землю, и теперь они спускались вниз кистями и гроздьями, пружинистые, но надежные. Под и Арриэтта ловко вскарабкались по ним наверх; там были кольца для рук, там были упоры для ног, там были качели, лестницы, канаты… — настоящий гимнастический зал для добываек, и Арриэтта была разочарована, когда они — слишком скоро — добрались до верхнего края.
Здесь, среди бледно–зеленых копий свежей весенней травы, попадались пучки тонких, как волосы, прошлогодних травинок, выгоревших до светло–желтого цвета. Под косил их лезвием бритвы, а Арриэтта связывала из них копешки и бросала вниз. Хомили собирала копешки и относила их к чайнику.
Когда дно чайника, было устлано толстым слоем травы, Под и Арриэтта слезли со склона. Арриэтта заглянула внутрь через дыру; теперь в чайнике пахло сеном. Солнце садилось, воздух посвежел.
— Что нам всем не повредило бы сейчас, — заметила Хомили, — это чашечка горячего чая перед тем, как лечь в постель…
Но, поскольку вскипятить его было невозможно, они довольствовались тем, что вытащили яйцо. Осталось еще больше половины, и каждый из них получил по толстому ломтю, украшенному сверху листами щавеля.
Под размотал просмоленную веревку, завязал один конец узлом, а второй продел через середину пробки и туго затянул.
— Для чего это? — спросила Хомили, подходя к нему и вытирая руки передником (слава богу, сегодня не надо было мыть посуду; она просто отнесла скорлупу к реке и бросила ее в воду).
— А ты не догадываешься? — спросил Под.
Теперь он, тяжело дыша, обрезал пробку со всех сторон и скашивал ее края.
— Чтобы заткнуть дыру?
— Именно, — сказал Под. — Когда заберемся внутрь, засунем ее туда вроде затычки, закроемся наглухо.
Арриэтта снова вскарабкалась по корням наверх. Родители видели ее на гребне склона. Там было более открытое место, и ветер развевал ее волосы. Вокруг нее на фоне темнеющего неба колыхались, скрещиваясь друг с другом, высокие травины.
— Ей нравится жить на открытом воздухе, — нежно сказала Хомили.
— А тебе? — спросил Под.
— Ну, — ответила, помолчав, Хомили, — насекомые не в моем вкусе, Под, я их никогда не любила. — Да и суровая жизнь тоже не по мне. Но сегодня, — она посмотрела вокруг, — сегодня у меня вроде бы хорошо на душе.
— Вот это разумные слова, — продолжая орудовать лезвием бритвы, сказал Под.
— Но возможно, — продолжала Хомили, глядя на него, я так себя чувствую благодаря этой пробке.
Где–то далеко заухала сова — глухой звук плавно и мелодично долетал к ним из полутьмы. Глаза Хомили расширились от страха.
— Арриэтта! — пронзительно позвала она. — Быстро! Скорее спускайся сюда.
В чайнике было уютно, а с закрытым входом и опущенной крышкой к тому же вполне безопасно. Опустить крышку уговорила их Хомили.
— Смотреть нам ночью не на что, — объяснила она Арриэтте и Поду, — а воздуха сюда попадает! достаточно и через носик.
Когда они проснулись на следующее утро, солнце уже поднялось и стенки чайника сильно нагрелись. Какая радость — поднять крышку, подтягивая постепенно веревку, и увидеть безоблачное небо! Под выбил ногой пробку, они выбрались через дыру наружу и перед ними снова был берег…
Завтракали они на воздухе. Яйцо понемногу уменьшалось, но оставалось еще две трети.
— А солнечный свет — та же еда, — заметил Под.
После завтрака, взяв шляпную булавку, Под отправился к трубе посмотреть, что вынесла вода; Хомили вывесила проветрить красное овеяло, затем занялась в чайнике уборкой, а Арриэтта снова залезла по корням наверх, чтобы обследовать склон.
— Не уходи далеко, — предупредил Под, — и время от времени подавай голос. Нам не нужны сейчас никакие происшествия… и по крайней мере — до возвращения Спиллера.
— И после его возвращения — тоже, — ввернула Хомили.
Но она казалась непривычно спокойной и умиротворенной: делать ей было нечего — только ждать, — никакой работы по дому, никакой готовки, никаких поисков добычи, никаких планов…
«Можно в кои веки понежиться», — додумала она и устроилась поудобнее на красном одеяле под горячими лучами солнца. Под и Арриэтта решили, что она задремала, но они ошибались: Хомили строила воздушные замки. Она рисовала себе их будущий дом — с окнами и парадной дверью — настоящий семейный очаг. Иногда он виделся ей маленьким и уютным, иногда — в четыре этажа высотой. «А не поселиться ли нам в особняке?» — спросила она себя.
По какой–то непонятной причине мысль об особняке напомнила ей о Люпи: «Интересно, что они подумали, спустившись вниз из этих своих темных комнатенок? — Что мы растворились в воздухе… провалились сквозь землю… так это для них и выглядит». Хомили представила удивленное лицо Люпи, громкие возгласы, предположения… И, улыбаясь про себя, она прикрыла глаза: «Они в жизни не догадаются, что мы ушли в водосток, — подумала она. — А уж мысль о Литл–Фордэме им и в голову не придет, для этого у них слишком бедная фантазия».
Прошло два безмятежных солнечных дня, а на третий день пошел дождь. Уже с утра начали сгущаться тучи, и к полудню лило, как из ведра. Сперва Арриэтта, желая остаться на воздухе, укрылась среди корней под нависающей кромкой берега. Но вскоре дождь усилился, ветер кидал ей брызги в лицо, а сверху на нее текли целые потоки; корни сделались скользкими и грязными. Все трое кинулись бежать к водостоку.
— Во всяком случае, — заметила Хомили, когда они уселись, скорчившись, в начале трубы, — отсюда нам все видно, не то что в чайнике.
Однако им пришлось отсюда уйти, когда Под услышал далеко в трубе нарастающий шум.
— Холмкрофт! — воскликнул он, прислушиваясь. — Скорей выходите… Бежим.
Но, глядя на серую пелену дождя, Хомили продолжала сидеть. Если уж им суждено промокнуть до нитки, заявила она, горячая вода приятней холодной.
Они все же ушли оттуда, и хорошо сделали: река поднялась почти до самого обрыва, который им надо было обогнуть, чтобы добраться до чайника. Песчаную кромку берега уже залило, и им пришлось разуться и идти босиком. Вода была мутная и коричневая от ила. Мелкую зыбь сменили упругие, стремительные волны, и, когда добывайки бежали к чайнику, они увидели, что поток несет огромные ветви, то скрывающиеся в глубине, то вновь взлетающие на гребнях волн.
— Спиллер не сможет плыть по такой воде… — простонала Хомили в то время, как добравшись до чайника, они переодевались в сухую одежду.
Голос ее, хотя она кричала во все горло, был едва слышен из–за грохота дождя, барабанившего по крыше. Снизу, так близко, словно это было в подвале их дома, доносился рев разлившейся реки. Но чайник, стоящий на каменном фундаменте и накрепко застрявший в откосе берега, казалось, был несокрушим. Носик у него глядел в подветренную сторону, крышка не пропускала внутрь ни одной капли.
— Двойной ободок, — объяснил Под. — Эти старомодные чайники сделаны, как надо…
Рассчитывая на то, что скоро появится Спиллер, они съели остаток яйца. Они все равно не наелись и горестно смотрели через входную дыру, как поток пронес мимо них полбуханки хлеба.
Наконец совсем стемнело; они закрыли вход пробкой и приготовились ложиться.
— Во всяком случае, сказал Под, — здесь сухо и тепло. И, конечно же, скоро прояснится…
Но на следующий день по–прежнему шел дождь. И на следующий…
— Он не сможет вернуться в такую погоду, — стонала Хомили.
— Для Спиллера нет невозможного, — сказал Под. — Этот ящик вполне надежное судно, и навес у него крепкий. Течение здесь, под куманикой, идет у самого берега. Вот почему он выбрал этот уголок. Помяни мои слова, Хомили, он может появиться в любой момент. Спиллер не из тех, кто пугается капли дождя.
Разговор этот был в их «банановый» день. Под отправился на разведку по скользкой корке грязи под куманикой. Таща вперед ее свисающие ветви, вода ровным и сильным потоком шла через укрытие, где Спиллер держал свою барку. В ветвях застряла наполовину пустая пачка промокших насквозь сигарет, мокрый лоскут и перезревший банан.
Когда Под принялся через входную дверь протискивать его дюйм за дюймом в чайник, Хомили отчаянно завизжала. Она не поняла сперва, что это такое, а когда узнала банан, стала смеяться и плакать одновременно.
— Успокойся, Хомили, — печально глядя на нее, сказал Под; втолкнув наконец весь банан, он заглянул внутрь. — Возьми себя в руки.
