— Откуда? — спросил водитель.
— Институт закончила, по распределению еду.
— Это хорошо, — одобрил человек, нянчивший бутылки. Он наконец нашел им место поспокойней и принялся налаживать рацию.
— Селена! — кричал он в микрофон. — Селена, это я! Прием!.. Иван Федотыч, докладываю. Обеспечили на сто процентов… Честно? Если честно, на сто двадцать.
Радист не успел еще сунуть микрофон в гнездо, как показался поселок.
— Дальше не повезу, — сказал шофер.
— Но, может, за деньги…
— Какие могут быть деньги? — Водитель кивнул на ворох бутылок. — На свадьбу торопимся. Вот по этой дороге жми к лесу. Тут до Кипрея километров семь, от силы восемь.
Настя Никитична тащила свои чемоданы, поглядывая на чистое теперь небо: день угасал.
«Ну и ладно, — сказала она себе, — переночую в лесу. Наломаю веток, лягу между чемоданами…»
До леса она дотащилась за полчаса.
Села передохнуть. И только села, из черных еловых зарослей сорвалась, полетела, трепеща крыльями, как летучая мышь, огромная птица. Птица скользнула на землю, ушла в глубь леса.
— Меня испугалась! — подумала Настя Никитична вслух.
В лес заходить, однако, медлила, хотя дорога здесь ждала ее хорошая, от первого дерева — асфальт.
— Довольно мне вас тащить! — в сердцах закричала Настя Никитична на чемоданы. — Суну в кусты — ни один дурак вас не возьмет. Из-за них ночь в лесу коротать, еще чего!
И тотчас решила: немножко потащит, до двух отдыхов, а потом приметит место, чемоданы оставит и пойдет налегке. Пора было спешить: сумерки из-под кустов потянулись на дорогу.
Вдруг из лесу вышел мальчик с лукошком. Маленький совсем, лет семи-восьми.
— Здравствуйте, тетенька!
— Здравствуй! Ты что же один в лесу гуляешь? Ночь скоро.
— Ягоды завлекли. А вы, тетенька, уж не к нам ли?
— Не знаю. Мне в Кипрей-Полыхань.
— К нам и есть. Пойдемте вместе.
— Чемоданы в кусты оттащу — и пойдем. Замучилась с ними.
— А че с ними мучиться? — Мальчик выломал сухой прутик и прутиком стегнул по чемодану с классиками.
Чемодан дернулся и поехал по асфальту, за ним, не дожидаясь удара, поплыл и другой.
— Интересно, — сказала Настя Никитична и, как бы поправляя волосы, потрогала лоб. — Кажется, нормальная.
— Нормально! — помахал мальчик прутом на тотчас заторопившиеся чемоданы. — Дойдут как миленькие. Ишь изленились. Пойдемте, а то убегут еще.
Настя Никитична пошла вслед за мальчиком, украдкой заглянув в его корзину. В корзине лежали корешки, а на корешках дремала маленькая черная змейка.
— Это же гадюка! — прошептала Настя Никитична.
— Ага! — закивал головой мальчик. — Корешкам силы придает. Маленькая еще. Набегалась сегодня за мной по лесу-то. Теперь дрыхнет.
— Ладно, все равно хорошо! — сказала Настя Никитична.
— Че! — не понял мальчик.
— Чемоданы не тащить. Я так устала с ними…
Лес расступился нежданно. Они стояли над обрывом. Внизу голубая пойма. Речка змейкой. Красная гора. На горе село.
— Может, махнем с обрыва-то? — спросил мальчик.
— Как так махнем? — отшатнулась Настя Никитична от края.
— За чемоданы не беспокойтесь. Они — в обход, по дороге. Придут, че им сделается?
— Да, это конечно, — согласилась Настя Никитична, поглядывая сбоку на мальчика.
Стриженая макушка. Ситцевая, в синий горошек рубашка. Босые ноги. Обычный деревенский мальчик. Он дал ей руку, она хотела взять, но он опередил, взял сам, крепко, больно, и шагнул с кручи вниз.
— Ох! — только и успела сказать Настя Никитична.
Они ухнули в осоку, чуть-чуть в речку не угодили.
— Силенки не хватило! — Мальчик виновато опустил голову. — Теперь на гору придется пешком.
Настя Никитична оглянулась: вдали, на высокой черной горе, стоял черный, уже совсем ночной лес.
* * *
Село как бы огораживало вершину холма. Весь центр был пустырем. Только на самой вершине красовался маленький двуглавый теремок. Каждая башенка с будку стрелочника, переход тоже под чешуйчатой крышей, а на гребешке вывеска: «Колхоз „Зарницы“».
Чемоданы стояли возле резного крыльца. На крыльце сидел человек в шляпе, но в тапочках на босу ногу.
— Вот и вы! — обрадовался человек, подбегая к Насте Никитичне. — Очень мы вас ждали. Как величать?
— Настя… Настя Никитична, то есть… Анастасия, в общем, Веточкина.
— Никифор Пафнутьевич, председатель колхоза. Будем знакомы. Надо было сообщить. Встретили бы. Машина все равно застоялась. — И развел руками, показывая владения. — Вот так и живем. Дом правления, скажете, маловат? Одна башня для бухгалтерии, другая — мой кабинет. Чтоб без толку не толклись. Школу поглядите завтра. Клуб у нас есть. Можно сказать, дворец. Жить мы вас определим к бабушке Малинкиной. Одинокая старушка. У нее чисто, тихо… Ну а не приглянется, скажете. — Председатель сердито покосился на мальчонку, подхватил чемоданы: — Прошу вас.
Пошли вниз, через вишневую рощицу, по игрушечной улице. Вышли к последнему дому. Белела труба, светились маленькие окна — уже совсем стемнело.
— Жду! Жду! — встретила на крыльце гостей бабушка Малинкина.
Настя Никитична не столько разглядела, сколько угадала: лицо у бабушки ласковое. Настю Никитичну клонило в сон. Она вошла в свою комнату, сбросила туфли и платье, легла в постель… Простыни пахли рекой.
* * *
Проснулась — солнце.
На сосновых бревнах свет играет.
Оделась, причесалась. Вышла в сени. Дома никого. В рукомойнике воды до краев. Умылась. Одна дверь на улицу, другая в коровник. Просторно, чисто.
Дверца в воротах. Отворила — вышла в огороды. Огород невелик, но все, что нужно для дома, растет, цветет, зреет.
Прошла между грядок к плетню. Калитка в плетне. Вышла через калитку — лужок. На лужку девочка сидит спиной к Насте Никитичне, лет пяти. Головенку задрала, что-то шепчет, руками разводит. Настя Никитична немного в сторону подалась, чтоб в лицо девочке посмотреть. Оказывается, подмаргивать учится. Левым глазом моргнула, поглядела на лужок и пяткой по земле, осердясь, стукнула. Отсердилась, повздыхала, правым глазом моргнула. А лужок-то белым стал от ромашек. Другой раз моргнула — ромашки убрались, а вместо них часики вспыхнули алые, в третий раз моргнула — лужок незабудками заголубел.
Увидала девочка Настю Никитичну и говорит:
— А левым никак не получается.
Настя Никитична назад, в дом, в постель: «Так и есть, подорвала здоровье на госэкзаменах. И до врачей теперь далеко».
Потрогала голову — не горячая и не болит. Все же достала аптечку. Приготовила таблетку анальгина, пошла в сени за водой.
В окошко глянула. Улица. Колодезный журавль. Возле колодца бабушка Малинкина и еще одна женщина. Разговаривают. Ведра на коромыслах, вода через края поплескивает, полнехоньки ведра, все как полагается, да только бабушки сами по себе, в разговорах, а коромысла тоже сами по себе, на воздусях.
Проглотила Настя Никитична таблетку, пошла в свою комнату. Открыла чемодан с книгами и задумалась: что же делать-то?
К председателю пойти, сказать: так и так, свихнулась. Это ведь на весь институт тень кинуть, на все высшее образование. Вон до чего доучивают!
В зеркало на себя поглядела: Настя как Настя. Никаких признаков дурости не видно, но ведь коли одурел, так, наверное, и не углядишь ничего.
В дверь тихонько стукнули.
— Да! Конечно! Входите!
Вошла бабушка Малинкина. Махонькая, в белом платке, в паневе, расшитой кубиками, которые складывались в цветы кипрея. Бабушка была румяная, с черной косой из-под платка.
— Как спалось, девушка?
— Ни одного сна не видала.
— Умаялась вчера, да и сегодня бледна что-то. Пошли-ка, яблочком утренним угощу.
— Спасибо вам за добрый прием! — Настя Никитична кинулась открывать другой чемодан.
— Все книги, книги! — заохала бабушка Малинкина.
— Да ведь чтоб других учить, самой нужно знать в сто раз больше.
— Это все так! — согласилась бабушка Малинкина.
Но во втором чемодане лежали не только книги. Здесь были плащ, лучшее платье и павлово-посадский набивной платок с кистями и с цветами по всему полю.
— Ба-а-тюшки! — всплеснула руками бабушка Малинкина. — Красота неземная.
Настя Никитична быстро подошла к своей хозяйке и накинула ей на плечи свой платок.
— Это вам подарок!
— Как же так-то? — изумилась бабушка Малинкина. — Чужой бабке — и на тебе! Нет, девушка! У тебя самой один.
— Но это подарок! И вам к лицу. Поглядитесь! — Настя Никитична взяла упирающуюся бабушку за руки, потянула к зеркалу.
— Годков бы сорок долой! — тряхнула бабушка вспрыгнувшей на лоб кудряшкой. — Ну ладно. Подарки любят отдарки.
— Что вы! Что вы! — Тут Настя Никитична спохватилась: — Простите, но мне имени вашего вчера не сказали.
