— Она и есть! — догадалась Настя Никитична и пошла с горы к школе.
Вся в деревянных кружевах, школа была как игрушка, как сказочный дворец для детишек.
Настя Никитична поднялась на высокое, широкое крыльцо и недоуменно помешкала. Дверь была не заперта, и всей охраны — к двери прислоненная щетка. Настя Никитична отставила щетку, толкнула дверь — открылась. Вошла в просторные сени, пахнущие загоревшими на солнце досками. Другая дверь нараспашку. Коридор просторный, есть где в переменку побегать. Отворила дверь в класс. Все как в современной школе: столы, раздвижная доска.
Учительский стол на возвышении. В столе щит управления. Настя Никитична оглянулась — нет ли кого? — и нажала на одну из кнопок: зашуршали, сдвигаясь, шторы на окнах.
«Это чтоб кино показывать!» — обрадовалась Настя Никитична.
И тотчас забеспокоилась, почему же все открыто. Возле доски заметила дверь. Тоже не заперта. Учительская. Просторная комната. Глобус на столе. Карты на шкафах. Шкафы стеклянные, в них чучела, коллекции жуков, бабочек, морских животных, окаменелости, гербарии.
«Надо обязательно сказать председателю! — совсем разволновалась Настя Никитична. — Это хорошо, когда людям своего села доверяют, но ведь такие коллекции — пожива туристу. А Кипрей-Полыхань туристы навряд ли обходят стороной…»
Приперев дверь школы щеткой, Настя Никитична постояла на крыльце, раздумывая, пойти ли ей ко Дворцу культуры — до него шагов сто — или пойти налево, к реке, звенящей детскими голосами.
«Пойду к своим!» — решила Настя Никитична.
Речка была под обрывом. Настя Никитична все еще не видела ребятишек, но вдруг услышала — кричат. Отчаянно, сразу все. Бросилась не чуя ног, а на самом обрыве подзадержалась, чтобы осмотреться.
Внизу стайка мальчиков и девочек. Окружили маленького, ругают. Значит, обошлось. Настя Никитична перевела дух, села в траву.
— Васька ты, Васька! — отчитывала старшая девочка виноватого. — Ведь голову на плечах носишь! Вот для чего только? В пескаря он обернулся! А если щука? Слопает — и пропал. Уж не спасешь слопатого.
Мальчик поднял голову, и Настя Никитична узнала своего провожатого.
— Щуки не было! — оправдывался Васька. — Щуренок в траве стоял. Я ему еще брюхо снизу пощекотал.
— Он щуку щекотать взялся! — охнула старшая девочка. — Так вот же тебе! Вот же тебе!
Посыпались шлепки. Васька заныл.
— Ступай домой! — зашумели на Ваську мальчишки. — И больше с нами на речку не просись. Не возьмем! Щуренка он щекотал! Обернись щукой, тогда кого хочешь щекочи. Или хоть ершом.
— Я больше не буду! — басом заревел Васька.
Ребята примолкли.
— Ладно, — сказала старшая девочка. — Простим на первый раз, но сегодня больше купаться не будешь. Сиди на берегу. Айдати в воду!
Настя Никитична не хотела, чтоб ее заметили, легла, раздвинула траву. Мальчишки и девчонки с разбега один за другим сыпались в реку. Они подбегали к насыпной горке, подпрыгивали, выкрикивали непонятное и в воздухе обращались в рыб.
— Да, это мои, — прошептала Настя Никитична, не в силах отвести глаз от реки.
А по реке сигали, отрываясь от воды поди на целый метр, серебряные рыбы.
Васька — провинившийся, белобрысый, ключицы торчат — сидел, обхватив колени, глядел, как резвились друзья.
Вылез на берег огромный, зеленый от старости рак. Настя Никитична хотела крикнуть Ваське: «Поберегись!» Но рак отряхнулся, превратился в деда, стянул поясом вязанку корешков, взвалил ношу и пошел тропинкой… к школе.
«Уж не сторож ли?» — подумалось Насте Никитичне.
* * *
— И вы во все это верите?
Настя Никитична вздрогнула, вскочила. Перед ней стояла девушка в замшевой куртке, в замшевой юбке много выше колен, в сапогах-чулках и в красной косынке.
— Товарищ Федорова, — подала девушка руку.
Настя Никитична пожала.
— Слабая у тебя рука, товарищ! — сделала Федорова замечание и раздавила руку бедной Насте Никитичне, та даже присела.
— Вы что?!
— Нам надо быть сильными. Это миф, что с предрассудками покончено. Они налицо. Вот я и спрашиваю тебя, товарищ: веришь ты во все это или отрицаешь?
Настя Никитична опешила.
— Я, конечно, отрицаю. Я на крик сюда прибежала. Тут мальчик Вася превратился в пескаря, и его щука чуть не проглотила.
Товарищ Федорова подошла к обрыву, и тотчас веселье на реке смолкло. Дрожащие, закупавшиеся мальчики и девочки выбирались из воды, сбивались в тесный круг возле трех-четырех горящих щепок, которые зажег Вася.
— Тебе небось рыбы мерещились? — спросила товарищ Федорова. — Все это чистый гипноз. Можешь мне поверить. Сама лекцию читаю: «Сон и сновидения». Тут много мастеров! Они в старое время жульничеством жили, так сказать, использовали с целью наживы темноту масс — знахарили. Я даже статью готовлю в центральный журнал «Наука и религия»…
Настя Никитична, жалея будущих своих учеников, слушая, помаленьку отходила от реки, и товарищ Федоровой тоже пришлось устремиться следом.
Она была страстно увлечена беседой, в которой Насте Никитичне отводилась роль слушателя. Пришли ко Дворцу культуры.
— Прошу ко мне! — пригласила товарищ Федорова, указывая на дверь между четвертой и пятой колоннами и одновременно на плакат над дверью. Белым по красному гласило: «Только в социалистическом обществе исчезнут всякая религия и всякие предрассудки».
— Держим первое место по антирелигиозной пропаганде, — скромно бросила товарищ Федорова. — В области! Между прочим, плакаты писали сами колхозники. Многие тексты не из спецлитературы, а, так сказать, гражданственное творчество масс.
Они вошли в вестибюль, отделанный розовой мраморной крошкой. У гардероба останавливал плакат:
Воспаленной губой
припади
и попей
из реки
по имени факт.
В. Маяковский
В фойе, где ставили елку и танцевали, читалось: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».
Стены фойе были завешаны графиками достижений, и здесь же был стенд творчества деревенских мудрецов.
«Крик совы вовсе не призыв духов, которые зовут на кладбище», — прочитала Настя Никитична. — «Черный кот — животное, а не черт», «Много свершалось в старину зол, вырвем из памяти осиновый кол».
— По-моему… — покачала головой Настя Никитична.
— Проверено и утверждено. — Федорова решительно выставила ладонь, что на языке жестов означало: помалкивай. — Значит, так. До вечера я занята, готовлюсь к лекции: «Зарубежный танец-модерн, его бездуховность и безликость». С демонстрацией. А потом потанцуем наши танцы, боевые, проверенные эпохами. Жду! Кстати, как твое имя, товарищ?
— Товарищ Веточкина.
— Товарищ Веточкина, я верю, ты будешь маяком в моей культурнической работе… На какую должность назначена?
— Буду учить детей! — прокричала Настя Никитична, потому что товарищ Федорова запустила магнитофон и, сжимая брови от негодования, слушала свежего гения Пита Микиту, которого вечером ей предстояло испепелить словом.
* * *
«Да, конечно, — думала Настя Никитична, по мягкой, невытоптанной стежке шагая на свою вишневую улицу, — самопрыгающие чемоданы, летающие дети — предрассудок. Наследие прошлого».
Но быть с Федоровой заодно ей никак не хотелось.
Она вышла на зады усадьбы бабы Дуни, постояла у плетня, поморгала на лужок левым, правым и обоими глазами. Ничегошеньки не произошло, и Настя Никитична нисколько этому обстоятельству не обрадовалась.
На краю деревянного корыта сидела сойка. Птица дернула головой на звук отворившейся калитки, подняла в удивлении крылья, раздумывая — улететь, не улететь, и все-таки полетела, синяя, волшебная… Настя Никитична вздохнула и, чтоб совсем не расстроиться, зашла в баню, подняла доску. Из подполья тотчас выпрыгнула жаба с листом мать-и-мачехи. Поглядела на учительницу грустными черными глазами и повернула лист теплой, материнской, стороной.
Настя Никитична закрыла за жабой доску и, повеселевшая, пошла домой — помогать бабе Дуне готовить ужин для гостей.
Но баба Дуня стряпать не стряпала, горницу не драила, сидела на завалинке и пряла пряжу… из тополиного пуха.
— Для внучки. Она у меня на Камчатке живет.
— У вас дочь или сын?
— Дочки у меня. Пять дочек. Все в городе. Нагляделись телевизора — и хвост трубой. Одна на лайнере, стюардессой, — эта ногами вышла; другая посообразительней — в женской парикмахерской, но тоже на виду. Очередь к ней. Наташка и Верка — близнецы — учились больно хорошо и теперь в конструкторском бюро загорают.
