Феномен Миядзава заключается в том, что будучи серьезным исследователем-натуралистом, собиравшим материал для последующего практического применения, он в том же самом материале, в своих наблюдениях за физической природой черпал источник вдохновения и фантазии для художественного творчества. В нем уживались две полярные способности: строгий ум натуралиста и богатое воображение поэта. Ему было суждено родиться японцем, и его произведения, несмотря на универсальные категории, пропитаны глубоко японской спецификой. Наиболее серьезное влияние на его творчество и на него самого оказала «Сутра Лотоса», также называемая «Сутрой Белого Лотоса Высшего Закона» или «Лотосовой Сутрой» — одна из известнейших и особо почитаемых в Восточной Азии махаянских сутр, которая легла в основу учения буддистских школ «Тэндай» и «Нитирэн». Описанные в ней идеалы, такие, как отказ от материальных ценностей, самоотречение ради счастья окружающих, путь духовного очищения, борьба с собой, в результате которой человек должен достичь единения с миром и растворения в нем, оказались созвучными его мироощущению. Миядзава, вероятно, прожил счастливую жизнь, потому что на своем примере смог доказать: высокие идеалы буддиста могут быть реализованы, а самопожертвование может спасти других. Его герои — Кэндзю из «Рощи Кэндзю», Гуско Будори из «Жизнеописания Гуско Будори» — по сути это он сам, необыкновенный человек, сострадающий и живущий ради счастья других. Почти всю жизнь Кэндзи провел в своей родной префектуре Иватэ. Его горячая вера заставила прожить жизнь в страстной борьбе с несправедливостью и отдать все свои силы ради спасения ближних. Кэндзи остро чувствовал единение всех живых существ, а это значит, что истинное счастье невозможно, пока хоть одно из них будет несчастно. Он бродил по окрестным полям и горам, забывал обо всем на свете, наблюдая за животными, камнями, растениями, ветром, облаками, радугой и звездами. Истинную радость приносили ему моменты единения с Космосом, именно от этого в его произведения столько искрящейся жизни. Этим счастьем Миядзава попытался поделиться с другими. Эта книга — самое убедительное доказательство того, что писатель достиг своей цели.
переводчик Е. Рябова
Устоять перед дождем
Устоять перед ветром
Устоять перед снегом и летней жарой
Быть крепким телом
Лишенным жадности
Никогда не предаваться гневу
Всегда с улыбкой на лице
Съедать на обед четыре го[3] риса
Суп-мисо и немножко овощей
Не принимать близко к сердцу
Мелочи жизни
Видеть, слышать и понимать
А потом ничего не забывать
Жить в маленькой хижине, крытой соломой
Под сенью ветвей ели на равнине
И если на востоке заболеет ребенок
Идти и сидеть у его изголовья
Если на западе устанет мать
Пойти и взвалить на спину связку колосьев риса
Если на юге умирает мужчина
Пойти и сказать, что ему нечего бояться
А если на севере возникнут распри и ссоры
Сказать, что все это пустое, и нужно остановиться
С мокрыми от слез щеками, при солнечном свете
Быстро шагать куда-то холодным летом
Пусть все меня называют глупцом
И никто не похвалит
Не надо бояться тягот
Вот таким
Хочу быть я.
Бывает, не хватает леденцов, но всегда есть свежий прозрачный ветер и чудный персиковый свет раннего утра, они заменят любые конфеты.
Я и сам не раз видел, бродя по полям и лесам, как оборванные одежды превращались в восхитительные наряды из бархата и дорогого сукна, изукрашенные драгоценными каменьями… Люблю такие лакомства и наряды!
То, что написано в этой книжке, я услышал в лесах и полях, у железных дорог, а рассказали все мне радуга и лунный свет…
В самом деле, когда бредешь одиноко в синих сумерках через дубовую рощу или дрожишь на холодном ноябрьском ветру высоко в горах, кажется, что так оно и есть. Нет, в самом деле! А потому я и записал все в точности так, как услышал, потому что все это — истинная правда. С этим уж не поспоришь.
Возможно, иные из этих рассказов придутся вам по душе, а кое-что покажется ерундою, — но я-то не разделяю их на хорошие и плохие, нужные и ненужные. Может, кто-то из вас удивится — а, собственно говоря, что это он тут вообще понаписал? Да я и сам не знаю, зачем я все это написал…
Но если бы вы только знали, как мне хочется, чтобы эти маленькие бессвязные обрывки сложились в единое целое, — и получилось настоящее пиршество слова, роскошное, прозрачное угощение!
По глухой горной дороге, среди деревьев, зловеще шелестевших сухой листвой, брели два молодых джентльмена. Одеты они были по-щегольски — точь-в-точь, как солдаты английской армии, за плечами сверкали стволами охотничьи ружья. Рядом бежали похожие на двух белых медведей огромные собаки.
— Странные здесь места, — пробормотал один, — Никакого зверья. Даже птица не пролетит… Прямо руки чешутся пальнуть в кого-нибудь.
— Да уж — подхватил другой, — пощекотать бы пулями пару-тройку раз оленя по его желтому брюху… Здорово! Вот уж закрутился бы, а потом как брякнулся бы наземь!
Тут они забрались в такую непроходимую чащобу, что даже их проводник растерялся, а потом и вовсе пропал из виду — верно, заплутал. А вокруг такая жуть была, что обе собаки вдруг закружились, зашатались, коротко взвыли — и разом издохли. Из пастей у них повалила пена.
— Я отвалил за этого пса целое состояние, две тысячи четыреста иен, — проворчал первый охотник, оттянув веко мертвой собаки.
— А я — аж две тысячи восемьсот, — с досадой крякнул другой.
Первый вдруг изменился в лице и посмотрел на напарника.
— Вот что. Пойду я отсюда, пожалуй.
— Ну-у… — протянул второй, — пожалуй, и я пойду. Замерз я совсем, да и живот подвело.
— Да, на сегодня довольно. Только давай по пути завернем на давешний постоялый двор, прикупим фазанов иен на десять.
— Там вчера и зайцы были. Все не с пустыми руками. Ну что, пошли?
Пошли-то пошли, вот только куда идти? Охотники растерялись.
Тут завыл ветер, с шорохом полегла трава, зашуршали листья, заскрипели деревья.
— Ох, как есть хочется, просто нет мочи терпеть. Аж кишки от боли свело.
— И у меня. Даже ноги не идут.
— Твоя правда. Страсть, как проголодался. Хоть кусочек какой проглотить!
Жалобно причитали охотники, а вокруг равнодушно шелестели стебли сухого мисканта. Тут они оглянулись — и изумились. Посреди поля стоял роскошный дом в европейском силе. Над входом висела вывеска:
РЕСТОРАН «У ДИКОГО КОТА».
— Эй, приятель! Это же то, что нам нужно! И заведение, похоже, приличное… Заглянем на огонек?
— Чудно все это. Ресторан… В таком месте?.. Но, может, и в самом деле покормят?..
— Конечно, накормят. Написано же — «ресторан».
— Тогда пошли скорей. А то я от голода сейчас в обморок упаду.
Охотники остановились у двери. Вход был облицован прекрасной фарфоровой плиткой, на стеклянной двери красовалась выведенная золотой краской надпись: «Добро пожаловать в наше заведение! Будьте, как дома».
— Все-таки есть бог на свете! — обрадовались охотники. — Намаялись мы сегодня, — а тут такое счастье привалило. Ресторан ведь, а кормят бесплатно…
— Похоже на то… Иначе зачем им писать: «Будьте, как дома»?
Молодые люди толкнули дверь и оказались в коридоре. С обратной стороны на стеклянной двери красовалась другая надпись золотом: «Мы особенно рады молодым и упитанным посетителям». Тут охотники обрадовались еще больше. Еще бы, такая честь!
— Ну, это как раз про нас!
— И впрямь. Мы же с тобой молодые и упитанные, что верно, то верно.
Пройдя дальше по коридору, они обнаружили еще одну дверь, выкрашенную голубой масляной краской.
— Странное все-таки место. Зачем столько дверей?
— Я слышал, у русских так принято строить. В холодных краях — или в горах. Чтобы теплее было.
Они собрались открыть голубую дверь, как вдруг заметили над ней желтую надпись: «У нас в заведении очень много заказов. Просим нас извинить».
— Скажите на милость, «много заказов»! — поразился первый охотник. — В такой-то глуши!
— Да уж, — хмыкнул другой. — В Токио даже на людных улицах не часто увидишь такой большой ресторан!
