Тетя Вера зовет Алошку
Подошел праздник Новый год. Тетя Вера с утра включила пылесос, чтобы не слышно было, что передают по радио. Тогда бабушка повесила на окна белые занавески, и сделалось светло.
А тетя Вера вынесла в ванную комнату все три горшка с цветами — и стало как-то лысо.
— А мы просо сеяли-сеяли, — тихонько пропела бабушка, ну прямо себе под нос.
А тетя Вера хоть и без слуховых очков, а сразу услыхала.
— А мы просо вытопчем-вытопчем! — рявкнула она. — Ни травиночки не будет, ни былиночки! Ух, пропади все пропадом!
Да как трахнет об пол тарелку с моей недоеденной котлетой…
Мне стало обидно, и я побежал в свою комнату.
— Что? Телефон зазвонил? — спросила тетя Вера и побежала за мной.
Она схватила трубку:
— Алло! Иван Иваныч! Алло!
А что зря звать Алошки-то нет.
— Где ваш Алошка? — рассердилась тетя Вера. — Когда он нужен — нет его.
— Раньше то не очень вы его жаловали, — вздохнула бабушка.
— Да если б я прежде знала… — захныкала тетя Вера. — Эх, бедная я сиротинушка! А может, он вернулся?
Потом я увидел, как тетя Вера на цыпочках подкралась к телефону и стала звать шепотом:
— Алоша! Не бойся, Алоша! Я добрая, я хорошая.
Но никто не отзывался. Тетя Вера зашептала еще громче:
Алоша-чи, Алоша-чи,
Выйди на минутку-чи.
Но у нее ничего не получилось, потому что она не знала НАШЕГО С АЛОШКОЙ ТАЙНОГО ЯЗЫКА.
Да если бы и знала, все равно Алошки не было.
И тогда тетя Вера заскучала громким голосом:
Каждый день мне стал
Понедельником.
Поросла моя жизнь
Темным ельником!
А за ельником — опушка,
За опушкою — избушка,
У избушки —
Курьи ножки,
К той избушке
Нет дорожки,
Я бы — шу-шу-шу полетела, —
Кабы не добрый молодец
Иван Иваныч
Со своей технической новинкою.
Тут уж бабушка не выдержала, говорит:
— Иди чай пить, бедная ты, злая волшебница, Вера Ахимовна.
— Не хочу я вашего чаю несчастного! — крикнула тетя Вера. — Лучше приклейте мне бороду! Пойду, как Дед Мороз, за елкой. Без меня никто не принесет.
Надела пальто и ушла.
Часть четвертая. Когда возвращаются люди
Мы готовимся к Новому году
Тетя Вера принесла большую елку, до самого потолка.
— Обкололась через вас, — говорит, — надоели вы мне. Вот сейчас сделаю себе маску, вы меня не узнаете…
— Да и мы сделаем, — отвечает бабушка, — и ты нас не различишь.
Мы начали наряжать елку, а тетя Вера пошла к себе в комнату и давай щелкать ножницами.
— Щелк-щелк, мои ушки!
— Она ушки делает, — говорю я бабушке.
А бабушка:
— И мы сделаем.
— Щелк-щелк, мои ножки!
— Она ножки делает, — говорю.
А тетя Вера опять:
— Щелк-щелк, мои зубки.
— Слышишь, бабушка?!
— Ничего. Мы охотничками нарядимся, — говорит бабушка.
Но я больше хотел нарядиться медвежонком, потому что я люблю их, этих медвежат. Они коричневые.
— Ну и что ж, — сказала бабушка, — у меня как раз есть белый мешок, будешь белым медведем.
— Бабушка, — сказал я, — пускай даже белым. Даже зеленым. Но давай, давай мы Алошке что-нибудь на веточку повесим пониже, чтобы он достал.
Бабушка ничего не ответила. И я понял, что она уже не ждет Алошку.
Алошка, маленький Алошка, разве найти тебе папу, когда снег и ветер и черный лес… А если бы ты и нашел, как вам вернуться через этот лес?
Ведь там медведь — Михайло и волк — Левон, а у волчищи — хвост на сто верст…
— Щелк-щелк, мои когти, — пела за стеной тетя Вера.
И тут вошла мама.
Как увидела мама елку, обрадовалась.
— Ну что ж, — сказала мама, — давайте делать праздник. Наряжаться будем?
— Будем, будем! — закричал я.
И вдруг из соседней комнаты:
— Щелк-щелк, мой хвостик!
Мама прислушалась и пошла к тети Вериной двери. А я закричал:
— Мамочка не ходи! Она целый день щелкает!
Но мама засмеялась и вошла. Она меня не слушает.
Вот папу послушала бы, а меня нет.
И тетя Вера ее понемножку заколдовывает.
— Щекл-щелк, мой животик!
— Чего ты не веселый какой? — спросила меня бабушка. — Гляди-ка, елочка зажглась!
Среди елкиных иголок, как среди темного леса, горели маленькие огоньки: желтые, оранжевые и зеленые. Под ними качались голубые снегурочки, красные лисы, желтые олени. Но это все были игрушки. А там, у меня в домике с зеленым огоньком, жил НАСТОЯЩИЙ, ЖИВОЙ маленький Алошка.
Я подошел к домику. Нет, не было там Алошки. Сразу видно — дом пустой.
— Надевай-ка, голубчик, — сказала бабушка и подала мне костюм. Это был медвежачий костюм. И я стал совсем белым медведем.
— А мама не испугается? — спросил я у бабушки.
— Уж не знаю, — ответила она и поступала в тети Верину дверь: — Выходите! Мы готовы!
Из комнаты вышли два довольно больших зайчика. Я прямо даже растерялся. Где мама? Где тетя Вера?
Один зайчик погладил меня лапой по голове. Кто этот зайчик?
А другой подскочил к столу, оглядел блюда с пирогами да конфетами и сказал:
— Наготовили как на маланьину свадьбу, а народу нет никого.
Кто этот зайчик? Ну, это я немного догадался. «Вот если бы был папа, — подумал я, — кем бы он нарядился?»
Может, тоже медведем? Были бы мы с ним два белых мишки. А маленький Алошка сидел бы у меня на плече кии и макушке:
Мальчик, мальчик,
Динь-динь-динь,
Поскорее выходи…
И вдруг — динь-дань! — тихонько зазвонило.
Оба зайчика побежали к телефону, схватили трубку в две правые лапы…
— Алло! — крикнул один тоненьким голосом.
— Алло! Эй! — крикнул другой голосом грубым.
Никто не отозвался.
А когти! — оба зайчика ушли, я на цыпочках подошел к домику. И сразу понял: домик не пустой. Там КТО-ТО ЕСТЬ. Я просунул руку в окошко, зажег зеленую лампочку и увидел: на кроватке, прямо в шубе, шапке и валенках, лежал Алошка. Он спал. А на полу валялся звоночек.
Наверно, Алошка выронил его во сне — вот и зазвонило.
— Алошка, — позвал я. — Алошка, проснись.
Но Алошка не просыпался. Я начал тормошить его:
— Ты скажи, где папа, а потом спи сколько хочешь.
Тихонько подошла бабушка, погладила меня по голове.
— Нашелся, значит, наш маленький, — вздохнула бабушка. — Ох, какие-то вести принес?
Бабушка обняла меня за плечи, и мы стояли и глядели, как спит Алошка.
Вы подумаете, почему она мне бабушка? Потому что мой папа — ее сынок.
Вот почему.
Мы с бабушкой решили никому пока про Алошку не говорить.
Я погасил свет, и мы вышли на кухню. Огонь там не горел, но было светло от чужих окон.
— Ничего, — сказала бабушка и запела тихонько:
Ты заря ли, вечерняя зоренька,
Ты заря ли, вечерняя, меня застигала.
Я гусей стадо заганивала,
Я серых заворачивала…
Вдруг поднялся ветер. Не такой сильный и холодный, а теплый, ласковый.
— Бабушка, — сказал я, — погляди в окошко, что на улице делается.
Бабушка кивнула:
— Знаю, знаю.
— Бабушка, гляди: над городом гуси-лебеди летят!..
Они летели тихо да стройно. И все, что было в городе, перестало спешить. Остановилось. И все подняли вверх головы, потому что не каждый же день такое случается.
Над трамваями и над автобусами, маленькими домами и над высотными, среди проводов и антенн — разве бывает такое? — летели гуси-лебеди!
Вдруг они развернулись и стали кружить над нашим окном.
— Бабушка! Они к нам летят! — крикнул я.
Бабушка высунулась в форточку:
— Тега! Тега! Гуси-лебеди, домой! Нечего вам тут, летите домой, в Авдотию…
Гуси-лебеди махнули крыльями и стали подниматься все выше и выше.
В Авдотию, в Авдотию,
На зеленую травушку,
Там бабушка Авдотья.
Бабушка-ладушка,
Хорошая моя,
Старая моя,
Добрая моя
Волшебница.
Вот и скрылись гуси-лебеди. Улетели.
И тогда я заметил: по улице шагает человек. Очень высокий и очень мне знакомый. Он шел прямо к нашему подъезду.
Я побежал через коридор в комнату, и вдруг за входной дверью: тук-тук-тук!
Все так и повскакивали с мест.
Все так и побежали к двери. И закричали:
— Кто там?
И вошел человек.
Он был очень высокий — выше мамы, выше бабушки и даже немного выше тети Веры.
— Мама! — крикнул он и приподнял над полом… бабушку. И поцеловал ее в седые волосы.
