— Не упрекайте себя так горько.
— Я упрекаю себя не за то, что наше предприятие чуть не лопнуло, — а за то, что мне недостало мужества. Я бежал, словно вор и мошенник, потому что не смел поглядеть в лицо своему лучшему другу и сказать ему, что я разорил его и его дочь.
Добросердечный Кармайкл положил больному руку на плечо.
— Вы убежали, потому что ваш рассудок не выдержал этих мук и напряжения, — сказал он. — У вас уже начинался бред. Если б не это, вы бы остались и приняли бой. Всего два дня спустя у вас сделалось воспаление мозга, вы так метались в бреду, что вас пришлось привязать к больничной койке. Вспомните!
Кэррисфорд уронил голову на руки.
— Боже, это правда, — сказал он. — Я сходил с ума от страха. Я не спал неделями. В ту ночь, когда я бежал из дома, мне чудилось, что меня окружают какие-то твари, которые строят гримасы и хохочут надо мной.
— Вот видите, — сказал мистер Кармайкл. — Разве человек на грани воспаления мозга может здраво судить о чем-то?
Но Кэррисфорд покачал головой.
— Когда сознание ко мне возвратилось — бедный Кру уже лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. — Он смолк и потер рукой лоб. — Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как вы полагаете?
— Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы даже не знаете имени девочки.
— Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» — странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли — мы ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А теперь уж мне никогда не вспомнить!
— Полноте! — сказал мистер Кармайкл. — Мы еще найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем искать ее там. Я поеду в Москву.
— Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, — сказал Кэррисфорд, — но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне — он стоит предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает, Кармайкл?
— Не совсем, — тихо ответил мистер Кармайкл.
— Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая хозяюшка?» — Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. — Я должен ему ответить! Я должен ответить! — произнес он, не выпуская руки поверенного. — Помогите мне… помогите мне ее найти!
А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.
— Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает принцессе, Мельхиседек, — говорила она. — Труднее обычного. Чем на улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей кое-что сказать — я еле сдержалась. Прикусила язык — и смолчала. Днем было так холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.
И она опустила голову на руки — она часто так делала, когда оставалась одна.
— Ах, папочка! — шепнула она. — Сколько времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..
Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.
В тот год зима выдалась холодная. Порой, когда Сару посылали куда-нибудь, ей приходилось идти по снегу; а порой снег таял и смешивался с грязью — и это было еще хуже; порой же стоял такой густой туман, что фонари на улицах горели весь день, и Лондон казался Саре таким же, как несколько лет назад, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни окна в доме Большой семьи сияли так заманчиво и уютно, а из кабинета индийского джентльмена падал такой яркий и теплый свет. Теперь уже Сара не смотрела на закаты и восходы; даже звезды, как ей казалось, показывались редко. Над городом низко нависли тучи; они были того же цвета, что и грязь на улицах, и из них то и дело хлестал дождь. Даже если не было тумана, в четыре часа уже темнело. Поднимаясь за чем-нибудь на чердак, Саре приходилось зажигать свечку. Кухарка и служанки ходили мрачные, ко всему придирались и то и дело срывали зло на Бекки.
— Не будь вас, мисс, — как-то, чихая, сказала Бекки, поднявшись к Саре на чердак, — не будь вас в соседней камере, я бы просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка — ну вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка — точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про подкоп, который мы прорыли под стеной.
— Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, — отвечала Сара, дрожа. — Принеси свое покрывало и завернись в него, а я завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?
— Мне уже теплее, мисс, — произнесла с благодарностью Бекки. — Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой холодной, когда вы про нее рассказываете.
— Это потому, что ты тогда отвлекаешься, — отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. — Я это давно заметила. Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.
— А вы так можете, мисс? — спросила Бекки, глядя с восхищением на Сару.
Сара на мгновение задумалась.
— Иногда могу, а иногда нет, — призналась она. — Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю: «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и ничто — огорчить». — Она засмеялась и прибавила: — Ты даже не знаешь, как это помогает отвлечься…
Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно трудно это было в один ненастный день, который, как она полагала, запомнится ей навсегда.
Несколько дней кряду беспрерывно лил дождь; на улицах стоял липкий промозглый туман; было холодно и скользко; под ногами расползалась грязь, липкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена из тумана и мелкого дождя. Разумеется, Сару несколько раз посылали куда-то особенно далеко — это всегда случалось в такие дни. Снова и снова выходила она под дождь, так что в конце концов совсем промокла. Старые перья на ее нелепой шляпке повисли и казались еще нелепее, а стоптанные башмаки до того пропитались влагой, что вода хлюпала и вытекала из них через край. Вдобавок ко всему Сара в тот день осталась без обеда, потому что мисс Минчин решила ее наказать. Сара так устала и промерзла, что лицо у нее посинело; прохожие глядели на нее с состраданием. Но она этого не замечала. Она спешила по улицам, стараясь думать о чем-нибудь другом. Это было очень важно. Из последних сил она пыталась что-то «вообразить». Только на этот раз это было гораздо труднее, чем раньше; раз или два ей даже показалось, что стало еще холоднее. Но она не сдавалась. Жидкая грязь заливала ее рваные башмаки, а ветер словно старался сорвать с нее тонкую накидку, но она беззвучно шептала, не шевеля губами, говорила сама себе:
— Предположим, что одежда на мне сухая. Предположим, что на мне прочные ботинки, длинное толстое пальто и шерстяные чулки. И зонтик. И еще предположим… предположим, что, проходя мимо булочной, где продают горячие булки, я вдруг нахожу шесть пенсов — и чьи они, неизвестно. Тогда я захожу в булочную, покупаю шесть горячих булочек и съедаю их одну за другой.
Странные вещи происходят иногда.
Во всяком случае, с Сарой случилась странная история.
Она как раз собиралась перейти улицу. Грязь была ужасная, ей приходилось чуть ли не брести по ней вброд. Сара изо всех сил старалась найти переход получше, да все напрасно, пробираясь по булыжникам, она смотрела себе под ноги, и вдруг, уже совсем было ступив на тротуар, она заметила, что у края тротуара что-то блестит. Это была серебряная монетка, маленькая серебряная монетка — прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немного поблескивала. Правда, это была монетка не в шесть, а в четыре пенса.
В тот же миг Сара схватила ее посиневшей рукой.
— Ах! — вскричала она. — Это правда! Правда!
И, подняв глаза, посмотрела на лавку, которая была прямо перед ней. Поверите ли, это оказалась булочная! Толстая, приветливая, румяная булочница в эту минуту как раз ставила в витрину поднос с дивными, горячими — только что из печи! — булочками. Большими, пышными, блестящими булочками с коринками![14]
