Пан Пруба еще не договорил, а герцог начал хохотать как безумный.
— Да кто ты есть, галантерейщик! — кричал он высоким, срывающимся голосом. — И что такое этот твой сенат, как он смеет давать мне такие указы? Треть сенаторов уже сидит в моем подземелье, мы бросим туда же и тебя вместе с твоими пособниками. Погляди на мое войско: одно слово, кивок головы — и они рассекут вас на куски. С ума ты сошел, галантерейщик, и не моей, а твоей голове пропадать, и за дерзость твою не будет тебе ни малейшей пощады. Но наперед я покажу еще тебе и всему этому безумному городу, что такое власть и сила, чтобы раз и навсегда отучить непокорных думать о бунте.
Пока герцог говорил, кум Матей подскакивал на месте, будто стоял на горячих угольях.
— Не говори ему больше ни слова, пан Гинек, — уговаривал он галантерейщика, — подавай знак!
Вит чувствовал, что пан Пруба не спустит герцогу и кончится это препирательство тем, что мастер вынет меч из ножен, и начнется кровопролитие.
Поэтому, обратившись к галантерейщику, Вит промолвил:
— Послушайте, мастер, я знаю, вы не хотите, чтобы пролилась кровь. Позвольте мне, я попытаюсь это предотвратить.
Галантерейщик с сомнением усмехнулся.
— Ты считаешь, — произнес он снисходительным тоном, — это тебе удастся? Впрочем, попробуй! Всегда полезно испробовать все мирные средства, прежде чем браться за оружие.
— Мне повезет, я верю, мастер! — ответил Вит, разрумянившись от радости и страстного рвения. Встав перед паном Прубой и его соратниками, он вскричал: — Янек Псарь, коли разговариваешь со своими судьями, нужно снять шляпу!
Герцог взвился в седле, словно его шилом в одно место кольнули, и вдруг, как бы с перепугу, поднял руки. Но было уже поздно. Шляпа, роскошная шляпа со страусиными перьями, оскорблявшая вкус Вита, привыкшего к скромности, поднялась и полетела — точно так, как это случилось, когда мальчик и герцог встретились впервые. Площадь ахнула от удивления, а потом разразилась смехом. Ибо на сей раз следом за шляпой отправился и парик с длинными кудрями, и в лучах восходящего солнца, выкатившегося из-за крыш домов, окружавших площадь, заблестел багровый лысый череп герцога. Шляпа улетала все выше и выше, направляясь в сторону фонтана, покружила над статуей Нептуна и вдруг опустилась на его каменную голову.
На площади снова послышались смешки, сперва несмелые, словно только-только брызнувший дождь, а потом все более громкие, словно прорвались сдерживавшие смех шлюзы. Смех звучал все громче и громче; сперва засмеялись люди, выглядывавшие из окон: сознание, что они — у себя дома, придавало им храбрости; к ним присоединились торговцы-крестьяне, а потом и солдаты. В ярости от того, что он подвергся поруганию и позору у всех на виду, герцог забыл про свой страх. Рассвирепев, он не видел уже никого, кроме высокого худощавого паренька в странной шапчонке, который высмеивал его власть и шутил шутки с самим его сиятельством на глазах у целого города и солдатни. Этого паренька нужно было уничтожить одним из первых.
— Взять его! — приказал он рейтарам. — И привести сюда, ко мне!
Смех замер на устах у всех, кто был на площади. При гробовом молчании раздался окрик офицера, приказывавшего ста тридцати конникам ринуться в атаку.
Случалось вам слышать что-либо подобное? Сто тридцать человек с мечами в руках, верхами должны были атаковать одного, едва ли не двенадцатилетнего мальчика?! Вот сейчас громыхнут подковы и сто тридцать всадников, будто смерч, помчатся выполнять позорный приказ своего предводителя.
Но как раз в тот момент, когда рейтары, послушные приказу, пришпорили своих коней и натянули поводья, Вит молча поднял руку, повернув ее ладонью к площади, и сто тридцать лошадей, будто повинуясь знаку дрессировщика в цирке, поднялись на задние ноги, и сто тридцать наездников с металлическим бряцанием свалились на мостовую. Люди не могли прийти в себя от изумления. Что такое? Что происходит? Вит опустил руки, и кони снова встали на четыре ноги; они стояли спокойно, как будто ничего не происходило.
Вит сообразил, что теперь нужно действовать очень быстро, иначе начнется хаос и паника, и тогда прости-прощай все его добрые замыслы.
Площадь шумела и гудела от людских голосов, будто лес в бурю. Тогда Вит, подождав, пока всадники, скатившиеся со своих коней, встанут, опять поднял ладонь и крикнул что было мочи:
— Солдаты герцога, смотреть на меня!
В глубокой, мгновенно наступившей тишине солдаты герцога повернули головы в сторону Вита, словно и не было у них никогда другого повелителя. А Вит продолжал:
— Правую ногу поднять! Раз!
Правые ноги всех солдат, всадников, алебардников разом взметнулись вверх и застыли под прямым углом по отношению к туловищам своих обладателей.
Герцог не отрываясь наблюдал за этой странностью и не верил своим глазам и ушам. У него отвисла челюсть. Солдаты и даже их офицеры, даже телохранители герцога — короче, все его защитники стояли, вскинув под прямым углом правую ногу. В таком положении удержать равновесие было довольно трудно, так что одни опирались на мечи, другие — на алебарды, а третьи ухватились за седла своих коней.
— Кому вы подчиняетесь?! — вскричал герцог. — Кто платит вам деньги за службу, кому вы обязаны подчиняться? Опустить ноги, смир-р-но!
Но сколько он ни кричал, сколько ни старались солдаты, их правые ноги болтались в воздухе, словно кто-то должен был осмотреть подошвы их сапог.
Вит, не обращая внимания на рев герцога, обернулся к пану Гинеку Прубе и произнес:
— А теперь, пан Пруба, можете дать знак и пригласить сюда своих учеников и подмастерьев. Когда придут, распорядитесь обезоружить солдат и связать им руки. Только после этого я позволю солдатам опустить ноги и встать как приличествует людям.
— Малыш, — проговорил растроганный галантерейщик и прижал к груди голову Вита, — чем отблагодарить тебя? Ты вернул городу Дом свободу.
— Нет, меня благодарить не за что, мастер, — ответил Вит. — Разве вот эту чудесную шапочку и всех нас вместе. Ведь все мы желали одного и того же: жить в мире и согласии и трудиться как свободные граждане. Но поспешите, мастер, чтобы эти бедолаги не мучались слишком долго.
— Твоя правда, — согласился галантерейщик и, выпустив голову Вита, отвел полу своего плаща, выхватил меч, и он заблистал высоко у него над головой.
И случилось так, словно простым жестом мастер сотворил еще одно чудо. «Ура!» — послышалось со всех сторон. Простор площади в мгновение ока заполнился вооруженными людьми — это рабочий люд выбегал из домов, со всех улиц и переулков, примыкавших к площади.
— Друзья! — воскликнул галантерейщик могучим, над всей площадью раздавшимся голосом. — Подмастерья и ученики! Слушайте меня внимательно и исполните все так, как скажу. Наш общий недруг повержен. У него нет сил сопротивляться. Значит, вашего оружия не потребуется, обойдемся и без пролития крови как виновных, так и невиноватых. Разоружите неприятелей и свяжите им руки! Но действуйте спокойно, по-людски. Не отвечайте злом на зло. Мстят только жалкие и трусливые люди. Докажите, что мы настолько сильны и человечны, что можем быть и милосердны. Дом наш свободен, и все мы снова свободны и сами себе хозяева. Да здравствует Дом и свобода! Ура!
И площадь ответила громовым эхом тысяч голосов:
— Да здравствует Дом и свобода! Ура!
Нам остается досказать всего несколько слов. Дом был освобожден — ну чего бы еще желать? А того, чтоб никогда уже не терять не только возможности трудиться, но и преданной, бдительной любви к свободе. Труд, любовь, справедливость — вот столпы свободного существования.
Наемники были связаны и, после того как Вит разрешил, снова встали на обе ноги. Потом их отвели на угол площади под охрану стражников из числа учеников и подмастерьев. А тем временем решался вопрос о том, как быть с их бывшим повелителем. Прозорливый Матей припомнил, что на площади собралась только часть герцогской армии, что есть еще рейтары, стоявшие перед замком. Но когда головной отряд под предводительством пана Прубы и Вита отправился туда, то обнаружилось, что бороться не с кем. Кто-то передал рейтарам известие о событиях на площади, и они, захватив все, что можно при такой спешке, опрометью ринулись из города.
Позже обнаружилось, кто был тот благодетель, упредивший рейтар. Пан Рупрехт Борек. Воспользовавшись неразберихой и сутолокой, когда связывали вояк, он исчез. Он понимал, что дело хозяина проиграно окончательно, и нисколечко не желал предстать вместе с ним перед судом сената. А поскольку, кроме сына, служившего в рейтарах, у него никого не было, он, набив кошельки золотом, покинул город вместе с ними.
Пан Пруба возвратился на площадь, чтобы председательствовать в сенате во время суда над Янеком Псарем, или герцогом Густавом. Судебное разбирательство тянулось чрезвычайно долго, и те, кто не мог похвастать храбростью в борьбе за свободу, теперь громче и настоятельнее всех требовали или отсечь голову Янеку Псарю, или повесить его. Однако пану Прубе, мастеру Войтеху, Петру Ихе и другим рассудительным горожанам удалось настоять на том, чтоб просто изгнать Янека Псаря из города.
