— Уберите ее прочь с глаз моих! А еще лучше зарежьте!
Диву дается царевич: что с женой стало? То в козе своей души не чаяла, только что за стол не сажала, а тут зарезать просит.
Сказала коза слугам царским:
— Вы не режьте меня, слуги добрые! Сперва пустите в поле широкое, на зеленый лужок попастись, а уж потом убивайте.
Пожалели слуги царские старую козу, отпустили ее в поле широкое, на зеленый лужок попастись. А коза на берег озера пришла и крикнула:
— Водяной, отпусти красавицу Насто! Позволь мне на прощание ей хоть слово сказать!
Привязал водяной к ноге Насто золотую цепь, отпустил красавицу на берег. Обняла Насто свою старую верную козу, и заплакали они обе. А потом сказала коза:
— Пришла я с тобой, Насто, прощаться. Зарежут меня скоро!
Поплакали бы они еще, да водяной потянул за цепь, и скрылась Насто под водой.
Пришла коза домой в печали глубокой.
А Сюоятарова дочка опять говорит:
— И чего ее держат, козу шелудивую! Зарежьте ее!
Повели слуги козу резать, а она им и говорит:
— Слуги, слуги, погодите меня резать! Отпустите меня, старую, перед смертью в поле широкое, на зеленый лужок попастись!
Пожалели ее слуги, отпустили в широкое поле, на зеленый лужок погулять, попастись.
А царевич-то все удивляется, никак в толк не возьмет: вчера жена в козе души не чаяла, а сегодня резать просит. Почуял он что-то недоброе, тайком за слугами пошел, а как они козу отпустили, за ней прокрался, посмотреть хотел, куда коза ходит, для чего отпустить просится. Спрятался за камнями и стал ждать.
Подошла коза к воде и крикнула:
— Водяной! Отпусти красавицу Насто на бережок! Позволь мне ей три слова сказать!
Вышла красавица Насто на берег, золотой цепью звенит. Обняла старую козу, и обе заплакали. А потом коза сказала:
— Прощай, моя ненаглядная Насто! Зарежет меня сегодня Сюоятарова дочка!
Только сказала, потянул водяной золотую цепь и утащил красавицу Насто в озеро. А коза на берегу осталась плакать.
Подошел к ней царевич и сказал:
— Не плачь, коза верная! Иди спокойно домой, а я за тобой следом приду.
Идет царевич вслед за козой, думает, как ему жену спасти, а Сюоятар с дочкой вместе со света сжить.
Пошел в кузницу, отковал молот себе по руке — большой, тяжелый.
Наутро козе сказал:
— Иди, коза, в широкое поле, на зеленый лужок! — А сам следом пошел.
Пришла коза на берег, крикнула:
— Водяной, водяной! Отпусти красавицу Насто в последний раз со мной повидаться, перед смертью моей попрощаться!
Вышла красавица Насто на берег, золотой цепью звенит. Выскочил тут из-за камня царевич, молотом так хватил, что разлетелась цепь золотая на мелкие куски.
Сказал красавице Насто:
— Жена моя любимая! Я тут, твой муж!
Кинулась к нему Насто, заплакала:
— Не будет нам жизни, не видать нам счастья! Ты меня освободил, а злая Сюоятар все равно погубит!
А царевич сказал ей:
— Об этом не печалься — я знаю, что делать.
Пошли они вместе домой. Царевич жену и козу ее верную в амбаре спрятал. Сам пошел, приказал слугам баню затопить, а под порогом ее котел с кипящей смолой в землю врыть да тропку от дома до самой бани красным сукном устлать.
Когда все готово было, зашел во дворец и сказал Сюоятар и ее дочери:
— Суббота сегодня, пора в баню идти. Все готово уже, баня истоплена. Пожалуйте обе по красному сукну к жаркому полку!
Пошли Сюоятар с дочкой в баню. Идут по красному сукну, вышагивают, головами во все стороны вертят, смеются:
— Хе-хе! Ха-ха! Только нам такая честь — по красному сукну да к банному полку!
Только порог бани перешагнули, провалились и упали обе в котел с кипящей смолой. Там и сварились.
А царевич с красавицей Насто зажили счастливо. Тут бы и сказке конец, да что-то загрустила Насто, затосковала. И повез ее царевич в далекие края, туда, где ее родители жили — отец с матерью. Только подъехали, а родители их у дороги встречают.
Насто и говорит:
— Или вы ждали меня, или не ждали?
А отец ей отвечает:
— Как не ждать, доченька, коли знал я, что нет силы сильнее, чем тоска по дому родному.
Обнялись они и на радостях заплакали.
Вот и сказка вся.
Давным-давно жили старик со старухой. Некому было их старость покоить — не было у них ни сына, ни дочери. Пошел как-то старик в лес дрова рубить. А старуха и говорит:
— Вытесал бы ты, старик, из ольховой чурки мне куклу. Я бы ее вместо ребенка в колыбели качала, коли своих детей качать не привелось.
Пошел старик в лес и целый день тесал из ольховой чурки куклу. Принес старик куклу домой, сделал колыбельку. Старуха спеленала деревяшку, как ребенка, уложила в колыбель, стала качать и песни колыбельные ей петь.
Три года качала старуха ольховую чурку. Однажды утром стала она хлебы печь. Слышит — колыбель сама закачалась, застучала по половицам. Оглянулась: в колыбели сидит трехлетний мальчик и раскачивается. Спрыгнул он на пол и говорит:
— Испеки мне, мать, хлебец, я есть хочу!
Старуха так обрадовалась, что не знает, куда сына и посадить, чем его накормить.
Спрашивает сын:
— А где же отец?
— Отец поле пашет.
— Я пойду ему помогать, — говорит матери мальчик.
Пришел на край поля, кричит:
— Здравствуй, отец, я пришел тебе помогать!
Старик остановил лошадь, посмотрел и говорит:
— Кто меня отцом кличет? У нас же нет сына.
— А я, Ольховая Чурка, которую мать три года качала. Теперь я ваш сын. Скажи, что мне делать.
Смотрит старик: перед ним стоит молодец, что ни в песне спеть, ни в сказке сказать!
— Ну, коли ты мне сын, помогай. Надо сделать изгородь, чтобы медведи у нас овес не травили.
Пошел старик обедать, а Ольховая Чурка остался поле городить. Такую изгородь из толстых деревьев сделал, что зайцу под нее не пролезть, птице через нее не перелететь. А проход на поле не догадался оставить. Вернулся старик, увидел это, только головой покачал. А вечером старухе сказал:
— Силы у парня много, а что толку: такую изгородь сделал, что теперь и на поле не попадешь.
За всякую работу с охотой принимался Ольховая Чурка, но вполсилы работать он не умел. Вот и выходило, что не столько пользы от его помощи, сколько хлопот.
Ольховая Чурка и сам понял это. Однажды утром и говорит он старухе:
— Испеки, мать, мне подорожников. Пойду по белу свету бродить, может, где моя сила и пригодится.
Всплакнула старушка, а Ольховая Чурка взял с ее плеч красный платок, привязал к жерди под потолком и сказал:
— Когда с этого платка кровь закапает, тогда и ищите меня.
И пошел. Шел близко ли, далеко ли, видит: сидит на утесе на берегу озера человек и удит. Удилище — толстенная сосна, леска — якорная цепь, а заместо крючка — якорь.
— Вот это силач так силач! — сказал Ольховая Чурка.
— Что ты, добрый человек! Разве я силач? Говорят, есть на свете Ольховая Чурка — так тот всем силачам силач! — говорит Удильщик.
Смолчал Ольховая Чурка, не сказал, кто он.
— Пойдем вместе белый свет смотреть, — говорит он Удильщику.
Пошли вдвоем. Шли близко ли, далеко ли, слышат грохот. Смотрят: стоит человек, высоко над головой скалу поднял. Как бросит скалу на скалу, так обе и разлетаются на куски.
— Эй, добрый человек, что ты делаешь? — кричат ему Ольховая Чурка и Удильщик.
— А я не знаю, куда силу девать — просто так тешусь.
— Вот это силач так силач! — говорит Ольховая Чурка.
— Что ты, разве же я силач? Вот, говорят, есть на свете Ольховая Чурка — тот всем силачам силач! — отвечает Скалолом.
Опять ничего не сказал Ольховая Чурка о себе.
— Пошли вместе по белу свету бродить, — говорит он Скалолому. — Может, где наша сила и пригодится.
Идут втроем. Шли близко ли, далеко ли, стало вдруг смеркаться. И чем дальше идут, тем темнее становится. Удивились путники: ведь только что было утро, почему же среди бела дня ночь наступила? Идут они, идут — совсем темно стало, как в осеннюю ночь. Видят впереди что-то ровное, словно море, а на берегу не то город, не то крепость — в темноте-то не разобрать.
У самой крепостной стены стояла бедная избушка, в которой жила старая вдова. Зашли в нее путники и спрашивают:
— Что это за земля, где среди бела дня ночь наступает?
— Ох, сыночки! Уже три года не видим мы ни солнца, ни месяца, ни зари. Один злой человек проклял солнышко, потому что жгло его сильно, вот девятиглавый змей и похитил солнце. Другой злодей месяц проклял, потому что мешал он ему воровать и темные дела творить. И шестиглавый змей похитил месяц. А третий дурной человек зарю утреннюю проклял: лентяй был, так заря, видишь ли, ему спать мешала по утрам. Трехглавый змей и унес зарю.
