«Контингент» — это все люди в детдоме: ребята, воспитатели, повара, бухгалтер, два охранника и дворник дядя Максим. И каждый слушался Венеру Мироновну. Во-первых, потому что был у неё твёрдый характер. А кроме того, уважали за имя. Ну, почему «Мироновна», непонятно (видимо, папа был такой), а «Венера» — это же «дыхание космоса» (так говорил один из старших ребят, Костя Огурец). Дело в том, что в ту пору космонавты разных стран принялись строить на Венере большую научную станцию, о которой не смолкали разговоры… Правда, тот же Огурец, разозлившись за что-то на старшую воспитательницу, переделал её имя в Афродиту Нероновну. И объяснил ребятам, что «Афродита» по-древнегречески то же самое, что «Венера» по-древнеримски.
— Богиня была такая. Красивая, но вредная… А Нероновна потому, что командует, как императрица. Был такой император-злодей…
Венера Мироновна не была красивой. Скорее уж наоборот. Но командовала… да… Хотя никогда не кричала. И не допекала лишними запретами. Если хотят люди посидеть после отбоя лишние полчаса, послушать интересную книжку, так и быть. Если просятся на озеро с кем-нибудь из воспитателей — понырять, побултыхаться, то «ладно, сводите их; только смотрите, чтобы не до посинения…» Но домашние задания готовить — это уж будьте любезны без лишних разговоров. «А то в школе опять скажут, что у детдомовских заторможенное развитие… А разве оно у вас заторможенное?» — «Не-е, Афр… ой, Венера Мироновна!»
На «Афродиту» она не обижалась, только однажды сказала Константину: «Ох и фрукт же ты, Огурец…» — «А чё я…», — ухмыльнулся тот.
Видимо, с «контингентом», Афродита Нероновна в самом деле провела работу: никто больше не называл Сушкина Фомой. Сушкин — вот и все.
Фамилия как фамилия. Не героическая, но и не обидная. Скорее всего, произошла она от слова «сушка». Сушки, как известно, это калачики из пресного теста. Твёрдые и блестящие. Их принято жевать во время чаепитий. Когда очень твёрдые, обмакивают в чай и кусают… Перед вторым классом, когда Сушкину исполнилось восемь лет, ребята делали ему всякие самодельные подарки, а Капитолина Бутырина подарила ожерелье из мелких сушек. Повесила на шею. А ещё две сушки, на петлях из ниток, нацепила на уши.
— Вот. Теперь ты, как вождь папувасов…
— Папуасов, — сказал Сушкин, который недавно читал про Миклуху-Маклая. — Спасибо…
«Ожерельными» сушками он угостил, кому хватило, а с теми, что на ушах, гулял полдня. Ему думалось, что эти два калачика — будто дополнительные признаки его фамилии. А затем вспыхнула замечательная мысль (видимо в восемь лет человек сразу умнеет): почему бы не обзавестись таким признаком на все времена?
Сушкин подарил свои «серёжки» близнецам-первоклассникам Вадику и Наташке и пошёл на двор. Там, в сторожке, он отыскал большого лохматого парня Феликса (красивое имя!), племянника дяди Максима.
С Феликсом они были добрые знакомые. В прошлом году Феликс потерял зажигалку-пистолетик, а Сушкин разглядел в лебеде и отдал. Мог бы и не отдавать, потому что
Если я нашёл деньгу,
То в кармане сберегу…
Но Сушкин отдал, потому что Феликс очень горевал, всех расспрашивал. Получив пистолетик, Феликс расцвёл, как подсолнух: «Ну, Сушкин, я тебе на всю жизнь обязан! За мной не заржавеет!..» Потом он всегда дружески здоровался, а однажды подарил пластикового ёжика с колокольчиком внутри…
Феликс носил в ухе маленький латунный полумесяц, который смыкался кончиками в кольцо. И вот теперь Сушкин сказал:
— Феликс, привет. А ты можешь сделать мне такую серёжку? Не совсем такую, а колечко. Будто маленькая сушка…
Феликс помнил, что он «обязан на всю жизнь». И отнёсся серьёзно
— Вроде как амулет?
Сушкин знал, что такое амулет.
— Ага…
— А не боишься?
— А что? Очень больно?
— Да не очень. Щёлк — вот и все. Но тебя ваша Африкана… то есть Афродита живьём сожрёт
— Я костлявый… Надо только, чтоб колечко было неразрывное, не расстёгивалось
— Спаяем…
— Ой… а это горячо?
— Терпимо. Берут точечный паяльник, суют к уху асбестовую полоску…
— Ох… ладно…
Назавтра Феликс привёл Сушкина в компанию знакомых ребят и девчонок. Рыжая девушка по имени Алиса взяла блестящие щипчики, чем-то протёрла их. («Ой-й-й…»)
— Иди сюда, отважный юноша… Да не бойся, считай до десяти…
— Я не… ой… один, два, три…
На счёте «четыре» ухо укусила сердитая пчела. Сушкин пискнул, но продолжал:
— …пять, шесть…
— Да все уже, все… Девочки, дайте нитку…
В прокол безболезненно протащили шёлковый волосок.
— Походи так до завтра. Смотри, чтобы никто не заметил, не выдернул…
И Сушкин ходил с ладошкой у щеки, словно в ухе что-то чешется или свербит (бывает ведь такое). Никто не обращал внимания, лишь Капка Бутырина все же углядела нитку.
— Ой, Сушкин, что это у тебя?
— Помалкивай, — сурово предупредил он.
Назавтра, в той же компании, дома у Алисы, нитку выдернули и вставили коротенькую жёлтую проволочку. Феликс объяснил, что позолоченная, чтобы не было заразы. Он раздобыл её у приятеля, который занимался ювелирным делом.
— Дорогая, небось, — с уважением сказал Сушкин. Все посмеялись. Объяснили, что «золота тут толщиной в один атом, остальное латунь…»
Феликс согнул проволоку в колечко шириной (диаметром то есть) поменьше сантиметра. Сунул в него, вплотную к мочке, белую полоску. Включили паяльник, его похожий на гвоздь кончик сразу покраснел. Сушкин обмер, но не двинулся. И… ничего страшного. Стало горячо, но лишь на секунду.
— Вот и все… — Глядите-ка, спайку почти и не видать, — сказал Феликс.
— Ювелир, — похвалила его Алиса. А Сушкину взлохматила волосы. — Летай, окольцованная птичка…
— Ага… только в зеркальце гляну… Ура! Спасибо!
Конечно, в детдоме был скандал. Сперва кричала Галина Евгеньевна:
— Это что за фокусы! Немедленно сними!
Ага, «сними»…
Повели его к Афродите.
— Венера Мироновна, полюбуйтесь!
Старшая воспитательница оказалась решительней других.
— Спаяно? Принесите щипцы…
Дело было в канцелярии. Сушкин бухнулся спиной на диван и выставил ноги.
— Не смейте! Буду отбиваться! Не имеете права!
— Почему это не имеем права?
— Это моя собственность! Её нельзя отбирать, нам объясняли!
— Никто и не отбирает. Только сними…
— Почему девчонкам можно, а мне нельзя?
— Но ты же мальчик!
— Откуда вы знаете? — нашёлся Сушкин.
Помолчали.
— Тогда надевай юбочку, — заявила наконец Галина Евгеньевна.
— Давайте, — храбро сказал Сушкин.
Помолчали опять.
— Тьфу, — наконец решила Венера Мироновна. — Пусть носит. Жалко, что ли?
— Но если все начнут… — завелась Галина Евгеньевна.
— Не начнут, — успокоила Венера Мироновна. — Не все ведь такие оригиналы, как Сушкин. Да и где они возьмут такие украшения? Это наверняка дело рук Феликса, а его на днях забирают в армию… Может, хоть там научат уму-разуму…
…Видимо, Феликса научили. Через год он вернулся повзрослевший, серьёзный, подтянутый. В чёрной с золотом форме морского пехотинца. Сказал, что на будущий год будет поступать в Транспортный институт, а пока устроился помощником машиниста на электровоз, начал ходить в далёкие рейсы. Перед первым рейсом он подарил Сушкину золотистый якорёк — не то с погона, не то с нашивки. И хвалил Сушкина за то, что он по-прежнему носит колечко…
В то утро, когда сбежала Марина Егоровна и Сушкин потерял надежду обзавестись мамой, ребят (кроме самых старших, у которых на носу экзамены) повели в кукольный театр. А Сушкина не повели. То есть не взяли.
Он сам постарался, чтобы не взяли. Спектакль был «Приключения Тома Сойера», по любимой книжке Сушкина. Сушкин один раз уже видел его, в зимние каникулы, и представление ужасно ему не понравилось. Куклы были какие-то рахитичные и говорили картавыми голосами, а индеец Джо напоминал бабу Ягу. Зачем смотреть второй раз такую муть! Но отмотаться от театра было не просто: «коллективные мероприятия» полагалось посещать всем. И Сушкин во время завтрака устроил скандал. Заявил, что не будет есть творожную запеканку.
— От неё крошки во рту, не расплюёшься!
Инна Викторовна (которая временно заменяла сбежавшую Марину Егоровну) заявила, что если Сушкин не прекратит капризы, ни в какой театр он не пойдёт, а будет один сидеть в доме.
— Ну и пожалуйста!
— Ну и сиди! А я напишу докладную Венере Мироновне!
Наверно, она думала, что Сушкин засядет в игровой комнате у компьютера. Конечно, компьютеры блокированы, однако пройдохи вроде Сушкина знают все пароли. Ну и пусть! Лишь бы не мозолил глаза…
