— Ура! — завизжала Тинка. — Мы увидим Петра Первого.
— Почему первого, он всего один, — будто обидевшись за Петра, сказал Тимофей.
— Будет ещё и Второй, и третий, но этот, самый первый, — самый важный, ему потом очень красивый памятник поставят, «Медный всадник» будет называться, — бодро проговорила Тинка.
— Небывальщина экая, — пробормотал Тимофей.
— А мы где, в Петербурге, что ли? — хмуро спросил Тимка. — Немецкая слобода ведь в Москве находится.
— Мы в Петербурге, точно, можете не сомневаться.
— А почему заборов здесь нет совсем? Не то что у вас во дворах, — продолжал недоумевать Тимка.
Тимоха не мог ответить на этот вопрос и переадресовал его Даниле.
— Батюшка, что-то забора ни одного не видать. В нашей-то слободе каждый дом забором обнесён.
— Государь в центре города запретил ставить дома внутри усадеб и отгораживаться от улицы заборами. Все дома должны выходить фасадом на улицу. — Данила подвёл лошадь с санями к нужной двери.
— Тимоха, ты папе про нас не говори, — пропищала Тинка. — Со взрослыми вечно одна морока.
На стук большого дверного молотка тяжёлая дубовая дверь отворилась.
— Прекрасный! Прекрасный работа, совсем как дома, в Амстердам, — услышали мышата громкий и бодрый голос. — Марья, посмотри, какие изразцы.
— Иван, батюшка, что кричишь? — ответил откуда-то сверху другой голос, женский, нежный.
Тинка осторожно выглянула наружу. Она увидела рослого улыбающегося человека с рыжими, как морковка, волосами. В одной руке он держал маленькую квадратную плитку, другой пощипывал себя за витой ус. Послышались шаги по лестнице, и к мужчине присоединилась дама в пышном голубом платье. Это платье напомнило Тинке о маме, уходящей греть молоко. Как давно это было!
— Позволь представит. Марья, это мастер Данила. Видишь, какой славно сделано. Точно по эскизу, который я давать. Прекрасный работа! несёмте сюда. Как у вас говорят: «Берись друзьно — не будет грузно».
Иван захохотал, Тинка спряталась под Тимохин зипун.
— Платье у этой Марьи как у нашей мамы. А как есть-то хочется!
— Сынок, чего встал? Помогай давай.
Мышата сжались у тимохи за пазухой, чтобы ненароком не выпасть, пока ящики с изразцами заносились в дом.
— А выложить этими изразцами мой печка? Делать? У тебя умелый рука! И заплачу вдвое уговоренного. Мы, голландцы, ценим умелый рука.
— Позволите измерить ещё раз, сударь? А сын мне поможет, — сказал Данила.
Как видно, согласие было получено, потому что Тимофей, сунув подбородок за воротник, зашептал:
— Эй, Тимтинки, сейчас сниму одёжу, держитесь.
Он аккуратно положил зипун на массивную деревянную лавку и прошёл за отцом в соседнюю комнату. Было заметно, что хозяева ещё не успели обжить дом. Печка-голландка, которую с помощью верёвки стал по второму разу измерять Данила, была облицована только наполовину, занавесок на окнах не было. Сами окна были диковинные, разделённые на маленькие прямоугольники. Напротив печки стояло большое резное кресло с обитым кожей сиденьем, вдоль стен — несколько стульев.
— А у тебя в доме правильный печь? — спросил Иван у Данилы. — Про царский указ слышать? Куриные печи нельзя.
— Конечно, сударь. Уж скоро год, как запрещено курные печи класть. У меня кирпичная труба! Заработал!
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Тимка сестру. — Куриная печь — это что?
Тут вбежали в комнату девочка с мальчиком, оба рыженькие и опрятно одетые. Мышата, недолго думая, выбрались из Тимохиного зипуна и ринулись вверх по лестнице.
— Батюшка сегодня обещал меня с собою взять!
— Матушка, а можно мне бусы надеть?
— Что кричите, как торгаши на Мытном дворе? — строго сказала Марья. — Не видите, что отец с людьми? Вернитесь к себе сейчас же!
Мальчик и девочка, заметив Данилу и Тимоху, притихли, вышли в прихожую и стали подниматься по лестнице. А Тимка и Тинка уже сидели на большой книге в коричневом переплёте, по которому золотилась красивая надпись: «Брюсовъ календарь на 200 лicтах». Книга была заложена толстой чёрной ниткой. Тимка попытался добраться до нужной страницы: раз календарь — ясно, что закладка должна быть на сегодняшнем дне. И вот когда это ему почти удалось, в комнату вошли рыжие дети. Мышата замерли, словно фарфоровые статуэтки.
ГЛАВА 4. В погоне за царским платьем
— Какой сейчас год на дворе? — пискнула Тинка, поняв, что прятаться бесполезно.
— Осьмнадцатый, — как зачарованная, ответила девочка.
— А месяц? — Тимкин голос был явно пониже.
— Декабрь — тут мальчик решил завизжать, просто так, на всякий случай.
— Всё будет сработано в лучшем виде, — говорил Ивану Данила, — не хуже ваших Амстердамов. Завтра же прибудем со всем, что надобно для работ. Царь-батюшка Пётр Алексеич всем нам пример показал и всяких ваших мастеров поставил нас учить. А мы учимся быстро. Да, Тимофей?
Но Тимофей озабоченно тряс зипун. Куда мышей понесло? Услышав визг, он, забыв о всякой осторожности, бросился к лестнице. На втором этаже его догнала встревоженная хозяйка дома.
— Это ты деток напугал? — напустилась она на Тимофея.
К счастью, господские дети, видимо, что-то смекнули. Девочка схватила лежавшие на столике пяльцы:
— Я случайно палец уколола, а Фёдор за меня испугался.
— Как тебя зовут? — девочка резко изменила тему разговора, поняв, что именно мальчик — виновник присутствия удивительных мышей.
— Тимофей, — тихо сказал Тимоха, украдкой поглядывая по сторонам.
— Матушка, позволь нам с Христиной поговорить с этим мальчиком. Мы ведь никого здесь не знаем, скучно, право… — поддержал Фёдор сестру.
Дети смотрели на мать умоляюще.
— Эй, Тимоха! Слезай оттудова. Господ тревожишь. Поехали! — окрик Данилы решил дело.
— Что вы, что вы, — громко сказала Марья. — Он никого не тревожит. Очень воспитанный мальчик. — Она спустилась вниз к мужу и сказала смущённому Даниле:
— Пусть дети побеседуют.
— И мы побеседовать, — сказал Иван и стал разворачивать перед Данилой чертёж печки-голландки.
Вы спросите, где все это время прятались Тинка с Тимкой? В очень опасном месте — в рабочей корзинке Христины. Там лежали нитки, пуговицы, лоскутки, крючки, иголки! Иголки! Спасаясь, Тинка с Тимкой прыгнули, ну, если не в пасть ко льву, то абсолютно точно — на спину ежу! И на протяжении всего разговора они должны были сидеть, не шелохнувшись и не пискнув, чувствуя, наверное, то же самое, что бабочки, когда к ним вплотную приближается иголка энтомолога.
Едва мать исчезла из виду, девочка открыла рабочую корзинку. Мышата осторожно, стараясь не повредить брюшки и лапки, вылезли на свет божий.
— Что такое куриная печь? Какое сегодня число? — обратились они к оторопевшему Тимохе.
— Ой-ой-ой, — заверещала Христина, но Фёдор прикрыл ей рот рукой.
— Вы взаправду живые? Вы не куклы? — спросил он.
Мышата снова рассказали свою историю про потерянную ниточку. Христина и Фёдор тут же прониклись сочувствием к новым знакомым и обстоятельно объяснили им, что сегодня 26 декабря 1718 года, что их отец Ян Петерсон ван Блюмен приехал из Голландии в Москву, встретил там маменьку. И так ему понравились и Россия, и маменька, что он решил креститься в православную веру и жениться. И теперь его зовут Иваном Петровичем. А потом царь Пётр Алексеевич велел Ивану в Морской академии преподавать арифметику и навигацию, поэтому они переехали сюда, в Петербург. Жить в Петербурге пока не очень удобно, потому что город молодой, ему недавно исполнилось всего лишь пятнадцать лет, а ещё потому, что идёт война…
— … со шведами, — важно продолжал Фёдор. — Мы у шведов свои земли отобрали. Сначала они у нас отобрали, а теперь — мы у них. Но вы не пугайтесь. Батюшка сказывал, что уже идут мирные переговоры.
— Курная печь, а не куриная — это печь без дымовой трубы, — только и успел вставить Тимоха невпопад.
— Давайте знакомиться! — сказала Тинка.
— Их зовут Тинка и Тимка. Он — мой тёзка, это я их первый нашёл, — осипшим от волнения голосом сказал Тимоха, указывая на мышат.
— А Тинка — моя тёзка. Я. — Тинка-Христинка, — засмеялась рыжая девочка. И тут уж все засмеялись хором.
«Вот ради таких мгновений и стоит путешествовать во времени», — подумал Тимка. Согласитесь, это была очень умная мысль.
— У вас случайно нет серебряной ниточки? — дождавшись, когда смех сам собой прекратился, напрямик спросила у Христины Тинка.
— Нет, конечно! Серебром только у царя платье вышито. Батюшка говорил. Он с государем хорошо знаком.
— И пуговицы обшиты серебряными нитями, — поддержал сестру Фёдор.
