Когда мистер Плэттер услышал о церкви, что случилось не сразу — пока церковь не была закончена, мистер Потт накидывал на нее мешковину в те дни, когда его дом был открыт для посетителей, — мистер Плэттер тут же выстроил свою церковь, куда больше, скопировав ее с собора в Солсбери, и высоченную колокольню. Стоило нажать кнопку, в окнах зажигался свет, а при помощи фонографа внутри звучала музыка. За последнее время выручка в Бэллихоггине стала меньше, но теперь снова подскочила вверх.
Тем не менее мистер Плэттер не знал ни минуты покоя: мистер Потт стоял ему поперек горла, нельзя было предугадать, что еще придумает этот странный человек, который все делал не за страх, а за совесть, и никогда не порол горячки. Когда мистер Потт смастерил два глинобитных домика с крышами из тростника, сборы мистера Плэттера упали и не поднимались в течение нескольких недель. Мистер Плэттер был вынужден отгородить часть острова и с быстротой молнии построить там ряд домов на две семьи и закусочную. То же самое случилось, когда мистер Потт соорудил лавку, где выставил в витринах товары, сделанные из крашеного воска — подарок мисс Мензиз из Хай–Бича. Понятно, мистер Плэттер тут же построил кучу магазинов и парикмахерский салон с полосатым шестом у входа. А через некоторое время мистер Плэттер нашел способ подсматривать за мистером Поттом.
Он починил плоскодонку, которая, стоя без употребления, снова почти доверху наполнилась водой.
Заросшая водорослями река и ее петляющие притоки образовывали сеть, пересечь которую и попасть из одного городка в другой можно было или по редким мостикам, или идя вброд с одного обрывистого берега на другой. «Но если удастся пробраться с лодкой через камыш, — подумал мистер Плэттер, — по реке до Потта рукой подать, а там уж ничего не стоит подсмотреть, что у него делается, спрятавшись за ивами у воды».
Так он и поступал летними вечерами, когда деловой. день подходил к концу. Вылазки эти не доставляли мистеру Плэттеру удовольствия, но он чувствовал, что это его долг. Его кусали комары, жалили слепни, царапал колючий кустарник, и, когда он возвращался домой и докладывал обо всем миссис Плэттер, настроение у него было хуже некуда. Иногда он застревал в тине, иногда, при низкой воде, ему приходилось вылезать за борт прямо в вязкий ил и лягушачью икру, чтобы перетащить лодку через какое–нибудь невидимое препятствие, вроде затонувшего бревна или колючей проволоки. Но он нашел местечко чуть подальше тополей, за пологом серебристых трепещущих листьев ивы, где с пенька весь игрушечный городок мистера Потта был виден как на ладони.
— Тебе не следует это делать, душенька, — говорила миссис Плэттер, когда багрово–красный, покрытый потом, он, тяжело дыша, опускался в саду на скамейку. — В твоем возрасте, с твоим давлением!
Но, протирая ему комариные укусы нашатырным спиртом и кладя примочки туда, где его ужалили осы, она не могла не согласиться, что вообще–то говоря, сведениям, которые приносит муж, нет цены. Только благодаря мужеству и стойкости мистера Плэттера они узнали о начальнике станции, и двух носильщиках, и священнике в сутане, который стоял у входа в церковь мистера Потта. Каждую из этих фигурок вылепила мисс Мензиз, она же и одела их, как положено, и промаслила одежду, чтобы ее не испортил дождь.
Это открытие потрясло мистера Плэттера. Сделал он его как раз накануне начала сезона.
— Совсем как живые… — повторял он, — иначе не скажешь. Куда до них мадам Тюссо! Так и ждешь, что кто–нибудь из них с тобой заговорит, понимаешь? Достаточно, чтобы нас разорить, — закончил он, — и так и было бы, если бы я вовремя их не увидел.
Однако он их увидел и увидел вовремя, так что скоро обитатели появились в обоих городках. Но фигурки мистера Плэттера были куда менее натуральные, чем фигурки мистера Потта. Слепили их в спешке, одежду сделали из гипса, раскрасили в кричащие цвета и покрыли лаком. Чтобы это возместить, их сделали в большом количестве, причем самых разных; там были почтальоны, солдаты, моряки, продавцы, молока и дети. На ступени церкви мистер Плэттер поставил епископа в окружении мальчиков–певчих; все — на одно лицо, с разинутым ртом, все в одинаковых белых одеждах из гипса, с одинаковыми сборниками церковных гимнов в руках.
— Вот эти точно как живые, — не раз с гордостью говорила миссис Плэттер. И в ответ ей в церкви гудел орган.
А затем настал ужасный вечер, который на всю жизнь врезался им в память, — когда, возвратившись с лодочной прогулки, мистер Плэттер еле поднялся от реки на лужайку. Миссис Плэттер мирно сидела за столиком с белым котом на коленях и считала дневную выручку; усыпанный мусором сад купался в лучах вечернего солнца, на деревьях попискивали засыпающие птицы.
— Что случилось? — воскликнула миссис Плэттер, увидев его лицо.
Мистер Плэттер тяжело опустился на зеленый стул напротив нее, толкнув столик и рассыпав стопку монет. Напуганный кот, полный дурных предчувствий, стрелой кинулся в кусты. Мистер Плэттер тупо уставился на упавшие монеты, но, хотя они раскатились по траве, не наклонился, чтобы поднять их. Не сделала этого и миссис Плэттер; она не могла отвести глаз от лица мужа: цвет его был очень странный — сиреневый, с зеленоватым оттенком.
— Что случилось? Почему ты молчишь? Какой еще он выкинул номер?
Мистер Плэттер посмотрел на нее пустым взглядом.
— Нам крышка, — сказал он.
— Глупости, что может он, можем и мы, уже не раз так было. Вспомни про дым. Ну же, расскажи мне.
— Дым! — горько воскликнул мистер Плэттер. — Тут и говорить не о чем — кусочек обугленной веревки! Мы быстро раскусили, что там к чему. Нет, сейчас другое дело; это конец. Наша песенка спета, — добавил он устало.
— Почему ты так говоришь?
Мистер Плэттер встал со стула и механически, словно сам того не замечая, принялся собирать рассыпавшиеся монеты. Он сложил их в аккуратную стопку и подвинул к жене.
— Нам надо теперь беречь деньги, — сказал он тем же тусклым бесцветным голосом и снова тяжело опустился на стул.
— Право, Сидни, — сказала миссис Плэттер, — ты совсем пал духом. Это не похоже на тебя. Мы еще повоюем с этим Поттом.
— Что толку воевать, когда все козыри в его руках? То, что я там видел, — нереально, немыслимо, неосуществимо.
Глаза мистера Плэттера обратились к островку, где золотые лучи заходящего солнца выхватывали среди длинных вечерних теней неподвижные, тускло поблескивавшие гипсовые фигурки, застывшие каждая в своей позе: одни, казалось, бежали, другие шли, третьи стояли у дверей, готовые постучать; четвертые просто сидели. Окна игрушечного городка, отражая закат, горели огнем. Среди домов прыгали птицы, подбирая крошки, которые уронили посетители. Ничто, кроме птиц, не шевелилось… мертвый покой.
Мистер Плэттер моргнул.
— А я еще так мечтал устроить крикетное поле, — сказал он хрипло, — боулер и отбивающие с битой в руке и все остальное. Спал и видел.
— А кто тебе мешает? — сказала миссис Плэттер.
Муж с сожалением посмотрел на нее.
— Никто. Но играть–то они не смогут… Неужели ты не понимаешь? Я же тебе говорю: то, что я там видел, — нереально, немыслимо, неосуществимо.
— Да что же такое ты видел? — испуганно спросила миссис Плэттер, наконец–то заразившись от кота предчувствием, что их ждет беда.
Мистер Плэттер устало взглянул на нее.
— У него там живет… несколько штук… живых человечков, — медленно сказал он.
Первая их увидела мисс Мензиз, та самая, что верила в эльфов. И, как девчонка, задыхаясь от восторга и волнения, побежала к мистеру Потту.
Мистер Потт как раз заканчивал вывеску «Корона и якорь» для своего миниатюрного трактира и говорил в ответ лишь: «Да», «Нет», «Неужто?». Иногда, слыша, что голос мисс Мензиз лихорадочно повышается, он восклицал: «Поди ж ты!» или: «Подумать только!». Сначала первое из этих выражений тревожило мисс Мензиз, она смущенно замолкала, голубые глаза наполнялись слезами. Но постепенно она стала расценивать его как признак крайнего удивления со стороны мистера Потта, и, когда он говорил: «Поди ж ты!», принимала это за комплимент.
— Но это же правда, — настаивала она, качая головой. — Они живые! Они такие же живые, как мы с вами, и они поселились в Виноградном домике… Да вы сами увидите, если посмотрите, какую тропинку они протоптали ко входу.
Мистер Потт, держа в пальцах пинцет с болтающейся вывеской, посмотрел в глубь сада, на Виноградный домик, чтобы ей угодить. Но вскоре, так и не поняв, о чем она толкует, он хмыкнул и вернулся к своей работе.
— Ну и ну! Скажи на милость! — то и дело говорил он.
Мистеру Потту и в голову не приходило слушать мисс Мензиз, когда она «заводилась», как он это называл. Он кивал ей и улыбался, но ее слова проходили мимо его сознания. Он научился этому, когда жил со своей, покойной ныне, женой по прозвищу «Сорока». Мисс Мензиз говорила таким странным, высоким, переливчатым голосом, употребляла такие диковинные слова и выражения и даже, к ужасу мистера Потта, читала ему стихи. Нет, он ничего не имел против мисс Мензиз, наоборот. Он был рад, когда она приходила; ему нравилась ее длинноногая фигура, нравились ее девичьи повадки, ее радостный смех; она всегда казалась по–детски счастливой; а от ее щебета, как от песни канарейки, у него делалось весело на душе. А в каком долгу он был у этих неутомимых пальцев, которые мастерили одно, чинили другое; они не только умели рисовать, чертить, шить, лепить и вырезать из дерева, они могли также проникнуть туда, куда пальцам самого мистера Потта, толстым и одеревенелым, было не попасть. Быстрая, как вспышка молнии, вот какая она была, жизнерадостная, как жаворонок, надежная, как скала… «У всех нас есть свои недостатки, — говорил себе мистер Потт, — не одно, так другое…» У мисс Мензиз это были «тары–бары».
