Коккер-спаниель подбирался к нему с одной стороны, а работник Лерви — с другой. Миссис Зукерман стояла наготове, чтобы преградиться ему путь, если он повернет в сад, а теперь еще и мистер Зукерман спешил к нему в ведром. «Ой, мне страшно, — только и подумал Уилбер. — Ну что же Ферн не идет!» Он заплакал.
Тут гусыня решила дело в свои руки и принялась командовать.
— Не стой столбом, Уилбер! Давай носись туда-сюда! — кричала гусыня. — Скачи с места на место! Беги ко мне, ловчей уворачивайся! Ну, раз, раз, раз! Уходи от них, давай в лес, крутись-вертись!
Коккер-спаниель кинулся наперерез, намереваясь вцепиться Уилберу в заднюю ногу. Уилбер подпрыгнул и пустился наутек. Лерви бросился, чтобы схватить его. Миссис Зукерман закричала на Лерви. Гусыня криками подбадривала Уилбера. Уилбер метнулся у Лерви между ног. Лерви промахнулся и вместо Уилбера схватил спаниеля.
— Молодец, молодец! — кричала гусыня. — Так держать!
— Вниз беги! — советовали коровы.
— Давай сюда! — вопил гусак.
— Вверх беги! — кричали овцы.
— Крутись-вертись! — гоготала гусыня.
— Скачи-пляши! — вступал петух.
— Берегись Лерви! — мычали коровы.
— Берегись Зукермана! — орал гусак.
— Берегись собаки! — кричали овцы.
— Слушай меня, слушай меня! — взывала гусыня.
Несчастный Уилбер был перепуган и совершенно одурел от шума и гвалта. Ему совсем не нравилось быть в центре всей этой кутерьмы. Он попытался было следовать советам, которые ему подавали друзья, но не мог разом бежать и верх, и вниз, не мог крутиться и вертеться и в то же время скакать и приплясывать. И кроме того, он так горько плакал, что ничего вокруг себя не видел. Уилбер же был еще совсем маленький поросенок, можно сказать, малыш. Ему так хотелось, чтобы Ферн была рядом, чтобы она взяла его на руки и утешила. Когда он поднял голову и увидел, что возле него стоит мистер Зукерман с ведром теплого пойла, на душе у него полегчало. Он задрал свой пятачок и принюхался. Пахло замечательно: теплым молоком, картофельными очистками, пшеничными отрубями, кукурузными хлопьями, остатками домашнего хлеба, который миссис Зукерман испекла к завтраку.
Мистер Зукерман постучал по ведру.
— Ешь, поросенок, — произнес он, — еще давай.
Уилбер сделал шаг к ведру.
— Нет-нет-нет! — заговорила гусыня. — Это старый трюк с ведром, Уилбер. Не попадайся на их удочку-удочку. Он хочет тебя снова заманить в неволю-неволю. Он взывает к твоему желудку.
Но Уилберу было все равно. От еды шел такой аппетитный запах. Он сделал еще один шаг.
— Свинка, свинка, свинка, — ласково уговаривал мистер Зукерман, потихоньку отступая к амбару и глядя вокруг с невинным видом, будто не замечал, что белый поросенок следует за ним по пятам.
— Зря-зря-зря, — твердила гусыня.
Уилберу было все равно. Он все шел и шел за ведром с пойлом.
— Еще вспомнишь о свободе, — гоготала гусыня. — Час свободы стоит целой бочки пойла.
Уилберу было все равно.
Когда мистер Зукерман дошел до загончика, он перегнулся через загородку и вылил пойло в кормушку. Потом он отодвинул болтавшуюся доску так, чтобы Уилбер мог свободно пролезть.
— Подумай, подумай! — закричала гусыня.
Уилбер не обращал на нее внимания. Сквозь дыру в загородке он шагнул в загончик. Потом подошел к кормушке, сделал большой глоток и стал жадно хлебать молоко и жевать хлеб. Он был рад, что снова дома.
Пока Уилбер ел, Лерви принес молоток и небольшие гвозди и прибил доску на место. Потом он и мистер Зукерман стояли, лениво облокотившись о загородку, и мистер Зукерман палочкой почесывал Уилберу спинку.
— Свинка что надо! — сказал Лерви.
— Вырастет — будет хорошей свиньей! — отозвался мистер Зукерман.
Уилбер услышал, что его хвалят. В животе у него переливалось теплое молоко. Палка почесывала спинку. Было приятно, и покойно, и сонно. Он так устал за этот день. Было всего четыре часа, а он был уже непрочь поспать.
«Все-таки я еще слишком мал, чтобы в одиночку выходить в большой мир», — подумал Уилбер, укладываясь.
Следующий день выдался дождливым и пасмурным. Дождь лил на крышу амбара и капал с карниза. Дождь лил на гумно и разбегался по нему ручейками, а ручейки стекались на дорожку, поросшую травой и чертополохом. Дождь струился по окнам кухни миссис Зукерман и хлестал из водосточных труб. Дождь поливал спины овец, которые паслись на лугу. Когда овцам надоело мокнуть под дождем, он медленно побрели по дорожке в овчарню.
Дождь расстроил все планы Уилбера. В этот день он надумал выбраться наружу и вырыть во дворе новую яму. Были у него и другие планы. День был спланирован примерно так: завтрак в шесть тридцать. Снятое молоко, корки, отруби, недоеденные кусочки пончиков, пшеничные оладьи с капельками кленового сиропа, картофельные очистки, остатки сладкого пудинга с изюмом и кусочки пшеничных хлопьев. Завтрак кончился в семь. Время с семи до восьми Уилбер собирался посвятить беседе с крысенком по имени Темплтон, который жил под его кормушкой.
Разговоры с Темплтоном, конечно, не самая интересная вещь на свете, но все же лучше, чем ничего.
С восьми до девяти Уилбер собирался поспать на солнышке.
С девяти до одиннадцати он решил рыть яму или канавку: если повезет, может, удастся откопать что-нибудь вкусненькое.
С одиннадцати до двенадцати хорошо бы просто постоять и понаблюдать за мухами на заборе, за пчелами в клевере и за ласточками в небе.
В двенадцать обед. Отруби, теплая вола, яблочная кожура, мясная подливка, морковные очистки, мясные обрезки, черствые кукурузные лепешки и сырные корки. Обед закончится к часу.
С часу до двух Уилбер планировал поспать.
С двух до трех он думал потереться об забор и почесать, где чешется.
С трех до четырех он собирался спокойно постоять в ожидании Ферн и поразмыслить о смысле жизни.
В четыре подойдет время ужина. Снятое молоко, солома, бутерброд, который Лерви не доел за обедом, кожица от чернослива, кусочек того, ломтик этого, жареная картошка, капелька повидла, еще немного того, еще немножко сего, кусочек печеного яблока, остатки фруктового пирога, приставшие ко дну противня.
Засыпая накануне, Уилбер обдумал все эти планы. Он проснулся в шесть, увидел, что идет дождь, и почувствовал, что он этого не вынесет.
— Я так хорошо все распланировал, и надо же было, чтобы дождь полил, — проговорил он.
Некоторое время он мрачно стоял в амбаре. Потом подошел к двери и выглянул. На рыльце брызнули капли дождя. В загончике было холодно и мокро. В кормушке на дюйм стояла вода. Темплтона нигде не было видно.
— Темплтон, ты там? — позвал Уилбер. Ответа не было. Внезапно Уилбер понял, что он одинок и у него совсем нет друзей.
— День за днем одно и то же, — запричитал он. — Я совсем еще маленький, у меня тут в амбаре нет ни одного настоящего друга, теперь еще дождь зарядил на полдня, и Ферн в такую погоду не придет. Да, да, правда! — и Уилбер снова заплакал, второй раз за последние два дня.
В шесть тридцать Уилбер услышал позвякивание ведра. За дверью под дождем стоял Лерви и перемешивал в ведерке Уилберов завтрак.
— А ну, поросенок, иди сюда! — сказал Лерви.
Уилбер не пошевелился. Лерви вылил все из ведра, соскреб со дна остатки и ушел. Он заметил, что с поросенком творится что-то неладное.
Уилберу не еда была нужна, Уилберу нужна была любовь. Ему нужен был друг — кто-нибудь, с кем можно поиграть. Он заговорил с гусыней, которая тихонько сидела в углу овчарни.
— Пойдем поиграем? — предложил Уилбер.
— Извини-извини, — сказала гусыня. — Сижу-сижу-сижу на яйцах. Их целых восемь. Надо, чтобы они были теплые как гренки-ренки-ренки. Мне нельзя никуда уходить, я не какая-нибудь там легкомысленная кукушка-болтушка. Когда я сижу на яйцах, мне не до игр. У меня скоро появятся гусята.
— А я-то думал, что у тебя появятся маленькие дятлы, — съязвил Уилбер.
Затем Уилбер решил попытать счастья с кем-нибудь из ягнят.
— Поиграй со мной, пожалуйста, — обратился он к одному.
— Не буду я с тобой играть, — ответил ягненок. — Во-первых, я не смогу попасть к тебе в загончик, потому что я еще маленький, и мне не перепрыгнуть через загородку. Во-вторых, поросята меня не интересуют. Что хорошего в поросятах? Даже меньше, чем ничего.
— Как это, меньше, чем ничего? — поинтересовался Уилбер. — Так не бывает, чтобы меньше, чем ничего. «Ничего» это уже предел, меньше уже не может быть. Это самый конец. Как это может быть, чтобы меньше, чем ничего? Если существует нечто, меньшее, чем ничто, тогда ничто это не ничто, это уже кое-что, даже если его совсем чуть-чуть. А если ничто это действительно ничто, тогда, значит, нет ничего такого, что было бы меньше, чем ничто.
— Замолчал бы ты, а? — сказал ягненок. — Иди сам с собой играй. Я с поросятами не играю.
