— Я боюсь маленькой собаки; верблюд пугается дурных ночных сновидений.
— Для всех нас хорошо, что нам не приходится сражаться одинаковым образом, — заметила полковая лошадь.
— Вот что я хочу узнать, — спросил очень долго молчавший молодой мул. — Я хочу знать, почему нам вообще приходится сражаться?
— Да потому, что нам приказывают идти в бой, — презрительно фыркнув, сказала полковая лошадь.
— Приказ, — подтвердил мул Билли и резко закрыл рот, щёлкнув зубами.
— Хукм-хей. Так приказано, — произнёс верблюд, и в его горле что-то булькнуло; Двухвостка и волы повторили: — Хукм-хей!
— Да, но кто же приказывает? — спросил мул-рекрут.
— Человек, который идёт перед тобой или сидит на твоей спине; или держит верёвку, продетую в твой нос, или крутит твой хвост, — поочерёдно сказали Билли, полковая лошадь, верблюд и волы.
— А кто даёт им приказания?
— Ну, ты хочешь знать слишком многое, юнец, — сказал Билли, — а за это не хвалят. Тебе нужно только повиноваться человеку, едущему перед тобой и не задавать вопросов.
— Правда, — сказал слон. — Я не всегда повинуюсь, но ведь я «между и посреди»; тем не менее Билли прав. Повинуйся человеку, который идёт подле тебя и даёт тебе приказания, потому что в противном случае, тебя не только побьют, но ты ещё и остановишь батарею.
Орудийные волы поднялись, чтобы уйти.
— Подходит утро, — сказали они. — Мы вернёмся к нашим рядам. Правда, что мы видим только глазами и не особенно умны; а все же сегодня ночью мы одни ничего не испугались. Покойной ночи, вы, храбрые существа.
Никто не ответил им, и, для перемены разговора, полковая лошадь сказала:
— Где же маленькая собака? Где есть собака, там недалеко и человек.
— Я здесь, — тявкнула Виксон, — под лафетом с моим человеком. — Ты, крупный, неловкий верблюд, опрокинул нашу палатку. Мой человек очень сердится.
— Фу! — сказали волы. — Он, вероятно, белый?
— Ну, конечно, — ответила Виксон. — Неужели вы предполагаете, что за мной смотрит чёрный погонщик волов?
— Ах! Уах! Ух! — сказали волы. — Уйдём поскорее.
Они двинулись прочь, увязая в грязи, каким-то образом умудрились зацепить своим ярмом за дышло фуры с припасами, где оно и застряло.
— Ну, готово, — спокойно сказал Билли. — Да не бейтесь вы! Теперь вы останетесь здесь до утра. Но в чем же дело?
Раздалось продолжительное свистящее фырканье, свойственное рогатому скоту Индии; волы бились, теснились друг к другу, топали ногами, скользили, вязли в грязи и чуть было не упали на землю, все время яростно кряхтя.
— Через минуту вы сломаете себе шеи, — сказала им полковая лошадь. — Что в белых людях? Я живу поблизости от них…
— Они… едят… нас! Вперёд! — сказал ближайший вол. Ярмо с треском разломилось надвое, и громадные животные двинулись дальше.
До тех пор я не знал, почему индийский домашний скот так боится англичан. Мы едим бычье мясо, до которого не дотрагивается ни один индусский погонщик; итак, понятно, почему мы не нравимся туземному рогатому скоту.
— Пусть меня исколотят цепями от моего собственного вьючного седла! Кто бы подумал, что два такие огромные чудовища могут совсем обезуметь? — произнёс Билли.
— Не обращай на них внимания. Я посмотрю на этого человека. Я знаю, у большинства белых в карманах лежат хорошие вещи, — сказала полковая лошадь.
— В таком случае, я уйду. Не могу сказать, чтобы я сам слишком любил их. Кроме того, белый человек, у которого нет собственного места для ночлега, по всей вероятности, вор, а у меня на спине много вещей, принадлежащих правительству. Ну, юнец, отправимся к своим. Спокойной ночи, Австралия! Вероятно, мы с тобой увидимся завтра во время парада. Покойной ночи, старый Сенной Мешок! В будущем старайся лучше владеть собой. Спокойной ночи, Двухвостка. Пожалуйста, проходя мимо нас по площадке, не труби. Это портит правильность нашего строя.
Мул Билли пошёл прочь покачивающейся походкой старого воина; голова лошади пододвинулась ко мне, и её нос стал обнюхивать мне грудь; я дал ей бисквитов. Виксон же, самая тщеславная собачка в мире, принялась рассказывать ей сказки о тех десятках лошадей, которых будто бы мы с нею держали.
— Завтра я приеду на парад в моем шарабане, — сказала она. — Где ты будешь?
— С левой стороны второго эскадрона. Я держу ритм для всего моего полка, маленькая леди, — вежливо объяснила полковая лошадь. — Теперь я должна вернуться к Дику. Мой хвост совсем запачкался, и ему придётся усиленно поработать два часа, чтобы привести меня в порядок перед парадом.
В этот день был большой парад. Мимо нас двигались полки; одна за другой прокатывались волны шагавших в ногу ружей, вытянутых в одну линию, и наконец наше зрение помутилось. Вот прекрасным кавалерийским галопом в такт песни «Бонни Денди» проехала кавалерия, и сидя в шарабане, Виксон насторожила одно ухо. Пронёсся второй уланский эскадрон; в его рядах была наша полковая лошадь; она твёрдо держала ритм для всего своего эскадрона, и её ноги скользили с лёгкостью мелодии вальса. Потом проехали крупные орудия, и я увидел Двухвостку и ещё двух слонов, заложенных гуськом в сорокафунтовое осадное орудие; за ними двигалось двадцать пар волов. На седьмой паре лежало новое ярмо, и оба эти вола имели усталый неповоротливый вид. В самом конце появились разборные пушки; Билли-мул держался так, точно он командовал всеми войсками.
Вот опять пошёл дождь, и на несколько минут в воздухе повисла густая дымка; не было видно, что делают войска. Они описали на равнине большой полукруг и стали вытягиваться в одну линию, которая все росла, росла и росла, пока наконец от одного её конца до другого не образовалось пространство в три четверти мили; это была одна прочная стена из людей, лошадей и орудий. И вот она двинулась прямо на вице-короля и эмира; когда стена эта приблизилась, земля задрожала, как палуба парохода при быстрой работе машин.
Если вы не были там, вы не вообразите себе, какое страшное впечатление производит постоянное приближение войск даже на тех зрителей, которые знают, что они видят только парад. Я взглянул на эмира. До этих пор он не выказывал ни тени изумления или какого-либо другого чувства; теперь же его глаза стали расширяться все больше и больше; он натянул поводья своей лошади и оглянулся. С минуту казалось, что вот-вот он обнажит саблю и прорубит себе дорогу через толпу английских мужчин и женщин, заполнявших экипажи позади него. Движение войск прекратилось; почва успокоилась; вся линия войск салютовала; тридцать оркестров заиграли сразу. Наступил конец парада, и войска под дождём направились к своим лагерям.
И я услышал, как старый, седой, длинноволосый начальник племени из Центральной Азии, приехавший вместе с эмиром, задавал вопросы одному туземному офицеру:
— Скажите, — спросил он, — как могли сделать эту удивительную вещь?
Офицер ответил:
— Было дано приказание, его выполнили.
— Да разве животные так же умны, как люди? — продолжал спрашивать азиат.
— Они слушаются, как люди. Мул, лошадь, слон или вол, каждый повинуется своему погонщику; погонщик — сержанту; сержант — поручику; поручик — капитану; капитан — майору; майор — полковнику; полковник — бригадиру, командующему тремя полками; бригадир — генералу, который склоняется перед приказаниями вице-короля, а вице-король — слуга императрицы. Вот как делается у нас.
— Хорошо, если бы так было и в Афганистане, — сказал старик, — ведь там мы подчиняемся только нашей собственной воле.
— Вот потому-то, — заметил офицер туземцу, покручивая свой ус, — вашему эмиру, которого вы не слушаетесь, приходится являться к нам и получать приказания от нашего вице-короля.
Мангус — местное название мангусты, или ихневмона. — Прим. пер.
