— Есть только одно средство, — сказал джинн, — и может случиться, что я утратил способность применять его. Но я сделаю попытку. — И, протянув правую руку по направлению к востоку, он произнес что-то в роде приказания или призыва.
Гораций чуть не свалился с карниза со страха перед тем, что могло последовать. Он боялся грома, чумы, землетрясения. Он был уверен, что джинн не отступит перед самыми жестокими способами, лишь бы уничтожить следы своего промаха, и мало надеялся на то, чтобы дальнейшие выдумки Факраша оказались удачнее прежних.
К счастью, ни одна из этих крайних мер не пришла в голову джинну, хотя и то, что последовало, было достаточно странно и поразительно.
Внезапно, как бы повинуясь чародейской жестикуляции джинна, темная полоса тумана стала надвигаться от Королевской Биржи, быстро поглощая здание за зданием. Поочередно исчезали ратуша, ближняя колокольня, весь квартал Чипсайда и кладбище, и, повернув голову налево, Гораций увидел, как темный поток, стремясь на запад, скрыл Лудгетский холм, Странд, Черинг-Крос и Вестминстер, так, что, наконец, они с Факрашем очутились одни над беспредельной плоскостью асфальтово-серой тучи, как бы единственные живые существа среди пустого и безмолвного мира.
— Взгляни, — сказал Факраш.
И Гораций, повернувшись к востоку, увидел, как снова порозовел шпиль колокольни, как ясно, отчетливо выступила ратуша и постепенно выплывали из тумана улицы и крыши домов. Исчезли только развевавшиеся флаги, ожидавшая толпа и конная полиция. Обычное движение ломовиков, омнибусов и экипажей как будто никогда не прзрывалось, шум и грохот колес, крики кучеров и щелканье бичей выделялись поразительно звонко среди непрерывно грохочущего рева волн человеческого океана.
— Это облако, которое ты видел, — сказал Факраш, — унесло с собой память о сегодняшнем событии, и ни один из смертных, собиравшихся почтить тебя, не сохранит о нем воспоминания. Взгляни, они идут по своим делам как ни в чем не бывало!
Горацию не часто приходилось искренне восхищаться джинном, но теперь он не мог удержаться от похвалы.
— Черт возьми! Это начисто выпутывает Лорда-мэра и всех прочих из глупой истории. Я должен сознаться, г. Факраш, это лучшее из всего, что вы до сих пор сделали.
— Повремени, — сказал джинн, — ибо сейчас ты увидишь нечто еще более прекрасное.
В его глазах мелькал зловещий зеленый огонек и его жиденькая бородка ощетинилась. Гораций почувствовал беспокойство: ему вовсе не понравился вид джинна.
— Право, мне думается, вы достаточно потрудились на сегодняшний день, — сказал он. — К тому же здесь довольно-таки ветрено. Я ничего не имел бы против того, чтобы спуститься на землю.
— Нет сомнения в том, что ты вскоре будешь внизу, о дерзкое и лживое ничтожество!
И джинн положил ему на плечо свою длинную, узкую руку. «Он что-то затевает, — подумал Вентимор, — но что?»
— Почтеннейший, — сказал он вслух, — я не понимаю вашего тона. Чем я обидел вас?
— Вдохновлен Богом был тот, кто сказал: «Берегитесь оскорблять, ибо легко потерять сердце и трудно вернуть его обратно».
— Чудесно! — сказал Гораций. — Но при чем это тут?
— При том, — объяснил джинн, — что я намерен собственной рукой сбросить тебя вниз с высоты.
На одну секунду Гораций почувствовал, что силы изменяют ему Но огромным напряжением воли он взял себя в руки.
— Полно! — сказал он. — Вы сами знаете, что глупите. При вашей доброте вы не способны на такую жестокость!
— Жалость с корнем вырвана из моего сердца, — возразил Факраш. — И потому приготовься к смерти, ибо близится время твоей злополучной погибели.
Вентимор не сумел скрыть дрожи. До сих пор он относился к Факрашу не серьезно, несмотря на его сверхъестественное могущество, а с какой-то полудружественной, полупрезрительной терпимостью, как к доброжелательному, но безнадежно-бестолковому старичишке. Ему никогда не приходило в голову, что джинн может проявить по отношению к нему злую волю. И теперь он недоумевал, как ему обойти и обезоружить это грозное существо? Следовало действовать быстро и хладнокровно, или же навеки расстаться с Сильвией.
И вот, сидя на узком карнизе и вдыхая в себя слабый, но довольно приятный запах хмеля, доносившийся с какой-то отдаленной пивоварни, он всячески пытался собраться с мыслями, но не мог. Вместо того взгляд его лениво следил за оживленно суетившемся толпой, которая не подозревала об ужасной драме, что разыгрывалась так высоко над ней. Под самым краем купола он увидел матово-белое стекло фонаря, у которого стоял крошечный полисмен, наблюдавший за уличным движением. Услышит ли ом крик о помощи? Но если и услышит, чем может он помочь? Только разгонит толпу и пошлет за каретой «скорой помощи». Нет, Гораций решил не думать об этих ужасах, а сосредоточиться и изобрести способ перехитрить Факраша.
Как поступали герои «Тысячи и одной ночи»… Например, хотя бы рыбак? Он убедил своего джинна вернуться в бутылку, притворившись, будто сомневается, действительно ли он в ней помещался. Но Факраш, хотя простоватый во многих отношениях, все же не был таким дураком. Иногда джиннов можно бывало смягчить и добиться отсрочки приговора, рассказывая сказку за сказкой, будто открывая одну за другой вложенные друг в дружку восточные шкатулки. К несчастью, Факраш не казался расположенным слушать басни, да и Гораций не сумел бы припомнить или сочинить что-либо в данный момент. «Сверх того, — подумал он, — не могу же я без конца сидеть здесь и рассказывать ему анекдоты. Я предпочитаю умереть». Но он вспомнил, что арабского эфрита почти всегда можно было вовлечь в спор. Они очень любили препирательства и не чужды были элементарных понятий о справедливости.
— Я полагаю, г. Факраш, — сказал он, — что, как и всякий осужденный, я имею право знать, чем я оскорбил вас?
— Перечень твоих проступков, — ответил джинн, — занял бы слишком много времени.
— Это ничего, — любезно ответил Гораций. — Я могу уделить столько времени, сколько вам понадобится. Я совсем не тороплюсь.
— Со мной дело обстоит иначе, — ответил джинн, — а потому не цепляйся за жизнь, ибо смерть твоя неизбежна.
— Но прежде чем мы расстанемся, — сказал Гораций, — вы не откажетесь ответить мне на один или два вопроса?
— Не давал ли ты обещания никогда не просить у меня никакой милости? К тому же это ничего не изменит, ибо я бесповоротно решил уничтожить тебя.
— Я требую этого во имя великого Лорда-мора (мир и молитва над ним).
Это была отчаянная попытка, но она имела успех. Джинн заметно поколебался.
— Спрашивай, — сказал он, — но будь краток, ибо время летит.
Гораций решился в последний раз обратиться к чувству благодарности Факраша, так как, по-видимому, оно было главлон чертой его характера.
— Ведь если бы не я, — сказал он, — то вы до сих пор сидели бы в бутыли, не так ли?
— Это и есть причина, по которой я решил истребить тебя, — ответил джинн.
— О! — мог только воскликнуть Гораций при столь неожиданном ответе. Последняя надежда изменила ему, и он быстро приближался к гибели.
— Желаешь ли ты задать мне еще вопросы, — осведомился джинн зловеще-снисходительным тоном, — или же готов встретить судьбу свою без дальнейшего промедления?
Горации решил не сдаваться. Пока ему не везло, но почему бы не продолжать игру, надеясь на шальную удачу?
— Я еще далеко не все сказал, — ответил он. — И помните, что вы обещали мне отвечать во имя Лорда-мэра.
— Я отвечу тебе еще на один вопрос, не больше, — сказал джинн твердым голосом. И Вентимор понял, что теперь его участь всецело зависит от слов, которые он сейчас произнесет.
— Ну, каков твой второй вопрос о, дерзновенный? — нетерпеливо проговорил джинн. Он стоял, скрестивши руки, и смотрел сверху вниз на Горация, который все сидел на узком карнизе, не решаясь взглянуть вниз, чтобы не закружилась голова.
— Сейчас, — ответил Вснтимор. — Я хочу знать, почему вы намерены разбить меня вдребезги таким варварским манером в оплату за то, что я вас выпустил из бутыли? Разве вам там было там хорошо?
— Там я, по крайней мере, имел покой, и никто не тревожил меня. Но, освободивши меня, ты коварно скрыл, что Сулейман давно уже умер и что вместо него царит владыка, в тысячу раз более могучий, угнетающий род наш трудами и муками, перед которыми ничтожны все казни Сулеймана.
— Что такое вы еще вбили себе в голову? Неужели вы имеете в виду Лорда-мора?
— А кого же кроме? — торжественно ответил джинн, — Хотя на этот раз я хитростью избег его мщения, однако хороню знаю, что он скоро захватит меня в свою власть при помощи ли драгоценного талисмана, который висит у него на груди, или силою того коварного чудовища с мириадами ушей, глаз и языков, которое ты зовешь «Прессою».
Несмотря на свое отчаянное положение, Горации не мог удержаться от хохота.
