Рапсод хотел было что-то возразить, но покосился на Альфонсио Любезного, который, улыбаясь, весело, подобно малому ребенку, играл острым топором, и молча склонил седую голову.
— Если ты все это сознаешь, — с торжеством воскликнул Жаб Девятый, — то должен понимать, что нет никакого смысла ни в твоем…ик…существовании, рапсод, ни в существовании других рапсодов. Будь любезен! — закончил Жаб Девятый изрядно утомившую его речь.
Прошло еще некоторое время, и король приказал первому министру пригласить ко двору кузнецов, лесорубов и других мастеровых людей.
Но кузнецы, лесорубы и другие мастера вместо того, чтобы выполнить повеление Жаба Девятого, построили плот, погрузились на него вместе с женами и детьми и ночью отчалили от берегов королевства.
В последнюю секунду на плот вскочил первый министр Альфонсио Предусмотрительный, поступивший так по причине своей предусмотрительности.
Утром Альфонсио Любезный доложил повелителю, что в королевствве не осталось ни одной живой души, кроме Их Величества Жаба Девятого Вогнутовыгнутого, его смиренного слуги Альфонсио Любезного, да еще колдуна Турропуто.
— Будь любезен! — по привычке пробормотал Жаб Девятый, казнить было больше некого, и Альфонсио Любезный отрубил собственную голову.
Не зная, как обходиться без подданных, Жаб Девятый обратился к колдуну Турропуто.
Запомнив его советы, он вышел росистым утром на луг и увидел свое вогнутовыгнутое отражение в бесчисленных каплях росы.
Он сказал колдовские слова, и из всех капель росы вышли его, Жаба Девятого, бесчисленные двойники.
Они были так похожи друг на друга и на Жаба Девятого, что король потерялся среди новых подданных. До сих пор все они бродят по лугу и, встречаясь, спрашивают друг друга:
— Ты, Ваше Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый? Или это я, Наше Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый? Или это он, Их Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый?
Больше они ничего не делают, и королевство впало в запустенье.
— Берегись о д и н а к о в ы х ч е л о в е ч к о в! — такими словами метр Ганзелиус закончил рассказ.
Хотя я не очень хорошо понял — чего же бояться этих одинаковых человечков, если они бродят где-то за тридевять земель по неведомому королевству и только пристают друг к другу с бестолковыми вопросами? — но, конечно, записал поучение в тетрадку и вытвердил наизусть. И это вскоре очень пригодилось.
…Со стороны нашего дома доносились чудесные ароматы жареного мяса и картошки.
Когда мы открыли дверь, Ворон и Голубь накрывали к обеду — мне на большом дощатом столе, а метру Ганзелиусу в его комнате на столике из листа земляники с ножкой — ежиной иглой.
Исполнился год с той счастливой ночи, когда я встретился с метром Ганзелиусом, поселился у него и стал учеником сказочника.
С утра до вечера мы занимались языками птиц, зверей и жуков, прыжками, плаваньем, основами летного дела и другими предметами, необходимыми в сказочном ремесле. Особенно плохо мне давались языки птиц — у меня вообще плохие способности к языкам, — но, вновь и вновь повторяя уроки и пользуясь бесконечным терпением Учителя, я и здесь достиг известных успехов, так что мог утром спросить Ласточку: "Какая будет погода?", а Клеста: "Что нового на луне?"
В тот день, перед ужином, метр Ганзелиус продиктовал:
Не надо удивляться, когда видишь удивительное, но удивления достойно, если, взглянув окрест, ты ничего удивительного не встретишь.
И еще:
Иные рапсоды и сказочники тоже вкладывают свою душу в слова, как скульптор в мрамор, а кузнец в настоящие флюгера и подковы (только поэтому настоящие флюгера показывают путь к счастью, а подковы предвещают его появление).
Другие мастера, более осторожные, содержат душу в пятках, считая, что только там, в темноте и тепле (особенно если надеть толстые шерстяные носки домашней вязки), она в безопасности.
Что правильнее, каждый решает сам за себя, и никто не может решить это за другого.
Урок окончился.
— О чем ты думаешь, сынок? — спросил метр Ганзелиус.
Набравшись храбрости, я сказал Учителю, что, конечно, пользоваться его гостеприимством — незаслуженное счастье. Но именно незаслуженность счастья тревожит меня, и я хотел бы на деле испытать свои силы — годен ли я хоть на что-нибудь?
Про себя я подумал: "Может быть, в дороге, в других городах посчастливится хоть издали увидеть Принцессу?!"
Метр Ганзелиус долго смотрел мне в глаза и, разгадав мои мысли, тихо сказал:
— Ты увидишь ее! В последний раз, мой мальчик. Я сам хотел просить тебя отправиться в путешествие. Может быть, Принцесса поможет тебе. Бедной девочке и самой не терпится свести счеты с Колдуном. Но, как знать… Кто поймет ее заколдованное сердце…
Учитель в глубокой задумчивости покачал головой:
— Я очень стар, и Турропуто уверен, что теперь никто ему не помешает. Но ты ведь многому научился. И ты не струсишь?! Утром в дорогу, сынок!
Спал я беспокойно и сквозь сон слышал легкие шаги Учителя. Он ходил из угла в угол по своей маленькой комнате, размышляя о чем-то: может быть, и о моей судьбе.
Глава третья
МАГИСТР, НОЖНИЦЫ И ЛУНА
Я узнаю, что любовь сильнее страха
Мы поднялись до света и молча позавтракали. Ворон и Голубь, уже оседланные, ждали у порога. Метр Ганзелиус ловко вскочил на Голубя, а я медлил, испытывая проклятую робость. Ворон, схватив меня клювом за пояс, взмахнул крыльями и круто взмыл в еще по-ночному темное небо.
Бесцеремонность, так непохожая на обычное поведение Ворона, обидела меня. К этому прибавился страх; ведь как не испугаться, когда болтаешься среди пустоты в клюве птицы.
Мы опустились на лесной полянке, среди высоких сосен. Дорожка, похожая на расстеленный голубоватый лен и на скопление тумана, возвышалась над землей на уровне груди.
Ворон с Голубем исчезли.
Забравшись на мое плечо, а оттуда на мочку правого уха, Учитель торопливо шептал:
— Берегись одинаковых человечков, но не отступай перед ними. Следи за Турропуто, не спускай с него глаз! Ты увидишь то, что высокомерные люди насмешливо называют детскими сказочками, потому что там, в сказках, все им кажется непонятным; как будто в их жизни много понятного. И потому что там феи и гномы; будто среди людей редко встречаются феи и будто не все люди рождаются гномами, а уж потом превращаются во взрослых людей!.. Ты увидишь сказку. Она ткется из тончайшего шелка тысячи лет. Шелковую нить легко порвать, разрезать ножницами. Бойся ножниц, сынок!
Метр Ганзелиус говорил не как обычно, а сбивчиво; не все было понятно в его словах.
Я старался запомнить и непонятное. Вдали показались сани: впереди были запряжены мыши, за ними — кошки, за кошками — собаки.
Сани исчезали среди сосен и вновь появлялись. То, что я принял за расстеленный лен или туман, оказалось накатанной снежной дорогой.
Протянулась дорога в воздухе, а не по земле, потому что ведь на земле было лето, а летом снега не бывает. "Все объясняется просто, если хорошенько подумать", — часто повторял Учитель.
Сани мчались, как стрела.
— Мыши боятся кошек, а кошки — собак, вот они и бегут так быстро, — сказал Учитель.
— Значит, страх сильнее всего, — спросил я.
— Нет, сынок. Скоро ты сам узнаешь, что, к счастью, это не так. Не всегда так…
Упряжка была уже близко.
— Это сани Турропуто, — сказал Учитель, ловко спрыгивая на землю. — Вскочи в них! Увидишь развилку, скомандуй на мышином языке: "Направо!" Турропуто ждет на левой дороге, мы обманем Колдуна.
Конечно, мне было страшно, но я воскликнул, как Учитель, "О-ля-ля!" и очутился в санях.
Ворон летел чуть впереди повозки, и от этого я не чувствовал одиночества, которого боюсь больше всего на свете.
Я бы пропустил развилку и угодил в лапы Турропуто, но Ворон громко каркнул, в первый и последний раз за долгое наше знакомство, и я успел крикнуть: "Направо!"
Теперь я вспомнил, что еду туда, где увижу Принцессу.
Едва я успел подумать об этом, сани взлетели в воздух, обогнали упряжку и потащили ее за собой. Мыши пищали, кошки мяукали, собаки лаяли, а мне было весело.
"Значит, учитель прав, и любовь сильнее страха", — подумал я.
Сани вновь опустились на снежную дорогу. Под скрип полозьев охватывала дремота.
Проснулся я почему-то не в санях, а в пустом вагоне поезда. Вечерело. Стучали колеса, замедляя бег. В окне открывался неизвестный город с красивыми островерхими башнями. Бесшумно откатилась дверь, и в купе вошел проводник. По кроткому выражению глаз и по манере стоять, изящно наклонив маленькую головку, я, конечно, сразу узнал нашего Голубя, но не подал виду, что маскарад разгадан.
