Я не смог изобрести ни одного иронического замечания в ответ и, полагаю, был весьма сдержан. Действительно, мне было все равно, просто я убедился, что при дворе ничего не изменилось. Я отправился спать.
* * *
Ночью у меня начался жар, и доктор с помощниками обосновались у моей постели на всю следующую неделю. Я помнил, что однажды вечером ко мне пришла царица и предложила Дар Хамиатеса, но я заявил ей, что предпочитаю умереть. Я уже достаточно наигрался и этим камешком и предполагаемым бессмертием, которым, по слухам, он мог наделить своего владельца. Я обнаружил, что есть нечто ужасное и пугающее в том, сколько жизней он забирает в обмен на свое покровительство.
Она молча кивнула, как будто сама давно все поняла. Хотя, может быть, это был сон.
Когда я наконец почувствовал себя лучше, то оставил в своей комнате одного врача. Я принял участие в церемонии, поборов его яростное сопротивление, и теперь он тиранил меня с правом полного морального превосходства. Он предупредил, что отрежет мне ногу, если я попытаюсь поставить ее на пол. Я сообщил, что последователи Асклепия приносят клятву не причинять вреда живому существу. Он сказал, что ради меня, конечно, сделает исключение.
* * *
Наконец, разногласия между Сунисом и Эддисом были урегулированы, новый договор составлен, некая сумма компенсации выплачена в казну Эддиса, и наследник с халдеем собрались домой. Они пробились ко мне сквозь врачебный кордон, чтобы попрощаться. Когда они вошли, я уже сидел в постели.
— Халдей, — я приветствовал его кивком. — Ваше Высочество, — я кивнул Софосу.
Софос, конечно, покраснел.
— Значит, тебя назвали Евгенидесом, потому что твоя мать была Царской Воровкой?
— Отчасти. Вернее будет сказать, что Евгенидес является нашим родовым именем, и я был назван в честь моего деда. Но моя мать, знаешь ли, никогда не была Царской Воровкой. Она умерла раньше моего деда, и я унаследовал титул непосредственно от него.
— Но люди называют твою мать Царской Воровкой, — возразил озадаченный Софос. — По крайней мере, я слышал, что они так говорили.
Я улыбнулся.
— Она была любимицей двора, и ее часто называли Царицей воров. Говорили, что она крадет сердца людей одной своей улыбкой. Но, конечно, она так же крала их драгоценности и носила их сама либо посвящала богам. Ей нравилось забирать у людей то, чем они больше всего бахвалились. Так что если они приходили покрасоваться своими новыми изумрудами, то через пару дней, скорее всего, находили их на алтаре Евгенидеса, а то, что подарено богу, не вернется к человеку никогда. Придворным приходилось быть осторожными, чтобы не обидеть ее.
Позже они узнали, что меня обижать тоже не стоит. Софос начал говорить:
— Твоя мать. Ведь она… — он остановился, когда понял, что собирается произнести.
— Выпала из окна, когда мне было десять лет? Да, но не на вилле аристократа Эрактуса. Она танцевала на крыше дворца и поскользнулась.
Софос притих на мгновение, готовясь перейти к более безопасной теме. Наконец он выпалил.
— Когда ты собираешься жениться?
— Полагаю, это прежде всего зависит от того, когда я найду ту, на ком захочу жениться, — ответил я, озадаченный.
— Ну, ты же знаешь, — он засопел.
Я в недоумении посмотрел на него. Он покраснел. Я посмотрел на халдея, чтобы понять, знает ли он, на что намекает Софос, но он только пожал плечами. Пришлось спросить:
— Софос, ты это о чем?
— Разве ты не хочешь жениться на царице? Разве она тебя не любит за то, что ты сделал ее настоящей царицей?
— Она любит меня, Софос, но в основном потому, что большая часть остальных ее двоюродных братьев полные дебилы. Я очень люблю ее по той же причине, но не рассчитывал сделать царицей, а потом потребовать ее руку в награду. Государыня не должна выходить за вора. Возможность заключить династический брак случается не часто, — я колебался, наблюдая за халдеем, — Здесь надо исходить из политических интересов.
Эддис все еще мог создать альянс с Сунисом, но наша царица выйдет за их царя только через мой труп.
— Но, Ген… — начал Софос, но я перебил его.
— Нет, — сказал я. — Больше никакого Гена. С этого момента существует только Евгенидес. Я никогда в жизни не хочу больше слышать о Гене.
Халдей рассмеялся, когда я покачал головой.
— Я недаром провел время в царской тюрьме, — продолжал я. — И не зря пил в каждой забегаловке Суниса. Вы не можете себе представить, как мне было плохо от грязи и дешевого вина. И как противно жевать с открытым ртом и говорить с полузакрытым. Ловить вшей в волосах и беседовать с людьми, которые считают, что Архимед — это жонглер из цирка, который умеет подбрасывать носом четыре маслины зараз.
Халдей посмотрел на книги, сложенные стопками по углам.
— Я помню того Архимеда. Кажется, он манипулировал пятью маслинами, — заметил он с каменным лицом.
— Я перестал интересоваться цирком лет в двенадцать, — сказал я.
Халдей провел рукой по корешку добротного переплета второго тома Архимеда.
— Пора тебе познакомиться с более современными авторами, — заметил он. — Эддис слишком долго находился в культурной изоляции, я пришлю тебе несколько томов с новой дипломатической миссией.
Я поблагодарил его, и мы оба подумали о мидийской угрозе.
— Так на ком же женится Сунис? — спросил я.
— Уже не знаю, — признался халдей.
— Вы всегда можете посвататься к Аттолии, — предложил я.
Он закатил глаза и вздохнул, а потом ушел, забрав с собой Софоса.
* * *
Я был предоставлен сам себе, чтобы нежиться на хлопковых простынях и восстанавливать силы. Врач неохотно согласился принести мне книги из библиотеки, и я изучил описание древних храмов, чтобы сверить с тем, что я увидел на берегу Арактуса. Сходство было неоспоримым, и я пришел к выводу, что Дар Хамиатеса был спрятан в храме под рекой за сотни лет до вторжения оккупантов на наши берега и мог быть передан последующим поколениям только с согласия богов. Чтобы обезопасить нечто ценное от воров, нужно не только хорошо спрятать свое сокровище, но и присматривать за ним.
Отец заходил часто, но ненадолго. Во время одного из визитов, он поведал, что Софос уже сообщил моим наиболее наглым кузенам, что мой утомительный обет отказа от оружия с честью предан забвению. Несколько человек так же взяли на себя труд сообщить всем вокруг, как я возмужал и стал похож на отца, и не все они казались неискренними. Может быть, мои дяди и тети когда-нибудь согласятся игнорировать тот факт, что я прочел слишком много книг и не умею ездить верхом, предпочитаю музыку и вежливую беседу фехтованию, но я не очень верил в такую возможность.
Когда царица зашла навестить меня, она сказала, что все сходство с моим отцом сводится к манере ходить с постной миной, а затем отрицать, что у меня что-то болит. Я попытался настаивать, что мое плечо действительно не очень болит, но она только рассмеялась и ушла.
Еще через неделю, когда мне разрешили выбраться из постели и сидеть в кресле, она снова пришла в гости и задержалась на минуту или две. Вечернее солнце заходило за склон Гефестии, наполняя комнату оранжевым светом.
— Софос посетил ваш семейный храм Евгенидеса, — сообщила она. — Больше всего он восхищался серьгами, особенно изумрудными кабошонами княгини Алении.
Кто-то должен был рассказать мальчику, как гневалась княгиня, когда я увел те изумруды, так сказать, у нее из-под носа. Я подозревал, что это была сама царица. Я признал, что с его стороны было немного странно восхищаться подношениями богу, в которого он не верил.
— Да уж, — согласилась она.
Мы оба по очереди рассматривали Дар, снова и снова поворачивая его в руках.
— Ты будешь его носить? — спросил я.
— Мне кажется, я не смогу, — сказала она.
— Тогда где ты будешь его хранить?
Храм исчез, вернуть Дар туда было невозможно. Она довольно долго молчала.
— Я собираюсь отнести его на Священную Гору и бросить в огонь Гефестии.
— Уничтожишь его? — я был поражен.
— Да, верну Богине. Приглашу свидетелей из Суниса и Аттолии, и когда его не станет, трон Эддиса будет передаваться тем же порядком, как в других странах. — она посмотрел на меня. — Так сказала мне Мойра.
Я кивнул, вспомнив посланницу богов в ее длинном белом пеплуме.
— Это не могло продолжаться вечно, — тихо сказала она. — Дар не принадлежит нашему миру.
— Через сто лет никто уже не будет верить в его существование, — заметил я.
— Но ты будешь по-прежнему знаменит.
— Ох, не знаю, — ответил я.
В последнее время слава потеряла для меня былую привлекательность.
— Будешь, будешь. Потому что ты запишешь эту историю и поставишь книгу на полку в своей библиотеке. Но сначала все расскажешь мне, — сказала она. — Я хочу знать то, что неизвестно халдею.
