— Вы о каком шарике? — спросила Новая‑Струйка‑Пара‑над‑Чашкой‑Кофе: она только что появилась на свет и вообще не поняла, о чём тут идет речь.
— Я вовсе не о шарике, — буркнула Прозрачная‑Линейка‑Длиной‑Двадцать‑Сантиметров и еле слышно проворчала: — Много вас тут таких… временных!
А на следующий день Шариковой Ручкой, к её удивлению, написали целых два слова — «стоит думать». Написали — и опять отложили Шариковую Ручку в сторону.
«Стоит думать»… — повторяла про себя Шариковая Ручка, но никак не могла взять в толк, что имеется в виду. Потом она спохватилась и прочла всё вместе: «Конечно, не стоит думать».
«Ах, вот что! — обрадовалась Шариковая Ручка. — Конечно, не стоит думать. Какая правильная мысль! Зачем думать — тем более о том, что от меня не зависит? А уж от Прозрачной‑Линейки‑Длиной‑Двадцать‑Сантиметров и тем более не зависит. Сколько во мне ещё чего осталось — решает не она. Сколько осталось — столько и осталось! Я буду катиться, пока шарик держит меня».
И она действительно тут же покатилась по почти пустому листу бумаги, выписывая слово за словом, которые при всем желании никому бы не удалось вытянуть в линию, чтобы эту линию измерить. А на бумаге складывалось следующее:
«Конечно, не стоит думать, что Шариковая Ручка была длиной два километра… таких длинных шариковых ручек, наверное, всё‑таки не бывает. А то, что на ней было написано «2 км», означало следующее: если вести этой ручкой одну непрерывную линию, то длина линии составит два километра. При том, что два километра, понятное дело, большое расстояние. Средним шагом человек может пройти два километра только за полчаса. А если ещё тащить за собой шариковую ручку и вести ею непрерывную линию… даже и получасом явно не обойдешься!»
Так и поняла Шариковая Ручка, что пишет сказку о себе самой… Эту вот сказку.
И правильно поняла: каждый из нас пишет сказку о себе самом. Эту вот сказку.
А уж какой длины будет наша сказка, не знает никто. Потому что вытянуть слова в линию, чтобы эту линию измерить, — не‑воз‑мож‑но.
ГРОМОЗДКИЙ ФОНТАН, ПОЛНЫЙ МОНЕТ
Вот оно наконец и свершилось: Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет сделал предложение изящной Коринфской Капители — третьей по счёту, если начинать счёт от южного угла Дворца на одной старой площади. Его выбор удивил многих: полагали, что все шесть капителей Дворца одинаковые, и было непонятно, почему Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет не выбрал ближайшую к нему, первую… раз уж между сестрами‑близнецами все равно не было никакой разницы.
— Да как же нет разницы, когда разница налицо! — упорствовал Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет, но, наверное, надо действительно быть Громоздким‑Фонтаном‑Полным‑Монет, чтобы это понимать.
Для третьей по счёту Коринфской Капители такое предложение, разумеется, считалось большой честью. Многие вокруг неё всю свою жизнь так и прождали напрасно именно такого предложения! Дело в том, что Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет был баснословно богат: дно его просто ломилось от денежек, накиданных в него туристами со всех концов Земли.
— Ха! — усмехался он, когда тот или иной богач швырял в него что‑нибудь стоящее. — Этот клоун полагает, будто действительно жертвует большую сумму на ничтожный фонтан… Если бы он знал, что я, прямо не сходя с места, могу купить с потрохами и его самого, и все его богатства!
Надо сказать, Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет отнюдь не хвастался. За несколько веков такой жизни он действительно собрал себе колоссальное состояние. И, между прочим, доходы его увеличивались на глазах: монетки поступали не переставая.
— Вот и ещё один удачный день, — снова и снова повторял он и не спеша подсчитывал дневной сбор. — Этот день принес мне двести тридцать пять звонких монет разного достоинства и происхождения.
Подведя итог, Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет обычно с ног до головы обрызгивал директора городского банка, чаще всего как раз во время таких подсчётов шедшего мимо фонтана к широченной своей машине. В одно мгновение директор городского банка намокал до нитки, но ни разу за долгие годы даже не пикнул: богаче Громоздкого‑Фонтана‑Полного‑Монет не было никого в городе, так что директор спал и видел заполучить его в свой банк вкладчиком. Но Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет со вкладами не торопился: состояние его и так росло не по дням, а по часам… по минутам.
Только зная всё это, можно понять, какая честь была оказана третьей по счету Коринфской Капители!
— Подумай, — говорили ей сёстры‑близнецы. — Мы ведь не что иное как капители… то есть и не колонны даже, а полуколонны, которые находятся в дворцовой стене больше чем наполовину и даже не существуют в качестве чего‑нибудь самостоятельного! Мы, в сущности, просто повторяющийся узор… вытянутые прямоугольники с листьями аканта, мы ничто… и — смотри‑ка: к одной из нас посватался самый богатый господин в городе!
— Вовсе мы не ничто! — отвечала третья по счету Коринфская Капитель, упрямо встряхивая листьями аканта. — Мы — украшение Дворца… нет, мы — красота Дворца, а ваш жених хвалёный — только водомёт с деньгами. И я ещё не знаю, соглашусь ли выйти за него замуж.
— Совсем с ума сошла! — ужасались близняшки‑капители. — Не хочешь за него — так поменяйся как‑нибудь незаметно ночью местом с любой из нас: никто из твоих сестёр не ответит отказом на самое желанное предложение в городе. Ты хоть представь себе, как он мог бы отреставрировать Дворец, который, того и гляди, развалится от времени! Да и добыты деньги твоего жениха честным путём: он ничего не крал и никого не обирал… он, наоборот, веками собирал своё состояние.
— А вот о том, как он его собирал, я ещё подумаю, — отвечала третья по счету Коринфская Капитель и умолкала.
Мало того, что ей не нравилось слово «жених», не нравилось ей и ещё кое‑что. А именно то, что Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет журчал себе, да и только… И ни разу на её памяти просто палец о палец не ударил. «Интересно, как можно стать таким богачом, ничего не делая?» — то и дело удивлялась разумница третья по счету Коринфская Капитель. А однажды даже забылась настолько, что произнесла этот свой вопрос вслух.
— Богачом? — рассмеялась Голубка, как нельзя более кстати присевшая отдохнуть на основание третьей по счету Коринфской Капители. — Да он беден как церковная крыса!
— Чьи же эти монетки?
— Они принадлежат людям. Люди просто оставляют их в залог — чтобы однажды вернуться сюда. На эти монетки они покупают своё будущее.
— Тогда что же такое он сам — этот Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет? — Третья по счету Коринфская Капитель затрепетала бы от волнения, не будь она больше чем наполовину в дворцовой стене.
— Он? Он просто копилка. Свинья‑копилка, — заявила Голубка и улетела в Рим.
Конечно, третья по счету Коринфская Капитель никому не рассказала об этом разговоре. Но на предложение Громоздкого‑Фонта‑на‑Полного‑Монет ответила решительным отказом. Говорят, она прожила свою жизнь достойно и одиноко — до тех самых пор, пока Дворец не разрушило время. Спасти его не смог даже тот, на чью помощь рассчитывал весь город, — баснословно богатый муж первой по счету Коринфской Капители… Громоздкий‑Фонтан‑Полный‑Монет.
ШЕРСТЯНОЙ ПЛЕД, ОТСЛУЖИВШИЙ СВОЁ
— Вы слышали? — приглушённым донельзя шёпотом сказал Рояль Полированной Тумбочке, с которой был в дружбе. — Сегодня опять сказали, будто он отслужил своё…
— Это уже двенадцатый раз за последний месяц: я сосчитала! — громко откликнулась Полированная Тумбочка. — Значит, мы скоро, и правда, избавимся от его общества.
Рояль и Полированная Тумбочка просто выносить не могли Шерстяной Плед. Я бы, конечно, сказал: «И было за что…», но, пожалуй, всё‑таки не скажу, потому как причина довольно смехотворна. Дело в том, что и Рояль, и Полированная Тумбочка больше всего на свете берегли свои лакированные крышки и бока, а ведь Шерстяной Плед — он шерстяной плед и есть: пыли в нем иногда слишком много накапливается. Конечно, время от времени его вытряхивают на улице, но вытряхивай не вытряхивай, а всю пыль ведь не вытряхнешь всё равно! И понятно, что пыль эта особенно заметна на сверкающих поверхностях…
— Ну, вот! — жаловались друг другу Рояль и Полированная Тумбочка. — Опять пыль полетела…
И у них тут же портилось настроение.
А Шерстяной Плед сокрушённо вздыхал — и от вздоха его новое облачко пыли начинало плыть в направлении Рояля и Полированной Тумбочки, постепенно оседая на лак…
«Хоть бы меня уже скорее заменили на новый! — размышлял Шерстяной Плед. — Слышать больше не могу всего этого!»
И, надо сказать, Шерстяной Плед имел резон для подобных размышлений. Между прочим, когда светило солнце и отражалось от крышек и боков Рояля и Полированной Тумбочки, неудобств обитателям комнаты это доставляло ничуть не меньше: лак сверкал так сильно, что ослеплял всех присутствовавших — в том числе и Шерстяной Плед. Правда, о таких вещах не принято было говорить вслух: считалось, что ни Рояль, ни Полированная Тумбочка не могут причинять никаких неудобств. А Шерстяной Плед — может.
