Ознакомительная версия.
– Во даёт, миномётная рота! – расплылся в улыбке водитель и, повернувшись к Илье, спросил: – Тебя, что ли, встречают?
Ножкин ничего не ответил, а только удивлённо захлопал ресницами. Такого он не ожидал. Илья вопросительно посмотрел на деда и по его взгляду понял, зачем тот ходил на переговорный пункт, хотя мама предлагала позвонить в Башмачку с их домашнего телефона.
* * *
Потом были объятия, похлопывания по плечам, рукопожатия и даже поцелуи. Только вы ничего не подумайте, потому что поцелуи раздавала бабушка. Да, чуть не забыли про цветы! Цветов было столько, что Ножкина ими просто засыпали. Представьте, сколько надо потратить денег, чтобы засыпать живого человека цветами? Представили? А вот и нет, потому что цветы были не те, что продаются на цветочных рынках – в целлофане с дурацкими финтифлюшками, а самые настоящие – полевые! Над некоторыми даже пчёлы вились – вот какие это были вкусные цветы!
– Молодцы, не подвели! – похвалил ребят дед.
А бабушка Валя ничего не сказала: только промокнула платочком глаза и так быстро раздала пирожки, что даже Илье не хватило. Зато кучерявый оторвал сразу два. Один он тут же съел, а другой снёс в кабину и завернул в тряпочку: на случай внезапной поломки автобуса, наверное.
Пока мальчишки обменивались приветствиями, Вера стояла в стороне. Но вскоре и на неё обратили внимание. Первым Веру заметил Кочкин. Со страшным скрипом он сжал меха баяна и открыл рот. Так он простоял минуты две, пока у него не затекли челюсти.
– Эхма! – наконец проговорил Семён и клацнул зубами.
– Ты Вера? – спросил Колька Цопиков.
– Да. А ты откуда знаешь?
– А мне про тебя Илья писал и даже портрет нарисовал. Похоже получилось.
– Правда? – спросила Вера у Ножкина.
Илья покраснел и, чтобы скрыть смущение, буркнул:
– Колька, я же просил никому не говорить.
– А кому я сказал? Кому? Пацаны, я вам что-нибудь говорил?
– Нет! – дружно ответили пацаны, вовсю разглядывая зеленоглазую девчонку.
* * *
…И потекли-полетели чудесные дни в волшебной Башмачке. Теперь Илья выступал в роли хозяина, рассказывая Вере всё, о чём сам узнал три года назад. Он познакомил её с удодом и трясогузкой, огромным жуком-оленем, ужом, ящерицей и колючим ежовым семейством, которое хулиганило по ночам в огороде, громко шурша и похрюкивая. Он даже ухитрился изловить древесную лягушку, которая распевала свою песню на виноградном листе. Вера лягушки не испугалась. Она долго разглядывала пальчики-присоски, а потом вновь посадила изумрудную певунью на виноградный лист.
Каждый день они ходили на речку. Илья сам крутил колёса коляски, но иногда Вера просила:
– А можно я тебя прокачу?
– Конечно, только скажи, когда устанешь.
Но Вера никогда не уставала.
– Держись! – кричала она и припускалась бегом.
Возле мостков их обычно уже ждали ребята. Чтобы поразить Веру, они вовсю боролись, кувыркались и ходили на руках, а Толибася по просьбам трудящихся показывал индюка, ныряющего с мостка, вздымая при этом фонтаны брызг. Да ещё каких – каждая величиной с теннисный шарик! Илья смеялся вместе со всеми, а что он ещё мог на берегу? Зато, когда его затаскивали в речку, он чувствовал себя как рыба в воде, а в игре в ловитки был самым лучшим, потому что нырял дальше всех.
С некоторых пор в этих играх стал принимать участие и Кочкин. Как и у всех плавок у Семёна не было, поэтому, косясь на Веру, он отходил метра на три в сторону и, сняв штаны, оставался в длинных трусах.
– Извиняюсь, конечно, – говорил Кочкин и с диким гоготом вбегал в воду.
Плавал он каким-то странным стилем: лёжа на левом боку и загребая одной правой рукой. Но получалось у него быстро, и если б газоэлектросварщик не тратил столько сил на брызги и волны, выходило бы ещё быстрее.
А Вера любила нырять. Но не так, как это обычно делают девчонки. Она не ложилась на воду, колотя по ней чем попало, а взбиралась на скрещённые руки Цопикова и Толибаси и после трёх мощных раскачек взлетала вверх, а потом, согнувшись в воздухе, летела в реку вниз головой. А когда им помогал Семён, Вера взлетала так высоко, что даже у Ильи дух захватывало.
* * *
Ещё они ловили рыбу. Тут уже Кочкину не было равных. Казалось, что у него клюёт даже на пустой крючок. Но на пустой крючок он, конечно, не ловил. Ловил он на красного дождевого червя и перед каждым забрасыванием что-то шептал ему на ухо. Наверное, это были правильные слова, а может, черви у Семёна были какие-то особенные, но рыба клевала долго и упорно. Своими червями заядлый рыбак ни с кем не делился, даже с Верой, хотя она раз попросила.
– Не дам, – отрезал Кочкин. – У меня чеврь особый (из большого уважения Семён называл червя чеврём). Я своего чевря компотом кормлю (из ещё большего уважения Семён называл компост – смесь земли с коровьим навозом – компотом). Потому чеври у меня жирные. И копаю не лопатой, как некоторые умники, а вилами. Из-за этого у меня весь чеврь живой. Так как же я живого в чужие руки отдам?
В этом была железная логика, хотя пойманной рыбой Семён делился охотно: он её терпеть не мог.
– А чего в ней, скажи, хорошего: кожа да кости, не считая чешуи, – объяснял Кочкин Илье. – Я колбасу люблю: колбасой как ни крути, а не подавишься.
Но удильщик он был отменный, а рыба рыбака видит издалека. И не только рыба. Кочкин умел тягать раков так, что даже Жека – знаменитый раколов – диву давался.
Однажды, нырнув к рачьим норкам, Семён вытащил сразу шесть штук – по три в каждой руке, а седьмой, самый крупный, сидел у него на плече и удивлённо шевелил длинными усами.
Говорят, этот рекорд не побит до сих пор!
* * *
Вечерами ребята собирались у клуба. Танцы были только по выходным, а в остальные дни они сидели в старой беседке, утонувшей в высоких кустах. Сюда приходили и девчонки. Вера быстро подружилась со всеми, но больше всего ей нравились Катя и Настя. Катя была стройной и задумчивой, а Настя полненькой и смешливой. Часто втроём они отходили в сторону и о чём-то долго шептались. Но мы не станем рассказывать девчоночьи секреты. Скажем только, что не всегда они говорили о печальном, потому что тихий шёпот то и дело тонул в звонком Настином смехе.
Кочкин тоже приходил на эти посиделки. В последнее время в нём что-то изменилось. Раньше он совершенно не обращал внимание на свою внешность. А теперь вдруг превратился в заправского щёголя. Видавшую виды шерстяную фуражку сменила фетровая шляпа фирмы «Хуст», вместо разодранных китайских кед на нём красовались модные кроссовки «Адидас», правда, с двумя ошибками в названии. К тому же от газоэлектросварщика по вечерам разило не разбавленным мазутом, а фирменным одеколоном «Шипр».
Кочкин всегда заявлялся с баяном, украшенным полевым цветком. Играл он мало, потому что до конца помнил всего одну песню, в которой рефреном звучал вопрос: «Зачем вы, девочки, красивых любите?» Когда Семён пел эти слова, он неотрывно смотрел на Веру, вводя её в краску, хотя в темноте это было незаметно.
* * *
– Всё, пропал наш Кочкин! – как-то вечером сказал Колька Цопиков. – Был человек – и нету!
– Почему? – спросил Толибася.
– Потому, что втюрился!
– В кого?
– А ты сам догадайся. И, главное, по нему Клава из бухгалтерии сохнет, а он на чужой каравай рот раззявил.
– Откуда ты знаешь? – спросил Жека.
– Да он мне сам сказал. Всё, говорит, пойду сегодня предложение делать, в смысле свататься.
– Да с кем? Говори толком! – загалдели самые непонятливые.
– С Верой.
– С Верой? – переспросил Толибася. – Так она ж ещё в школу ходит, а Кочкину уже двадцать три стукнуло. Он же для неё старый.
– Ну и что? Всего десять лет разницы, если не девять. Я недавно передачу про Чарли Чаплина смотрел, так он вообще на тридцать восемь лет был старше. Ему пятьдесят четыре стукнуло, а его невесте – шестнадцать. И ничего, ещё и дочку родили Джеральдину – знаменитую американскую актрису. Не такую, конечно, знаменитую, как папа Чарли, но всё же!
– Так то ж Чаплин, а то Кочкин! Чувствуешь разницу! – не сдавался Толибася. – Куда ему американских актрис рожать, и потом Вера с Ильёй приехала.
– А что Илья? Илье надо не о девчонках думать, а о том, как на ноги встать. Он пацан классный. Если встанет, то ни один Кочкин ему дорогу не перепрыгнет…
– Тише! – перебил Цопикова Жека. – Кажется, Семён идёт: слышите, баян скрипнул!
* * *
Кочкин пришёл мрачнее тучи. На его голове красовалась шерстяная фуражка, а от самого газоэлектросварщика, несмотря на «Шипр», снова разило мазутом.
– Такие дела… – вместо приветствия сказал он и погрузился в трагическое молчание.
Однако оно было весьма красноречивым. Бывает, человек молчит, потому что не знает, что сказать. А бывает и наоборот. Сказать надо столько, что слова спутываются в клубок и не хотят выходить наружу. С Кочкиным было именно так. Он сердито сопел, вытирал фуражкой испарину и изредка покрякивал.
Ознакомительная версия.
