Спал Рваный Бок по ночам тревожно. Хрустнет сучок от мороза — поставит он уши торчком, послушает, но идет ли кто. Обвалится ком снега с макушки дерева, опять Рваный Бок уши настораживает: не волк ли крадется.
А один раз вполз он под ель, угнездился, а сон не идет. Закроет Рваный Бок глаза, а они — раз! и откроются, глядят в небо. И понял тогда Рваный Бок, что ему есть хочется. И сразу будто легче стало.
И потянулись петельки заячьих следов на деревню. А там —- в сад дедушки Василия, к стожку сена. Так рассудил Рваный Бок:
Дед сильный. У него коса есть. Разве ему тяжело прокормить одного зайца? Он же на нас, говорят, всю жизнь с ружьем охотился. Многих на мушку взял, так пусть хоть одного выкормит.
Топы-топ, топы-топ — припрыгал Рваный Бок к стожку и видит: сидит под ним долговязый пес Вертихвост и из-под нахмуренных бровей на него смотрит. И вдруг как зарычит:
Сено воровать идешь?
Так и присел Рваный Бок. А Вертихвост оскалил зубы — и к нему. Большой. Узколобый.
Прыгнул Заяц через смородиновый куст и — топы-топ, топы-топ — из сада, через поле, по овражку — в рощу. Мчится за ним Вертихвост, взлаивает:
Не уйдешь, догоню. Все р-равно догоню.
И догнал бы, может, если бы не волк Рыжий Загривок. Сидел он у опушки и от нечего делать звезды на небе пересчитывав. Опустил он голову и видит: катится белым комочком по полю заяц, а за ним что-то долговязое, узколобое. Присмотрелся получше, щелкнул зубами:
Вертихвост! Пес деревенский!
Обида взяла волка.
Как! Зайцев наших ловить? Нам самим мало, а тут еще собаки.
И шагнул Вертихвосту навстречу.
Эге! — уперся Вертихвост лапами в снег и метра два еще на животе вперед проехал, к волку поближе.
А волк — вот он, уже совсем рядом: зубы оскалены, глаза горят.
Взвизгнул Вертихвост и про зайца забыл. Со страху не только мимо своего дома, но и мимо всей деревни пробелов.
Утром поехал Колька Грек за отцом в больницу. Вместе с ним и Полкан увязался. Бежал за санями, снежком по- хрупывал. Километров за десять от Марьевки повстречался им Вертихвост. Он медленно брел по дороге. Ресницы его были белыми от инея. Из-под них смотрели на Полкана два усталых глаза.
Полкан приостановился, спросил:
Куда идешь, Вертихвост?
Домой, — чуть слышно ответил Вертихвост.
А где ты был?
Я и сам не знаю, где я был, — ответил Вертихвост и пошел дальше.
Говорят, что после этой ночи его уже никто больше не видел у стожка сена. Будто с вечера закрывается он у себя в конуре и не вылезает из нее до утра.
— Сено, — говорит, — деда Василия, пусть он и караулит его. У него для этого ружье есть.
Говорят, но кто знает, так это или нет. Может, оговаривают честного пса: ведь и такое бывает.
Весь день Рваный Бок проспал под елью, проснулся, когда уже ночь была и перемигивались звезды. Слышит, бегает кто-то по полянке и ухает:
Ух!.. Ух!..
Высунулся заяц из-под ели, смотрит, а это Дед Мороз. Весь белый. На бороде сосульки позванивают. Топчется посреди полянки. Рукавицами хлопает, ухает.
Что это у тебя, дедушка Мороз, вид какой взъерошенный? — окликнул его Рваный Бок из-под ели.
Поглядел Дед Мороз на зайца. На руки подул. Плечами подергал:
Да вот такого холоду в рощу напустил — самому невтерпеж стало. Прозяб. Бегаю вот, греюсь.
И опять заплясал на полянке:
Ух!.. Ух!..
А деревья в инее все. И луна из тумана встает холодная, прямо-таки ледяная. Покосился на нее Дед Мороз и затряс бородой:
В такую ночь и замерзнуть недолго.
Видит Рваный Бок — в беде Дед Мороз. Думает: «Помочь ему надо». Подкрутил усы, присоветовал:
А ты залезь, дедушка Мороз, под елку и заройся в снег. Быстро согреешься.
Да ну?
Да, да. Я всегда так делаю, когда мне холодно. Вот и сегодня весь день под елыо в снегу проспал. Только вылезаю.
Гляди ты, — покачал Дед Мороз белой бородой, — а я вот с самого утра и не присел ни разу: все бегаю, греюсь. Такого холоду в рощу напустил, что и дух захватывает.
И, покряхтывая, полез под сосну.
Попробую, может, и правда согреюсь.
Зарылся в снег, только маленькую дырку оставил, чтобы дышалось полегче.
Ну как? — прокричал ему Рваный Бок.
И ответил Дед Мороз, продымил снежок у его бороды:
Ничего. Потеплее вроде.
Вот и лежи, грейся, а я побегу, осинку позубрю. Пусто в животе, тоска какая-то, — сказал Рваный Бок и побежал по ночной роще.
У Маньяшина кургана побыл. У Ванина колодца побыл. По орешнику побродил. Увидел домик Пушка, свернул на огонек. Забрался на завалинку, в окошко поглядел.
Пушок стелил на печке постель, ко сну готовился. И позавидовал Рваный Бок другу:
Мало того что в доме живет, еще и на печке спит, а я вот брожу по роще, мерзну.
И раздумье тут взяло его: может, стукнуть в окошко, попроситься «Пусти, Пушок, погреться».
И пустит он: друзьям не отказывают. Ведь если бы у него, у Рваного Бока, был дом и Пушок попросился бы к нему, разве бы он его не пустил?
Когда тебе холодно, всегда надо идти к другу, — прошептал Рваный Бок и лапку было поднял, чтобы в окошко стукнуть, да не стукнул: стыдно с пустыми руками идти. Надо хоть какой-нибудь гостинец раздобыть. А то скажет Пушок: «Мало того что себе дом не стал строить и мне не помогал, так еще и без гостинца пришел».
И побежал Рваный Бок в Марьевку к леснику Левину. В сарае у лесника — лошадь, а возле сарая — стог сена, а у крыльца — ребячьи санки. Взял их Рваный Бок, наложил на них сена и повез в рощу.
Так рассудил он:
Лесник у нас в роще сено косил, значит, это сено наше. Он из нашей березки санки сделал, значит, и санки наши.
Пушок уже спал, когда Рваный Бок постучался к нему в окошко. Пригрелся на печке, не вдруг проснулся. Прохрипел заспанным голосом:
Кто там?
Открывай, Пушок. Это я, Бок Рваный. В Марьевке был, гостинчик тебе привез.
Распахнул Пушок дверь перед другом. Обрадовался ему:
Давно не видел тебя. Где пропадаешь?
Да так, по роще все бегаю. Можно заночевать у тебя? Поздно к себе идти.
Неужто нет! Ночуй, пожалуйста.
Сложили зайцы сено в сенях. Придавили сверху санками и полезли на печку. Лежали, шептались.
Перед утром сказал Пушок:
Оставайся у меня жить.
Ну, если тебе так хочется, останусь, — сказал Рваный Бок. — Я ведь всегда делаю все, о чем ты меня просишь.
И первый раз за всю зиму согрелся и уснул спокойно.
Дня через три решили зайцы побывать в Марьевке, поглядеть, что в селе делается.
Ночь была теплая, и ветер дул. А пока бродили зайцы но Марьевке, метель началась. Сыпучая. Все сверху донизу снегом занавесила.
Чувствуют зайцы — не дойти им до дому: темно и ветер встречный. А еще хуже — спрятаться негде. Пробираются вдоль плетня, загораживаются лапками, а метель хлещет по глазам, идти не дает. И дышать трудно.
Из сил выбились зайцы. Конец им приходит. В пору садись и помирай. Смотрят, чернеется что-то в саду у бабушки Степаниды. Подошли ближе — баня.
Переночуем в ней, — предложил Рваный Бок. — Мыться до утра никто не придет, опасаться нечего.
Вошли зайцы в предбанник. Постояли, послушали, нет ли в бане кого. Перелезли через порог и дверь за собой закрыли.
Тепло в бане. Видать, топили недавно. Веником березовым пахнет. Внизу хорошо, а на полке — еще лучше.
Совсем как у тебя на печке, — шепчет Рваный Бок и прижимается к другу.
Пригрелись зайцы и не заметили, как уснули.
Проснулся Рваный Бок, смотрит — светло в бане. И метель за окошком утихла. И кто-то кряхтит в предбаннике. Толкнул плечом друга:
Вставай, Пушок. Попались. Идет кто-то.
Смотрят зайцы: приоткрылась дверь в баню, посошок бабушки Степаниды протиснулся, а за ним и бабушка Степанида,, пригибаясь, вошла.
И рот раскрыла:
А батюшки!
Глядит на полок, а зайцы с полка на нее смотрят. За ночь в саже вывозились. Черные. Длинноухие.
И остановилось у бабушки Степаниды в груди старенькое сердце. Хочет она перекреститься — рука не поднимается. Хочет крикнуть — голос осекся. Губы шевелятся, а слов нет.
Пошевелился Рваный Бок. Решил сказать он бабушке: «Не пугайся нас, бабушка. Мы сейчас уйдем». А бабушка вдруг как вскрикнет — и бежать, даже посошок выронила.
Немного погодя примчались к бане Николка с Костей. У Николки в руках отцовское ружье, у Кости — Вертихвост на веревочке. Подкрался Костя к двери, как распахнет ее во всю ширь, как закричит:
Стреляй, Николка!
Но смотрят ребята, а стрелять-то и не в кого. Пусто в бане. Только на полке немного заячьего пуха белеется. Походили ребята вокруг бани, стрельнули в небо и пошли домой.
Идут смеются: вечно эта бабушка Степанида придумывает что-нибудь. Прибежала домой белая, трясется вся:
