Касукэ и на самом деле почувствовал себя внуком этого старика.
Около корней большого, наполовину сгоревшего каштана смастерили небольшой шалаш из травы. Внутри ярко горел огонь.
Лошадь заржала.
— Как же вас жалко. Плакали, небось. Вот эти клецки-данго называют клецками старателей, что работают на приисках. Давайте-ка поедим. Клецки сейчас уже поджарятся. А докуда же вы дошли?
— До спуска Сасанаганэ, — сказал старший брат Итиро.
— Вот беда! Очень опасно. Если дальше спускаться, там и человеку, и лошади конец. Эй, Касукэ, давай данго есть. И это тоже ешь. Давай, давай.
— Дедушка. Я пойду, отведу лошадь? — спросил старший брат Итиро.
— Хорошо, хорошо. А то придет пастух, ругаться будет. А мы еще немного подождем. Скоро посветлеет. Ох, как я волновался. Я тоже ходил до подножья горы Торако. Ну, все хорошо закончилось. Глядите, светлеет.
— С утра такая хорошая погода была.
— И опять будет хорошая. Дождь-то кончился, вроде? Старший брат ушел. По шалашу шуршал дождь — «гаса-гаса-гаса». Дедушка засмеялся и посмотрел вверх. Старший брат вернулся.
— Стало светло. Дождь закончился.
— Хорошо, хорошо. Ну, вы у огня просохните, а я опять пойду траву косить.
Вдруг дымка разошлась. Полился солнечный цвет. Солнце уже чуть склонилось на запад, а дымка, будто огарок свечи, медленно таяла, сверкая.
С травы скатывались блестящие капли, листья, стебли и цветы впитывали солнечный свет осени.
Вдалеке на западе синее поле смеялось так ослепительно, будто только что перестало плакать, а вокруг дальних каштанов светился синий ореол.
Все уже устали, Итиро первым спустился на равнину. Дойдя до источника, Сабуро молча расстался со всеми и в одиночку зашагал в сторону своего дома.
По пути домой Касукэ сказал.
— Все-таки он и, правда, бог ветра. Сын бога ветра. Они там вдвоем гнезда вьют, наверху.
— Кто знает, — ответил Итиро.
На следующий день с утра зарядил дождь, но, начиная со второго урока, стало постепенно светлеть, а во время десятиминутной перемены после третьего урока дождь совсем прекратился: то тут, то там выглядывало синее, будто отполированное, небо, по нему плыли на восток белоснежные перисто-кучевые облака, а над мискантом, растущим на горе, и над каштановыми деревьями, словно теплый воздух, тоже поднимались облака.
— Когда уроки закончатся, пойдемте собирать виноград, — предложил Косукэ Касукэ.
— Идем, идем. И Матасабуро, может, пойдет? — сказал Касукэ.
Косукэ сказал:
— Я не хочу показывать Сабуро, где это место.
Но Сабуро сказал:
— Я пойду. Я и на Хоккайдо собирал. Моя мама по две бочки замачивала.
— А мне можно? — спросил второклассник Сёкити.
— Нельзя. Тебе не расскажу. Я это место только в прошлом году нашел.
Мальчишки едва дождались конца занятий. Как только закончился пятый урок, Итиро и Касукэ, а также Сатаро, Косукэ, Эцудзи и Сабуро вышли из школы и стали подниматься вверх по течению реки. Пройдя немного, они увидели дом с соломенной крышей, а перед ним маленькое табачное поле. Нижние листья табачных кустов были уже сорваны, зеленые ветви тянулись красиво и ровно, будто лес.
И тут вдруг Матасабуро спросил:
— А что это за листья? — и, сорвав листок, показал его Итиро.
Итиро испугался.
— Эх, Матасабуро, если будешь рвать табачные листья, то попадет тебе от Табачной монополии. Что ты наделал, Матасабуро?! — сказал он, изменившись в лице.
А затем сказал всем.
— Табачная монополия считает все листья, и все записывает в журнал. Так что я знать ничего не знаю.
— И я ничего не знаю.
— И я ничего не знаю, — закричали все наперебой.
Сабуро покраснел, и, размахивая листом, думая, что бы сказать, а затем рассерженно ответил:
— Я же сорвал, не зная, что нельзя.
Все испуганно оглянулись на дом, не видел ли кто. За теплой, поднимающейся с табачного поля дымкой, этот дом казался тихим, и, вроде бы, внутри никого не было.
— Этот дом первоклассника Сёсукэ, — сказал, немного успокоившись, Касукэ.
Однако Косукэ до сих пор злился, что они все вместе с Сабуро идут смотреть на виноградную чащу, которую он нашел первым, поэтому злорадно сообщил.
— Сабуро! Говоришь, что ничего не знал. Ай-яй-яй, Сабуро. Нужно сделать все так, как было.
Матасабуро растерянно промолчал, а затем сказал:
— Ну, хорошо, тогда я его сюда положу, — и положил этот лист у корней куста.
Итиро сказал:
— Пошли быстрее. — Следом за ним пошли и все остальные, лишь Косукэ остался и бормотал что-то вроде:
— Я ничего не знаю, а лист, который сюда положил Матасабуро, не на месте лежит.
Однако все ушли уже далеко, и Косукэ пришлось догонять их.
Мальчишки поднимались в горы по узкой тропинке среди мисканта. В оврагах на южной стороне росли редкие каштановые деревья, а внизу были тихие заросли дикого винограда.
— Если все прознают об этом месте, то повадятся рвать виноград, — сказал Косукэ.
Тогда Сабуро сказал:
— А я буду каштаны собирать, — и, подобрав камешек, бросил его крону дерева.
Упал каштан в колючей скорлупе.
Соскоблив ее обломком палки, Сабуро извлек две половинки белого ядрышка. Все остальные увлеченно собирали виноград.
Косукэ предложил пойти еще в одно место. Когда он проходил под каштановым деревом, на него вдруг сверху полилась вода и промочила его так, будто Косукэ окунули в речку. Косукэ изумился, открыл рот и посмотрел наверх, а там сидел Сабуро и со смехом утирал лицо рукавом.
— Эй, Матасабуро, что ты там делаешь? — зло спросил Косукэ, глядя наверх.
— Это ветер подул, — сдерживая смех, ответил Сабуро с дерева.
Косукэ отошел от дерева и стал собирать виноград в другом месте. Косукэ складывал виноградные грозди, пока не набрал столько, что ему одному было не унести. Губы его уже окрасились в фиолетовый цвет, а вид у него был ужасно деловитый, будто у взрослого.
— Ну, теперь можно и домой возвращаться, — сказал Итиро.
— Давайте еще соберем, — предложил Косукэ.
В этот момент на голову Косукэ опять полились холодные капли. Косукэ опять с изумлением посмотрел вверх, однако на сей раз на дереве Сабуро не оказалось.
Хотя нет — из-за дерева торчали локти Сабуро, и доносился еле слышный смех. И тут Косукэ рассердился уже по-настоящему.
— Эй, Матасабуро, ты опять за свое?!
— Это ветер подул.
Все громко рассмеялись.
— Эй, Матасабуро, это ты потряс дерево.
Все опять громко рассмеялись.
Косукэ сердито насупился и, посмотрев в лицо Сабуро, сказал:
— Лучше бы таких, как ты, вовсе не было на свете. Сабуро с хитрецой рассмеялся.
— Косускэ-кун, извини.
Косукэ хотел было сказать что-то еще, однако был так сердит, что не смог придумать ничего лучше, как снова заорать:
— Эй, ты, Матасабуро, хорошо, если бы в мире не было твоего ветра.
— Извини. Но ведь и ты меня не любишь, — сказал с сожалением Матасабуро, хлопая глазами.
Однако злость Косукэ никак не проходила. Он раза три выкрикнул одно и тоже.
— Матасабуро! Лучше бы ветра вообще не было в мире!
Матасабуро стало даже интересно, он рассмеялся и спросил.
— Вот ты говоришь, хорошо бы, чтобы ветра не было, а почему? Приведи свои доводы! — сказал Матасабуро строго, как учитель, и поднял вверх палец.
Косукэ показалось, что он на экзамене, — вот ведь глупость какая! Ему стало ужасно досадно, но делать нечего, надо было отвечать.
— От твоих проказ зонтики ломаются.
— А еще, а еще? — спросил Матасабуро с интересом, сделав шаг вперед.
— Ну, еще ветки ломаются, все вверх тормашками летит.
— А еще, а еще?
— Ну, дома рушатся.
— А еще, а еще?
— Ну, свет гаснет.
— Что дальше, что дальше?
— Ну, шапки слетают.
— А еще, а еще? Что дальше?
— Ну, бамбуковые шляпы уносит.
— А еще? А еще?
— Ну, еще электрические столбы падают.
— А еще? А еще? А еще?
— Еще… ну… ну, крыши улетают.
— А-ха-ха, крыши с домов? А еще что-нибудь? Ну?
— А еще, ну, ну, лампы гаснут.
— А-ха-ха, лампы, значит. Ну, про свет ты уже говорил. И это все? А что же еще? Еще, еще, еще.
Косукэ растерялся. Он все почти перечислил, и ничего больше на ум не шло.
Матасабуро становилось все интереснее и интереснее, и он, выставив палец, спросил:
— А еще? А еще? Ну же! Что еще?
Косукэ раскраснелся, немного подумал и, наконец, ответил.
— Ветряные мельницы ломаются.
И тогда Матасабуро рассмеялся, подпрыгивая на месте. Остальные тоже рассмеялись. Они смеялись, смеялись и смеялись. Наконец, Матасабуро перестал смеяться и сказал.
— Смотри-ка, наконец ты сказал про ветряные мельницы. А вот сами они плохо о ветре не думают. Конечно же, бывает иногда, что они ломаются, но чаще всего они крутятся себе и крутятся. Нет, они, наверняка, плохо о ветре не думают. И к тому же все это просто смешно. Ничего серьезного. Ты только ну да ну и говорил. А в конце еще и мельницы посчитал. Правда, ужасно смешно!
