И когда леди Мюриэл вышла, Граф по секрету поведал мне, что он буквально горит желанием поскорей увезти дочь из этих мест, где ее на каждом шагу окружают мучительные воспоминания о неудачной помолвке с майором Линдоном. Свадьба должна состояться через месяц, после чего Артур с женой отправляются в заграничное путешествие.
— Так не забудьте: во вторник через две недели! — напомнил Граф, когда мы обменялись рукопожатиями. — Будем очень рады, если вы придете с теми очаровательными малышами, с которыми вы познакомили нас прошлым летом. Что там Господин! Если уж говорить о настоящей загадке — так это они! О, я никогда не забуду тех дивных цветов!
— Я постараюсь принести вам такой же букет, — сказал я. На обратном пути я задумался, как бы мне выполнить это обещание. Увы, это было выше моих сил!
Глава восьмая
В ТЕНИСТОМ УГОЛКЕ
Десять дней пролетели почти незаметно, и вот настал канун того самого дня, когда должен был состояться прощальный прием. Артур предложил вместе поехать во Дворец к вечернему чаю, то есть к пяти.
— А может, тебе лучше съездить одному? — заметил я. — Боюсь, я буду там de trop.
— Да что ты! Это будет нечто вроде опыта, — пояснил он. — Fiat experimentum in corpore vili![25] — добавил он, отвесив галантный поклон в сторону несчастной жертвы. — Видишь ли, сегодня вечером мне предстоит полюбоваться, как моя любовь будет любезничать со всеми, кроме главного героя. Мне кажется, если устроить нечто вроде генеральной репетиции, это позволит избежать многих неловкостей.
— Значит, мне на этой репетиции предстоит исполнять роль нежданного гостя?
— Да нет, что ты, — укоризненно возразил Артур, когда мы отправились в гости. — В числе персонажей такого героя просто нет. Может, Властный Отец? Нет, не то: исполнитель на эту роль уже есть. А может, Веселая Горничная? Нет, в этой роли выступит сама Первая Леди. Что же еще? Разве что Пожилой Комик? Но тебя никак не назовешь комиком. Боюсь, что для тебя не найдется никакой другой роли, кроме Прилично Одетого Поселянина… Правда, — добавил он, оглядев критическим взглядом меня с головы до ног, — я не вполне уверен насчет костюма…
Мы застали леди Мюриэл одну. Граф вышел, чтобы отдать какие-то распоряжения, и в тенистом уголке, где, кажется, всегда были наготове чайные приборы, опять воцарилась знакомая атмосфера интимной доверительности. Единственная новая деталь обстановки (устроенная леди Мюриэл специально по особому случаю) заключалась в том, что два стула были поставлены совсем рядом. Мне показалось странным, что меня не пригласили занять одно из них!
— Мы обещали писать письма чуть ли не каждый день, — начал Артур. — Он (то бишь Граф) желает знать, каковы наши впечатления от будущей поездки в Швейцарию. И что же, нам придется писать, что мы в полном восторге?
— Разумеется, — бросила его невеста.
— А как же насчет скелета в шкафу? — вставил я.
— …с этим всегда проблемы, — быстро отвечала леди, — особенно если вы путешествуете, а в гостинице, как нарочно, нет подходящего шкафа. Впрочем, наш скелет довольно легкий и к тому же упакован в премиленький кожаный чехол…
— Только, умоляю, не изводите себя письмами, — проговорил я. — У вас там и без того будет чем заняться. Мне, конечно, приятно читать письма от друзей, но я отлично знаю, как это утомительно — писать их.
— Верно, — согласился Артур. — Особенно если пишешь человеку, которого ужасно стесняешься.
— Неужели застенчивость заметна и в письме? — удивилась леди Мюриэл. — Конечно, когда я разговариваю с человеком — ну, хотя бы с вами, — я сразу замечаю, стесняется он или нет! Но как можно заметить смущение, читая письмо?
— Видите ли, когда слышишь неумолчную болтовню, сразу понимаешь, что говорящего никак не назовешь застенчивым, скорее — нахалом. Зато в письме даже самый косноязычный и застенчивый из людей может показаться настоящим оратором. В разговоре у него между первой и второй фразой может пройти добрых полчаса, а тут слова так и сыплются из него!
— Выходит, письменная речь не передает всего, что могла бы выразить?
— Это во многом объясняется тем, что наша манера писать примитивна и неполна. Застенчивый автор должен иметь возможность передать свое состояние. Почему бы ему не сделать паузу, точно так же, как он делает это в беседе? Он мог бы оставлять пустое пространство, ну, скажем, полстраницы, чтобы выразить волнение и растерянность. А совсем уж стеснительная девушка — говоря всерьез — могла бы написать фразу-другую на первом листе, затем вложить в конверт два чистых листа и написать еще пару фраз на четвертом, и так далее.
— Готова поручиться, что мы — я имею в виду этого нарядного юношу и себя, — обратилась ко мне леди Мюриэл, очевидно приглашая принять более активное участие в беседе, — неминуемо должны прославиться — конечно же если наши изобретения получат всеобщее распространение — благодаря созданию новых Правил Орфографии! Изобретайте побольше, мальчик мой!
— Необходимо и несколько иное средство, девочка моя, а именно средство выражения того, что мы вовсе не имели в виду.
— Объяснитесь, пожалуйста, мальчик мой! Неужели могут возникнуть какие-нибудь трудности с передачей полного отсутствия всякого смысла?
— Я хочу сказать, что пишущий, если он не имеет в виду никакого шутливого подтекста, должен иметь возможность выразить это. Ибо так уж устроена человеческая природа, что люди готовы тотчас обратить в шутку все, о чем вы писали совершенно серьезно, зато вашу шутку немедленно принимают всерьез. Особенно это касается писем к дамам!
— А вам не доводилось проверить это в собственных письмах? — язвительно спросила леди Мюриэл, откинувшись на спинку стула и задумчиво глядя на небо. — Обязательно проверьте, обязательно!
— Так и сделаю, — отвечал Артур. — Итак, сколько же у меня адресаток, которым я мог бы написать? Пожалуй, не меньше, чем у меня пальцев на обеих руках!
— Ровно столько, сколько у вас больших пальцев на одной руке! — с легкой ревностью воскликнула леди. — Какой непослушный мальчик мне достался! Не так ли? (Последние слова были обращены ко мне.)
— Он немного капризничает, вот и все, — отвечал я. — Наверное, у него режутся зубки… — А про себя подумал: «Боже, они ведут себя совсем как Сильвия и Бруно!»
— Он просто хочет чая (сообщил сам непослушный мальчик.) Он ужасно устал от ожидания того великолепного приема, который предстоит нам завтра!
— Что ж, тогда придется позволить ему хорошенько отдохнуть! — отвечала леди. — Чай, увы, еще не готов. Ну же, мальчик мой, откиньтесь на спинку кресла и отдохните. И постарайтесь не думать ни о чем — разве что обо мне, если вам угодно!
— Угодно, еще как угодно! — сонным голосом пробормотал Артур, не спуская с нее влюбленных глаз. А она тем временем пододвинула свой стул к чайному столику и принялась заваривать чай. — О, он так долго дожидался чая: он ведь хороший, терпеливый мальчик!
— Не хотите ли полистать лондонские газеты? — проговорила леди Мюриэл. — Я заметила, что они лежали на столике но папа заявил, что в них нет ничего интересного, если не считать расследования жуткого убийства. (Общество буквально упивается леденящими подробностями, смакуя детали нашумевшего убийства в воровском притоне в Восточном Лондоне.)
— Я, признаться, не любитель ужасов, — отвечал Артур. — Но хотелось бы надеяться, что мы научимся извлекать уроки из таких драм, хотя делаем это задним числом!
— Вы говорите загадками, — отозвалась леди Мюриэл. — Объяснитесь, пожалуйста. Видите, — тут она подкрепила свои слова действием, — я сижу у ваших ног, словно вы — второй Гамалиил! Спасибо, не нужно. (Последние слова были обращены ко мне; я встал было, чтобы пододвинуть ей стул.) Не беспокойтесь: это дерево и трава под ним лучше всяких кресел. Так какие же уроки мы никак не можем усвоить, а?
Артур на минуту-другую задумался.
— Мне хотелось бы, чтобы меня на этот раз правильно поняли, — медленно, в раздумье проговорил он, — ибо я скажу нечто такое, о чем вы и сами думали.
Все, что хоть отдаленно напоминало комплимент, было до такой степени несвойственно для Артура, что на щечках леди заиграл румянец удовольствия, и она отвечала:
— Но на мысль об этом меня навели именно вы…
— Первая мысль, — продолжал Артур, — возникающая у нас, когда мы читаем о чем-нибудь особенно диком и варварском, вроде преступления этого убийцы, состоит в том, что мы как бы заново видим всю глубину Греха, разверзшуюся перед нами, причем заглядываем в эту бездну как бы сверху и со стороны.
— Кажется, я вас поняла. Вы хотите сказать, что подобает думать не «Благодарю Тебя, Боже, что я не таков, как прочие», но «Боже, будь милостив ко мне, грешному, столь же ужасному грешнику, как и он!»
