И придумал.
Сходил на базар, купил длинный нож, а вернувшись домой, начал тот нож точить на точильном камне. Бык смотрел-смотрел на работника, почуял недоброе и заговорил человеческим голосом:
— Работник, ты зачем точишь этот нож?
— Сам знаешь, зачем: тебя резать, — отвечает Ахвандюк. — Хватит меня мучить. Не на того напал.
— А не боишься, что батюшка узнает?
— Нет, не боюсь. У нас же с ним уговор: если он рассердится на меня, я сдеру с него кожу и до срока получу триста монет.
— Не губи мою душу, Ахвандюк, пожалей. А тебе никаких хлопот со мной больше не будет, разве что какой-нибудь воз навоза за целый год.
Ахвандюк оставляет быка в живых. А тот, в свою очередь, держит свое слово. И началась для Ахвандюка райская жизнь: работы мало, а еды вдоволь, ешь — не хочу.
Поп заметил перемену в работнике и как-то выходит во двор и говорит быку:
— Ты что же ленишься навоз подваливать? Разве не видишь — работник от безделья брюхо наедать начал?
— Это верно, навоза от меня стало немного, — отвечает бык. — Но если будет больше, работник меня зарежет.
Задумался поп над тем, что сказал бык, вернулся в дом и говорит попадье:
— Нам что-то надо делать с работником. Он заставил быка придерживать навоз и теперь живет у нас припеваючи. Давай отправим его за Волгу, на луга, пасти овец. Все лучше, чем бездельничать.
— Пожалуй, надо отправить, — соглашается попадья.
Поп зовет к себе Ахвандюка и говорит:
— Ты вот что, работничек. Люди за Волгой овец пасут, отправляйся-ка и ты туда.
— Ладно, — отвечает Ахвандюк. — И могу взять не только овец, но и всех ягнят.
Переправили через Волгу овец и ягнят. Пасет их Ахвандюк рядом с другими работниками. И как-то вечером пригласил их к своему пастушьему шалашу да и говорит:
— Давайте-ка зарежем батюшкину овечку да сварим ее в котле, а то перебиваемся с хлеба на квас.
Соседи-пастухи чешут в затылках.
— Оно бы неплохо мясного супа похлебать, да что потом батюшка скажет? Небось, не похвалит?
— А я батюшки не боюсь, — отвечает Ахвандюк, — он мне ничего не сделает, если я перережу даже всех овец.
После таких слов осмелели пастухи. Зарезали одну овцу, потом другую, да так и до последней, тринадцатой добрались. Остались у Ахвандюка одни ягнята. Ну еще шкуры зарезанных овец в шалаше лежат, он их бережет, чтобы потом показать попу.
А поп выждал какое-то время, а потом говорит своей семнадцатилетней дочери:
— Давай-ка, дочка, переправимся на лодке за Волгу и попроведаем своих овечек, они, небось, уже успели жир нагулять.
Переправились они через Волгу, находят своего работника, и он им говорит:
— Да, овцы стали очень жирными.
— Покажи поскорей, — торопит его поп.
— Сейчас покажу, — отвечает Ахвандюк и выкладывает перед попом и поповой дочкой все тринадцать шкур. — Вот глядите, как хорошо они здесь нагулялись.
Поп прикусил язык от горя, молчит. А потом спрашивает:
— А где молодняк?
— Ягнята пасутся на лугу, — отвечает Ахвандюк.
Задумался поп, загоревал. Ахвандюк, заметив это, говорит:
— Батюшка, не сердишься?
— Нет, работничек, не сержусь, — помня уговор, ответил хитрый поп.
Побыли они с дочерью в лугах еще какое-то время и засобирались домой.
— Мы возвращаемся домой, — сказал поп на прощанье, — а ты денька через три тоже переправляйся с ягнятами через Волгу. Пора их на двор загонять.
— Ладно, — пообещал Ахвандюк.
Переправились поп с дочкой через Волгу обратно, пришли домой.
— Ну, как там, овцы разжирели? — спрашивает попадья.
— Какое там разжирели! — простонал в ответ поп. — Он перерезал всех овец и сожрал с другими пастухами, одни шкуры оставил. По этой причине я велел дня через три переправить через Волгу ягнят, пока они целы.
Попадья, услышав такое, заахала, заохала.
— Охами да ахами делу не поможешь, — сказал поп. — Надо думать, как нам дальше быть с этим работником. Так он погубит нас, валит на нашу голову беду за бедой. Не послать ли его по возвращении на старой нашей лошаденке в лес? Да не в ближний, а в самый дальний, где уже лет тридцать никто не бывал. В том лесу, говорят, всяких зверей развелось видимо-невидимо. Как бы хорошо, если бы те звери съели его вместе с лошадью!
— Да, для такого дела можно и лошади не пожалеть, — поддакнула попадья.
Вернулся Ахвандюк с лугов, приходит к попу, а тот ему говорит:
— Вот что, работничек. У нас дрова кончились, нечем печь топить. Запрягай-ка лошадь да отправляйся в дальний лес.
— В лес так в лес, — отвечает Ахвандюк и, не мешкая, начинает запрягать старую лошадь.
Приехал он в лес, привязал к дереву лошадь, а сам пошел искать сухие дрова.
Пока он ходил, медведь задрал его лошадь и всю съел. Пожадничал медведь, раздулся, с места стронуться не может.
— Ну, я тебя, обжору, проучу! — сказал Ахвандюк.
С этими словами он схватил медведя за загривок, впряг в телегу вместо лошади, навалил воз дров и сам сел сверху.
— Но-о, поехали! — крикнул он с воза и прищелкнул кнутом, как это делают, когда едут на обыкновенной лошади.
Медведь повез груженую телегу, а Ахвандюк, сидя на дровах, запел:
Всем бахвалился медведь,
Что его не одолеть.
Я медведя одолел,
В воз запряг, сам на воз сел.
А когда подъехал к деревне, еще и добавил к песне:
— И еду, как видите. Кто своим глазам не верит, пусть подойдет и пощупает.
Охотников пощупать медведя не нашлось, хотя народу на улицу высыпало видимо-невидимо.
Поп говорит дочери:
— Погляди-ка в подзорную трубу, не наш ли работник едет?
Поповна берет трубу, глядит.
— Да, это он, только запряжена в воз не лошадь, а непонятно кто.
Подъезжает Ахвандюк к попову дому и, как ни в чем ни бывало, говорит:
— Батюшка, не сердишься на меня за то, что твою лошадку обменял? Ехал мимо базара, гляжу — продают и меняют лошадей. Ну я не выдержал и тоже поменял твою старую лошадь вот на эту молодую. Лошадь очень сильная, видишь: везет такой большой воз и хоть бы что. Только кормить ее придется не травой, не сеном, а хлебом и мясом. Не сердишься, батюшка?
— Нет, не сержусь, — говорит поп.
Ахвандюк выпряг медведя и пустил его в конюшню. Посреди конюшни стояла большая колода. Ахвандюк привязал жеребца с одной стороны колоды, а медведя — с другой, жеребцу задал сена, а медведю пудовку хлеба.
Наступила ночь, все легли спать. А наутро работник входит в конюшню и видит: медведь задрал жеребца и оставил от него только хвост да гриву.
Работник вызывает из дому попа:
— Батюшка, моя лошадь оказалась сильнее твоего жеребца, она одолела его.
Выходит на подворье поп, идет в конюшню и долго стоит там без движения, словно окаменев то ли от удивления, то ли от горя.
— Батюшка, не сердишься, что моя лошадь одолела твоего жеребца? — спрашивает работник.
Попу ничего не остается, как ответить:
— Нет, не сержусь.
А когда он возвращается в дом, то хватается за голову и вместе с попадьей начинают думать, как бы избавиться от работника, пока он их совсем не разорил.
— Давай пошлем его на водяную мельницу, — приходит на ум попу. — Скажем, нет муки, надо смолоть. А на ту мельницу, небось, уже лет сорок никто не ездит. Там, говорят, чертей развелось больше, чем в аду. Так что оттуда ему живым уж никак не вернуться.
Зовет поп к себе Ахвандюка и говорит:
— Насыпь пудов двадцать ржи и отправляйся на водяную мельницу, а то у нас мука кончилась. До мельницы отсюда верст сорок, так что поезжай, не мешкая, чтобы к ночи справиться.
— На мельницу так на мельницу, — отвечает работник.
Насыпает он в мешки рожь, кладет на телегу, на случай какой поломки в дороге, пилу и топор и запрягает медведя.
Дорога не близкая и, чтобы скоротать ее, Ахвандюк нет-нет да и запоет свою песню:
