— Доча, ты где? — голос отца принес облегчение.
Значит всё в порядке! Выходцева шумно выдохнула. Только училась понимать интуицию, незамедлительно выполняя её советы — она через импульсы в голове сообщала о беде. В эти моменты чутьё говорило, что нужно делать. Под ложечкой сосало, а в висках продолжало стучать кровь — боль, боль, боль…
— Я жива, — Катя всхлипнула. — Просто хотела извиниться, что грубила, а ещё убедиться, что с вами…
— Всё отлич… — Душераздирающий женский крик заглушил слова отца.
Мамка… Катя вскочила так резко, будто ударил разряд тока. До скрипа сжала трубку в руках.
— Катька, не смей возвращаться, — твёрдо и решительно пригрозил отец и в тот же момент на другом конце захрипело. Глухой удар… упало тяжёлое… Звонкий стук — пластик ударился об стену, и повисло шипение, царапающее мозг.
Катя очнулась от шока:
— Па… па… Папа. Па-па! — закричала не своим голосом.
Новый звук — злобно-клокотавший, гортанный остановил истерику. Выходцева перестала дышать. Прислушалась, впитывая и запоминая тональность — найти и отомстить, даже если на это уйдут оставшиеся жизни. Волосы зашевелились, мурашки волнами побежали вверх.
— Катя, Катя… — раздался скрипучий, с явной усмешкой тянущий слова мужской голос. — Ты виновата! — бросил невинно обвинение и тотчас ожесточился: — Если не хочешь ещё жертв, приезжай. Я тебя жду.
Раздался глухой удар, и повис хрипящий звук… Перед глазами застыла чёрная пустота.
* * *
Выходцева просыпается, ударившись лбом о прохладную поверхность. Дремоту как рукой снимает. Нехотя открывает глаза. Стекло! Чёрт, уснула! Машину трясёт, носит по дороге, словно пьяную. Впечатление, что водила специально собирает ямы и выбоины. Катя глубоко вздыхает, трёт ушибленное место и откидывается на спинку.
— В деревню везти не надо, — нарушает молчание. — Там на трассе остановка. На ней тормозните.
Таксист кивает — улыбка расплывается шире:
— Такой красивая, один едет. Не боится?
— Нет, — огрызаюсь возмущенно. — У меня есть пара кольев в кармане. Если не произвело впечатления, то… ещё чёрный пояс по «рукопашке». Зубы вобью в глотку, пластика не поможет. — Понятно, что хамка, но подобных типов теперь не могу. Пока бегала от ламий, натыкалась на разных личностей. Вот и научилась дерзить раньше времени. Так их желание приставать быстрее отпадает.
Лицо водилы блекнет:
— Какой грубая…
Проглотив ответную фразу, Катя опять закрывает глаза. Таксист приставать не будет. Не решится — кишка тонка.
Нужно обдумать дальнейшее. Чёрт! Глупостей натворила, как всегда! Примчаться на зов убийцы — дурость! Бегала, бегала, а позвали, сразу же явилась!
Что ж… Теперь, главное, осторожность! Ламия ждёт, своего не упустит. А если не один? Плевать… Добраться до него, а там уже всё равно…
Давящая, жгучая боль расползается по макушке, точно липкая паутина. Дыхание обрывается. Чутьё вновь не даёт покоя. Стиснув руками виски, Катя зажмуривается — сноп искр проносится фейерверком.
— Э… — далёкий голос таксиста нехотя прорезается сквозь пробки в ушах. — Ты чего?.. Наркоманьё всякий…
Выходцева, сглотнув пересохшим горлом, разлепляет тяжёлые веки — боль отпускает, остаётся глухой стук в голове, похожий на топот.
— Всё нормально, — отвечает хрипло. — Тормози, выйду здесь.
— Недалеко осталось…
— Тормози, говорю! — срывается на крик. — Мне здесь ближе.
Водила сворачивает на обочину — машина, завизжав колодками, останавливается.
Катя, торопливо расплатившись, выходит. Копейка, «пропердевшись», круто разворачивается и уезжает, оставив едкий выхлоп газа. Выходцева поправляет рюкзак и перебегает дорогу. Чувства обострены — каждый шорох, звук отдаются в голове. Ветер играет в кронах деревьев, шелестит листвой. Белка гулко перепрыгивает с ветки на ветку, останавливается и грызёт шишку. Мелодичная птичья трель стихает в вышине. Недалеко дятел отстукивает ритм.
Глубоко вдохнув, Катя втягивает голову в плечи. Прячет руки в карманы, спешно двигается по знакомой просёлочной тропке: извилистой, ухабистой и по шаткому деревянному мосту через приток Дона — Койсуг.
Как в песне: «И у чёрта, и у бога, на одном видать, счёту. Ты российская дорога — семь загибов на версту».
На небе ни облачка. Погода не балует дождями, земля иссохла и потрескалась от зноя — пыль клубится, забивая нос. Как назло, по пути ни тенечка, ни колонки.
Изнывая от духоты, Выходцева упорно идёт в деревню — плевать на всё. Нужно домой! Войдя в Сноёвку, оглядывается — ничего не изменилось, словно не уезжала. Море зелени: раскидистые яблони, груши, вишни, сливы; сор-трава, полынь… Собаки, как по команде, поднимают лай, от дома к дому — одноэтажных, деревянных: часть — ветхих, державшихся на честном слове и заросших диким виноградом. С прохудившимися стенами, обвалившимися крышами, зияющими дырами вместо окон и дверей.
Со всех сторон раздаётся кудахтанье, блеянье коз. Негодование подкатывает волной — всё будто вопит: «Глядите! Катька приехала!»
Слава богу, соседей не видно. Время обеденное. Аборигены сидят дома, прячась от солнцепёка. Есть ещё дачники, как её семья, но такие появляются на выходные с вечера пятницы до воскресенья, а сегодня понедельник.
Хорошо. Меньше глаз — меньше вопросов.
Ноги становятся тяжелее. Каждый метр, приближающий к дому, даётся с трудом. Точно одерживает очередную победу на олимпийских играх, с надрывом и треском в жилах. Глубоко вздохнув, Выходцева замирает. Светло-бежевый дом с бордовыми ставнями и крышей пустой, безликий. Пристроенный гараж затворен, но без замка. Цветочные клумбы — гордость матери: роскошная красочная палитра покрывает палисадник, но сейчас кажется, что растения, предчувствуя недоброе, склоняют бутоны.
Милиции не маячит, беготни, суеты нет, значит, никто не хватился Выходцевых. Что ж, криков соседи могли и не услышать.
Озноб пробирает до костей. Перетерпев спазмы в груди Катя медленно ступает дальше. Принюхивается — живых нет, трупный смрад — есть. Запах ламии нестойкий — рассеивающийся. Значит, тварь ушла. Хотя, возможно, поблизости затаилась.
Дрожащей рукой открывает металлическую калитку — она протестующе скрипит в ответ. Катя испуганно прислушивается к напряженной тишине… Проходя мимо палисадника, рывком отдирает покосившуюся деревянную палку. Пригодится — вместо кола, вон даже с одной стороны заострена. Ударом об колено ломает пополам. Снимает с плеч рюкзак, оставляет у дома и осторожно двигается дальше. Прислоняется к входной двери. Нащупав холодную ручку, неспешно тянет. Закрыто.
Скользит рукой в щель под козырьком и достаёт запасной ключ. Щелчок…
Сжимая в руках по колу, двигается в сторону достроенной комнаты и в ужасе замирает. Будто в фильмах ужасов вся кухня залита кровью. Разводы на полу. Куски, ошметки… Отпечатки рук на светлых стенах, с длинными полосами от пальцев, точно жертву тащили, а она тщетно пыталась уцепиться хоть за поверхность. Чёртов спецэффект мелькает заезженным кадром: кровь, кровь, кровь… Словно не ламия, а потрошитель поработал! Большой кухонный нож и оторванная телефонная трубка, разбитая на мелкие осколки, валяются заляпанные красными сгустками на полу.
Позади раздаётся стук. Трупная вонь касается носа. Обдаёт холодом, кожа покрывается мурашками. Чутье кричит, срывая голос: «Бей!»
Выходцева, крепче стискивая колья, с разворота втыкает в возникшего из ниоткуда кровопийцу. Тварь лёгким движением, — схватив одновременно за оба запястья, — отражает нападение. Сдавливает с такой силой, что Катя непроизвольно разжимает пальцы. Оружие со стуком падает и откатывается в стороны. Рядом вжикает воздух — кулак ламии обжигает скулу. От удара сносит назад — перед глазами проносится сноп искр. Выходцева, отлетев, гулко бьётся затылком о стену и обессиленно сползает на пол. Голова трещит. Звон в ушах не смолкает — кровопийца безжалостно тянет за волосы вверх. Ахнув, Катя вцепляется в руки мучителя, а тело будто само живёт — жилы трещат, кожа растягивается. С гибкостью кошки заставляет извернуться, чиркнуть когтями по ламии и лягнуть на «авось». Хрусту ломаемых костей противника вторит его истошный вой, но вскочить Выходцева не успевает. Кровопийца хоть и отпускает, но вмиг очухивается — ожесточённо пинает, сбив с ног: Катя сжимается в комок, прикрывает голову, гася удары.
— Дрянь полукровная, — распалившись, хрипит ламия. Хватает стул и шибает им по спине — он с треском разлетелся. Выходцева жалобно всхлипывает. В руках кровопийцы остаются обломанные палки. Недобро оскалившись, бьёт ими так, что невозможно уследить за движениями. Каждое соприкосновение отдаётся в теле волнами жгучей боли. Слёзы разъедают глаза. Прикрыв голову, Катя опять сворачивается в позу эмбриона. На губах — солоновато-сладкий привкус, слегка отдающий металлом.
