— Какое удивительное окошечко. Смотрите — двенадцать пузатых стеклышек и каждое все показывает по-своему! — Трувер с любопытством заглядывал в окошко то с одного, то с другого бока. — Я вспомнил!.. Это опять они! Это буковки нас сюда завели!
— Верно!.. Они все время так и командовали мне в ухо: поверните сюда! Не останавливайтесь! Входите сюда! И вот мы оказались на этом чердаке! Чего они от нас хотят?
— Они и сейчас где-нибудь тут, я уверен! — Трувер огляделся, откашлялся и мягко спросил: — Почтенные господа буковки, будьте добры подать голос, если вы тут присутствуете!
— Мы все тут! — тоненько, но отчетливо пискнуло разом изо всех углов чердака. — Мы дома! Мы тут родились!
— С добрым утром! — как можно вежливее сказал Трувер. — Вам чего-нибудь еще от нас нужно?..
— Постелите что-нибудь беленькое, вам виднее будет, — приказали буквы.
Едва им постелили большой белый платок, как он весь покрылся узором — сотни разных букв тесно заполнили его, засуетились, забегали и быстро выстроились в ряды строчек, в отряды отдельных строф и в целый полк какой-то поэмы, или баллады, или еще чего-то, чему и места не хватило на платке, так что множество букв, как букашки, столпилось и сновало еще прямо на полу, вокруг платка.
— Ну! — повелительно пискнула значительная большая красная буква. — Начинай расколдовывать все, что в нас вложил и заколдовал старый Менестрель!
— Как… расколдовать? То есть читать?
— Ну да, вы, люди, это так называете. Начинай!
Ртутти и Жонглер, незнакомые с искусством чтения, уставились на Трувера, и тот начал медленно, нараспев читать вслух то, что было «заколдовано» в буквах.
На первый взгляд это был тот самый старый миракль, который они должны были разыгрывать на городской площади в праздник дня святого Пуллинария. Только кое-где вставлены были совсем новые стишки и реплики, а потом целая ядовитая, издевательская баллада, которая так понравилась вчерашнему рыцарю. А уж конец представления! Там было такое, что и прочесть было страшновато.
— Все равно, чудесные стихи! Звенят, как колокол! — с восхищением воскликнул Трувер.
— Свободные, как птичье пение! — воскликнул Жонглер.
А карлик Ртутти, чуть не плача, схватился за волосы и завопил:
— Да! Да! Как птичье пение! Мы и сами будем как птички — в хорошей клеточке с толстой решеточкой, если будем настолько сумасшедшими, чтоб спеть такие песенки на городском празднике! Вы что, с ума посходили?
— Я ведь ничего про это не сказал… — смущенно пробормотал Трувер. — Просто я вижу, что стихи уж очень хороши.
Жонглер сказал:
— Это какие-то странные стихи. Я, кажется, их запомнил до последней буквы. Разве это может быть?
— Ой… Я тоже! — в испуге воскликнул Ртутти. — Ну ладно, когда мы уйдем отсюда подальше месяца на три пути, мы как-нибудь это сыграем, но не на этой неделе и не в этом городе, где…
— В этом городе. И на этой неделе! Вы должны! — удивительно властно и даже не очень пискливо проговорили знакомые голоса.
Ртутти в отчаянии рванул себя за волосы, но вдруг хитро улыбнулся и покладисто ответил:
— Можно, можно, отчего же! Тем более раз люди… то есть вот эти уважаемые наши приятели просят… Отчего не попеть! — Он подмигнул товарищам, и они надели шляпы, отправились на улицу, и, когда завернули за угол, Ртутти, опасливо оглянувшись, шепотом сказал:
— С этими рукописными чертенятами лучше не спорить. Мы их надуем: сделаем вид, что согласились, а когда дойдет до представления на площади — мы все сыграем и споем по-старому, как всегда. Магистрат нам хорошо заплатит, и мы поскорей уйдем, пока эти пискливые закорючки, петельки и хвостики не подвели нас под пеньковую петельку между двух столбов на площади… За такие стишки заработать себе местечко на магистратских качелях — это раз плюнуть!
Трувер вздохнул и кивнул, соглашаясь. Стихи ему очень, очень нравились, а вот виселица — ни капельки!
Посреди главной соборной площади плотники уже сколотили высокий помост для представления «Действа о Драконе».
Портные сшили костюмы чертей, рыцарей и святого Пуллинария, маляры подкрасили свежими красками громадную и ужасную голову Дракона, а бочары натянули на множество ободьев от винных бочек длинную холщовую кишку — туловище Дракона, который должен был, к ужасу зрителей, появиться в самый страшный момент представления.
Комедианты и музыканты выучили свои роли так, что они им снились по ночам, а исполнитель роли святого Пуллинария — Трувер — совсем разучился говорить по-человечески, а все только стихами. Даже за обедом, вместо того чтоб сказать «отрежь мне хлеба», он торжественно вещал: «Благословляю тебя отрезать мне ломтик этого дара божьего!» — так что Ртутти до судорог доходил, стараясь удержаться, чтоб не захохотать ему в лицо. Мешать ему было никак нельзя — ведь у него была самая важная (если не считать Дракона) роль в представлении.
В финале, когда Дракон грозился разрушить за грехи весь город, святой Пуллинарий укрощал его ярость пением и игрой на арфе. Растроганный до глубины души Дракон обещал взять под свое покровительство город, а святой Пуллинарий взамен давал торжественное обещание каждый год поставлять на съедение Дракону двенадцать самых худших, грешных и строптивых жителей города.
Заключив этот договор, Дракон милостиво уползал с помоста, Пуллинарий озарялся розовыми огнями и вкладывал меч в ножны, а народный хор возносил хвалу небесам за чудесное спасение города, и тем представление заканчивалось.
Таким образом город постоянно очищался от дурных граждан и Дракон был сыт.
Отбор питательных грешников для Дракона некогда производил сам святой Пуллинарий, а после его кончины его прекрасная статуя, выставленная на площади перед собором.
И вот накануне дня святого Пуллинария Ртутти, как всегда, сидел в таверне за одной бочкой с карликом Шарлем и почтительно слушал его болтовню, в душе обзывая того ослом, болтливой сорокой, трещоткой, но нисколько не отказываясь от угощения.
— Я человек небольшого роста. Верно?
— Верно! — кивал Ртутти, нажимая на говядину и горячие лепешки. — Уж никто не скажет, что большого.
— Вот в этом-то и разница между нами, — самодовольно надувался Шарль. — А ты кто? Ты, бедняга, ведь самый настоящий карлик! Чувствуешь?
— Пока я голодный, я мало чего чувствую. А как поем — чувствую! — присасывался к пивной кружке Ртутти.
— А я вот сижу с тобой, разговариваю, будто мы с тобой ровня. А? Верно?
— Разговариваешь!.. — кивал Ртутти и тянул к себе с блюда гусиную ногу.
Но Шарлю всего было мало — так ему хотелось похвастаться и повеличаться, просто до смерти хотелось!
— Знаешь, какой я человек? — все приставал он к Ртутти.
— Знаю: просто небольшого роста!
— Нет, не знаешь! — Он втыкался носом в самое ухо Ртутти и шипел: — Я тайный! Секретный человек! Ага! Удивился?
— Уй-ой-ой!.. — От удивления Ртутти запихнул себе в рот громадный кусок паштета.
— Это еще что!.. — Шарль снова ткнулся с размаху носом прямо в ухо Ртутти. — Я предсказывать могу. Будущее! Не веришь?
— Я верю. Только этого не может быть.
— Не может? А хочешь, я тебе что-нибудь предскажу? Например, что завтра будет.
— А это и так известно: праздник святого Пуллинария и мы будем представлять действо «О Драконе».
— А потом?
— Потом Магистр нам заплатит за работу.
— А еще?
— Еще?.. Ну святой Пуллинарий через свою статую будет объявлять, кого из жителей надо отправлять на кушанье Дракону. Только нас это не касается — мы не жители.
— Ага! Так вот я такой человек, что могу предсказать, кого завтра Пуллинарий отправит Дракону на обед!
— Мы тут чужие, нам все равно, мы тут никого не знаем. Шарль злорадно потер свои маленькие холодные ручки, похожие на лапки большой лягушки.
— Одного ты знаешь: это знаешь кто? Это Бертран, Рыцарь Зевающей Собаки! Вот кто! Тот самый, который собирался отрубить вам головы, если ему не понравится пение… Ты рад?
— Я бы не сказал! — Ртутти перестал жевать и начал внимательно вслушиваться. — Чего мне радоваться — головы у нас остались на месте.
— Ну все-таки он хотел! Ты должен радоваться: его посадили в темницу за долги и отняли всё: коня, шпоры, копье, меч, наколенники, налокотники, панцирь, шлем, всё, всё. Его изгнали из трех королевств и одиннадцати герцогств за своеволие и непочтительность! Он стащил за ногу с трона Великого Герцога и поколотил четырех его рыцарей! Кроткого епископа, который хотел убедить его уйти в монастырь, он сунул вниз головой в бочку со сладким ликером. Это самый что ни на есть бешеный драчун, непочтительный грешник во всем христианском мире. Ну, да теперь святой приготовил ему славный жребий!..
Ртутти слушал все внимательней.
