Ртутти слушал все внимательней.
— Да ведь, может быть, добрый святой Пуллинарий его простит?
— Как бы не так! Ведь Рыцарь оскорбил самого Магистра Драконвиля! Простит? Завтра увидишь, как он его простит!
— Но ты-то откуда это можешь знать? — лукаво сомневался Ртутти. — Может, тебе явилось видение святого?
— Я сам — видение! — хвастливо стукнул себя кулачонком в грудь Шарль и упал носом в кружку, но не заснул, а продолжал бормотать.
Ртутти приложил ухо к краю громадной кружки, откуда, точно из колодца, отдавалось эхом бормотанье карлика, и очень внимательно начал слушать.
Все, что рассказывал про Рыцаря карлик Шарль, было истинной правдой, но это далеко не было всей правдой.
Пока шли войны с неверными, всякими язычниками и маврами — короли и герцоги наперебой зазывали Рыцаря Бертрана в свое войско, потому что он первым очертя голову бросался в схватку и рубил, колол, опрокидывал, сбивал с коней, поднимал над головой и отшвыривал врагов из-за своей удивительной силы и слепой храбрости.
Потом, когда сражения пошли уже между «верными», то есть между христианскими королями и герцогами, он тоже был желанным гостем при любом войске.
Но вот когда он остался без дела из-за наступившего затишья в междоусобиях — он заскучал, стал азартно играть в кости и проиграл половину своего имущества. Увлекся петушиными боями и проиграл вторую половину.
Третью половину он прокутил и прогулял и роздал всем, кто у него просил: разным бедным, несчастным или просто бессовестным людям.
А так как этой третьей половины у него не было и ему пришлось ее брать в долг — перед праздником святого Пуллинария он оказался окончательно без гроша, без коня, оружия и доспехов и вдобавок за очень толстой решеткой в городской башне в ожидании суда.
Там он, в первый раз в жизни призадумавшись, сидел и смотрел через решетку на городскую площадь, где плотники вколачивали последние гвозди в готовый помост для представления миракля.
И так как тут не с кем было драться и не было пи петухов, ни игорных костей, он впервые стал думать и размышлять, и прожитая жизнь вдруг показалась ему какой-то глупой и уж очень что-то бессмысленной.
Как хорошо было бы сидеть тут хоть не одному, а с каким-нибудь рыцарем. С кем?.. Он перебирал в памяти и вспомнил веселого, щедрого, доброго пылкого и храброго Аль-Мансура! Вот с кем бы он не соскучился, даже сидя в башне! Но тут же с горечью вспомнил, что ведь это он сам убил Аль-Мансура в поединке после того, как они бились с ним от полудня до темноты. И ему стало смутно на душе — он понял, что любил этого «неверного» рыцаря Аль-Мансура больше всех «верных», и очень загрустил о том, что его нет сейчас с ним.
Он вспомнил, что среди сарацинских рыцарей было немало благородных воинов, на чье слово можно было положиться, и они сражались честно и храбро, и у него не было к ним ни капли вражды в сердце.
Вспомнил, что неверные рыцари выказывали ему всегда уважение и восхищались его смелостью и силой. И вдруг ему показалось удивительным и странным: он сам рубил врагов во имя кроткого и милосердного христианского бога. А мусульмане — во имя своего, тоже благого и милостивого. И почему нужно было из-за них немилосердно драться, если подумать, как-то не очень понятно. Так он вспоминал и размышлял, не замечая, что на городской площади перед башней собирается все больше людей. И вдруг услышал, как громко затрубили трубы, и увидел, что площадь битком набита народом, из окон выглядывают роскошно одетые богатые дамы и даже на крышах черно от зрителей.
Праздничный миракль «О Драконе» начался.
Появился ангел в белом балахончике и, бряцая на арфе, спел вступление, в котором, по обычаю, заранее рассказывалось публике обо всем, что должно произойти в представлении. О том, как жители города заслужили своим непокорством и небрежением к делам веры жестокую кару и Диавол устроил совещание у тебя в аду и придумал вызвать из дальних стран Дракона, который по пути опустошил целые страны, царства и королевства и наконец подошел к стенам города.
Тогда ангелы тоже устроили совещание у себя на небесах и послали святого Пуллинария (который, впрочем, тогда еще не был святым) — спасти город.
Пуллинарий вышел на Дракона и стал его успокаивать и умиротворять сладостным пением. Ярость чудовища чудесным образом утихла, и, заключив уже известный мирный договор, Дракон уползал в черные скалы…
Стихи для пения были старые, хорошие, и Трувер отлично их спел и ушел плавной походкой.
Следом за ним выскочил Ртутти — очень маленький чертенок с рожками — и стал хохотать так, что казалось, звуки идут то снизу, то сверху, и, кривляясь и хрюкая, объявил, что он собирается подставить ножку святому Пуллинарию и клянется адским пламенем, что погубит его!
В публике многие стали креститься и с отвращением отплевываться от черта.
Все шло хорошо и гладко, как полагалось, как шло уже десятки раз на ежегодных праздниках: черти напустили Дракона на людей, он опустошил разные страны, и ангел явился к Пуллинарию, и тот уже взялся за арфу, чтоб идти навстречу чудищу, как вдруг произошла какая-то заминка.
Никто из зрителей не мог понять, почему среди мертвой тишины Трувер — Пуллинарий открывает рот и снова его закрывает, точно ему что-то мешает запеть благодарственную песню ангелу, принесшему ему благой совет, как укротить Дракона.
А ему и в самом деле мешали. В голове у него, помимо воли, крепко засели прекрасные стихи, написанные как раз для этого момента миракля старым Менестрелем. Они звучали у него в ушах, рвались на волю, и перед глазами вставали и все разрастались буквы и строчки, так что ему просто некуда было от них отвернуться!
— Не желаю… Не буду!.. Боюсь! — стискивая зубы, говорил себе Трувер, а в нем самом что-то пело и звало его:
— Пой! Ничего не бойся! Ты рыцарь! Подвиг перед тобой!
И тут Трувер, сколько ни боролся, в самом деле вдруг почувствовал себя рыцарем, как прежде ему случалось чувствовать себя Герцогом или Волшебником!
Он увидел трехголового Дракона, позабыл, что внутри длинной кишки спрятаны мальчишки, а ребра сделаны из обручей для бочек. Он поверил, что он настоящий рыцарь и перед ним настоящий Дракон! И вместо медовой, умиленной мелодии для укрощения ярости — он, буйно рванув струны, запел боевую пест старого Менестреля — вызов всем чертям и драконам!
Правители города Магистр и Епископ, взиравшие на народное представление с высоты украшенного коврами помоста, онемев от удивления, переглянулись. А глупый простой народ, теснившийся плечо к плечу по всей площади, — все эти толпы каменщиков, бочаров, оружейников, шорников, плотников и кузнецов сперва все разом по привычке сдернули шапки с голов, как было положено по закону при каждом упоминании о покровителе города Драконе, а потом, один за другим, стали напяливать их обратно на лохматые головы.
Ртутти, одетый в эту минуту шутом, стоял на подмостках рядом с Трувером. Он должен был трястись от страха и малодушно уговаривать Пуллинария убежать от Дракона. Он и в самом деле трясся, но не от страха перед Драконом. Слушая безумную песню Трувера, он трясся совсем от другого страха:
— Пропали мы… пропали… Повесят нас сегодня же! — И в то же время в ушах у него оглушительно звенели слова озорной баллады, стучали барабанами, звучали во весь голос, рвались наружу… Он даже почти не удивился, когда Жонглер, закрыв от страха глаза, вдруг засвистел на флейте мелодию этой самой баллады. «Все пропало, — сказал себе Ртутти. — Пропала моя головушка с колпачком и с кисточкой!» — и своим гнусавым, пронзительным голоском напропалую стал подтягивать припев подсказанной этими окаянными буковками баллады про трехголового Дракона, у которого зачесался хвост!
В тишине бодро высвистывала флейта, зычный голосок карлика с каким-то отчаянием выговаривал каждую букву, каждое слово, разносившееся до самых дальних концов площади. И тут в мертвой недоуменной, точно предгрозовой тишине вдруг заливисто, радостно расхохотался в толпе какой-то совсем маленький мальчонка, сидя на плече у отца. И точно по сигналу, прорвавшись на волю, над площадью зазвенели десятки… сотни радостных детских голосов: они простодушно потешались и над тем, что у Дракона, оказывается, хвост, как у ящерицы, да еще три глупые башки, которые стукаются друг о друга!
Потом еще один, вовсе уже не детский, гулкий, басистый раскатистый хохот разнесся по площади точно рев быка — это хохотал Рыцарь Зевающей Собаки, схватившись за решетку окошка башни.
Тем временем Ртутти допел свою балладу и, содрогаясь от страха, мгновенно нырнув за драконью тушу, исчез с помоста.
Дракон пускал клубы зловонного дыма, мотал всеми тремя головами, ожидая сладкоголосой песни Трувера, чтоб смягчиться сердцем и милостиво заключить жестокий договор. Но в голове Трувера уже все окончательно перевернулось. Теперь жаждал он подвига! В нем бушевала и рвалась в бой душа старого Менестреля. Как боевые трубы, пели слова его песни, в которую тот влил кровь своего сердца.
