— Стреляй, Николка!
Но смотрят ребята, а стрелять-то и не в кого. Пусто в бане. Только на полке немного заячьего пуха белеется. Походили ребята вокруг бани, стрельнули в небо и пошли домой.
Идут смеются: вечно эта бабушка Степанида придумывает что-нибудь. Прибежала домой белая, трясётся вся:
— Хватайте ружьё! Черти в бане моются.
Вот тебе и черти. Верь после этого бабушкам.
ССОРА ИЗ-ЗА СНЕЖНОГО ЗАЙЦА
Стразу же после вьюги оттепель началась. Вязким стал снег, в снежки играть можно. Сказал Рваный Бок Пушку:
— Пойдём лепить снежного зайца.
Обнял Пушок друга.
— Ну до чего у тебя, Рваный Бок, голова светлая. Обязательно что-нибудь придумаешь весёлое.
Выбежали зайцы на поляну, лепить начали. Пушок, тот — раз-два! — и готово. Слепил себе зайца. Сел возле него, ножки вытянул, сидит, отдыхает.
А Рваный Бок знай себе лепит, старается. Сперва животик арбузиком скатал. Головку над ним пристроил. Где должны быть уши, прутики воткнул. Вместо носа шишку сосновую приладил. Губы землицей навёл, брови навёл — и заяц готов.
— Какой хороший, — позавидовал Пушок.
А Рваный Бок отряхнул снег с груди и говорит:
— Как же он может быть не хорошим, когда я его с тебя лепил. Похож?
— С меня? — посерел Пушок. — Это что же, по-твоему, у меня уши из прутиков? Это что же, по-твоему, у меня нос из шишки сосновой?
Подскочил и — раз-раз! — раскидал у Рваного Бока снежного зайца.
— Ах, так, — сказал Рваный Бок. — Ты что же, думаешь, если я у тебя в доме живу, по ночам на твоей печке греюсь, то ты можешь со мной делать всё, что хочешь?
Подскочил и раскидал у Пушка снежного зайца. А Пушок схватил горсть снегу и залепил Рваному Боку в ухо. А Рваный Бок, недолго думая, залепил ему в левый глаз. А Пушок поймал его за уши и — тык-тык-тык — носом в снег.
И зайцы подрались.
Вырвался Рваный Бок, отбежал в сторону. Набрал снегу, помял, поплевал, чтобы покрепче снежок получился, размахнулся и — чик! — Пушку между глаз.
Кувыркнулся Пушок на спину и лапки кверху. А Рваный Бок вытер кровь под носом и говорит:
— Пускай тебе сороки живот расклюют.
И пошёл домой. Залез на печку. Вскоре и Пушок домой пришёл. До вечера просидели они на печи молча.
И за ужином не проронили ни слова. А на другой день как ни в чём не бывало сидели на полянке и лепили снежных зайцев.
Рваный Бок всё носом водил, принюхивался. Вроде пахнет чем-то в роще. Не такой вроде воздух в ней, что зимой был. Что-то есть в нём особенное, а что — Рваный Бок никак понять не может.
И тут на нос ему — кап.
Поднял Рваный Бок голову. Думал, дождик собирается. Но смотрит — небо чистое, ни единой тучки на нём. А капелька откуда-то на нос капнула. И на ухо капнула. И на ресничку.
Крутит Рваный Бок головой, ничего не понимает: что-то творится в роще. Не такая она стала, как была всю зиму. Пушок тоже носом крутит, тоже никак понять не может, что с рощей творится.
На ветке берёзы синичка пристроилась. Грудку огладила. Осмотрелась и весело тенькнула:
— Тинь!
— Пинь! — отозвалась ей с соседнего дерева подружка.
— Тюль!
— Пуль! — послышалось со всех сторон.
Роща ожила. Зашевелилась.
Зашевелился и медведь Спиридон в своей берлоге. Лапу изо рта вынул. Наружу вылез. Постоял. Пожмурился. Стукнул кулаком в дверь своего давнего соседа и товарища медведя Лаврентия.
— Вставай, Лаврентий, весна пришла.
— Так вот это что! — подпрыгнул Рваный Бок. — Весна!
Пушок тоже подпрыгнул и закричал:
— Весна!
Зайцы пристроились под ореховым кустиком и начали счёсывать с себя зимний пух. А вокруг шумели, рассаживались по деревьям вернувшиеся с юга грачи.
Бурная в этом году весна была. Не успел медведь Спиридон с себя старую шерсть счесать, как уж снег оврагами в речку уполз, из-под прошлогодней опавшей листвы подснежники пробились. Тепло стало.
Рваный Бок ушёл от Пушка.
— Теперь и под ёлочкой не замёрзну. Спасибо тебе, выручил ты меня из беды. Такую студёную зиму одолеть помог.
— На том и жизнь стоит, чтобы помогать друг другу.
— Не думал я об этом раньше, а теперь всем попавшим в беду помогать буду.
— Ты думаешь, это так легко?
— Но я всё равно буду. Честное слово, — сказал Рваный Бок и добавил: — Заходи ко мне. Всегда рад тебя видеть.
— Зайду, — пообещался Пушок и дня через три навестил друга.
Спал Рваный Бок. Всю ночь он лягушек на озере слушал, только уснул у себя под ёлочкой, а Пушок — толк-толк его под бок.
— Вставай. Разве можно сейчас спать? Ты погляди, что в полях делается. Сев идёт. Тракторы на всю степь песни распевают. Идём глядеть.
Полдня бегали зайцы по полям, глядели, как колхозники хлеб сеют. После обеда в село свернули. Спрятались за огородом бабушки Степаниды. Припали к плетню, смотрят, как бабушка морковь сажает.
День был солнечный. Петухи пели. Празднично, заливисто:
— Кири-ку-ку!
Только Рваному Боку не до петухов было. Просквозило его ночью на озере, чих напал. Закрылся Рваный Бок лапками, сморщился и — апчхи! — на весь огород. Да громко так, с высвистом.
Дрогнула бабушка Степанида. Посмотрела из-под ладони вокруг. Нет никого. Только за плетнём будто шепчется кто-то. И будто глядят на неё сквозь плетень четыре жёлтых глаза и не моргают.
Зашевелились у бабушки Степаниды седые волосы на голове. А два глаза за плетнём зажмурились и — апчхи! — чихнули на весь огород. Даже полынок прошлогодний закачался.
— Матушка-владычица! Черти!
Выронила бабушка Степанида мешочек с морковными семенами и затрусила по тропинке к дому:
— Николка!.. Николка!..
А Пушок перемахнул через плетень, схватил мешочек — ив рощу. Сели зайцы на крылечке домика Пушка, заглядывают в мешочек. Семена лапками помешивают.
— Сколько! — хлопает ушами Рваный Бок. — Вот если из каждого семечка морковку вырастить. Года на три есть хватит.
И предложил другу:
— Давай, Пушок, посеем эти семена. Будем всё лето со свежей морковкой. И на зиму запасём.
Обнял Пушок друга. Прижал к груди. По спине хлопает.
— Ну и голова у тебя! Что придумал! Я уж хотел выкинуть их. Думаю: зачем они нам? А ведь это же здорово — огород свой заиметь. Не надо будет по чужим лазить.
Разрыхлили зайцы землю в палисаднике. Посадили морковку. А пока сажали, кончился день. Звёзды на небо высыпали. Ночь началась. На озере лягушки заквакали. Но не пошёл Рваный Бок в эту ночь их песни слушать. Уселся в палисаднике и стал ждать: вот сейчас семена прорастут, распустится ботва, и появятся в земле красные морковки.
Однако уж и за полночь перевалило. Туман по роще пошёл. Тени редеть начали, а морковки всё нет и нет.
Встревожился Рваный Бок. Вбежал в дом, растолкал Пушка на печке.
— Вставай. Нет морковки.
— Как нет? Почему нет? — вскочил Пушок.
А Рваный Бок отвернулся даже:
— Не взошла. Семена порченые, наверное, попались.
— Не взошла? — захохотал Пушок. — Чудак! За ней ещё ухаживать надо. К осени морковка будет.
— К осени? — У Рваного Бока сузились глаза и открылся рот. — И-и, я думал, сейчас, сразу. Только ночь зря потерял.
— Сразу. Какой ты быстрый! Потопаешь, пока морковку вырастишь.
— Нет уж, пусть другие топают. Не для того жизнь дана, чтобы на огороде торчать. Я как-нибудь и без морковки обойдусь, — сказал Рваный Бок и решительно пошагал к себе под ёлочку.
С этого дня Рваный Бок и Пушок редко видеться стали. Пушок, тот всё у домика своего вертится, за морковкой ухаживает. А Рваный Бок днём спит, а ночами до зари на озере пропадает, лягушек слушает.
Пристрастился Рваный Бок лягушек по ночам на озере слушать. Придёт по вечерним сумеркам, сядет на бережке, ждёт. Вот из-за полей луна выкатывается. Жёлтая. Большая. Ветерок дуть начинает. И слышит Рваный Бок: где-то совсем рядом, под корягой, лягушка потягивается, подружку зовёт:
— Ку-ма? Ку-ма?
И тут же с противоположного берега отзываются на её крик:
— Штво ты? Штво ты?
— Ox… Ox…
— Плы-ву, плы-ву…
Шлёпанье. Плеск. Тихо.
Черев минуту слева начинают шептаться:
— У-ор. У-ор.
— Я — твой. Я — твой.
— Н-не надо. Н-не надо.
— Ир — ра, Ир-ра.
И тут же из-под коряги высовываются две ехидные лягушачьи мордочки и шлёпают губами:
— Шлы-шишь? Шлы-шишь?
— Вот-квак! Вот-квак!
И опять прячутся. И с середины озера доносится весёлое:
— Кр-ра-сиво! Кр-ра-сиво!
— Красиво, — шепчет Рваный Бок и поводит ушами.
А озеро уже поёт сотней голосов. И один другого краше. И не уходил бы Рваный Бок домой, так бы и слушал.
