«ЧТО Я НАДЕЛАЛ!»
Внезапное падение не причинило Жаконе особенного вреда. Охая и кряхтя, он поднялся на ноги, покрутил головой, хвостом, пошевелил руками и убедился, что всё цело.
Жаконя огляделся по сторонам.
Вокруг стояла суровая, вся засыпанная пушистым снегом сибирская тайга. Приближался вечер, и холодное негреющее солнце спускалось всё ниже и ниже; скоро уже оно коснётся вершин деревьев, а потом и совсем спрячется за ними…
И тогда Жаконя сильно испугался: ведь ночью он здесь замёрзнет! Его занесёт снегом!
«Один, без людей, в лесу! Что делать?»— думал Жаконя, и его проволочный хвост изогнулся, как вопросительный знак.
Вернуться бы сейчас Жаконе в тёплую избу, на мягкую кровать, и чтобы рядом лежал Папа! И даже запах Папиной телогрейки, который раньше Жаконя не любил, показался ему теперь самым прекрасным запахом на свете… Наверное, сейчас Папа ищет Жаконю, советуется со своей телефонной трубкой; глаза у Папы — печальные-печальные…
«Ой, что я наделал! — застонал Жаконя. — Ведь Папе без меня будет очень скучно, он и работать, может быть, станет хуже. Ведь я приносил ему пользу, ведь он очень меня любил, и я был ему нужен! Ну почему я не подумал об этом вовремя, почему не послушал этого доброго чёрного пса! В самом деле, я ещё глупый, ужасно глупый!..»
И в тот момент, когда Жаконя сам сообразил, что сделал глупость, он, незаметно для себя, стал гораздо умнее.
Вдруг послышался шелест крыльев, и возле Жакони на дорогу опустилась большая чёрно-белая птица с длинным прямым хвостом.
Птица наклонила голову и с любопытством посмотрела на обезьяну чёрным глазом, потом подскочила поближе и посмотрела другим глазом.
Жаконя растерялся, он не знал, что ему делать: птица была гораздо больше его и драться с нею Жаконе казалось невыгодным — вон какой у неё крепкий клюв! «Кто она такая, что ей от меня надо?» — думал Жаконя. А птица попрыгала вокруг Жакони и громко затараторила:
— Чей ты, деточка? Чей ты, деточка? Чей ты, деточка?
— Папин, — ответил Жаконя и нахмурился — ему не нравилась эта птица.
— Ты — человечек? Ты — человечек? Ты — человечек?
— Я обезьянка, и зовут меня Жаконя.
— Чудесно! Чудесно! Чудесно!
— А тебя как зовут?
— Вот чудак! Вот чудак! Он не знает, как меня зовут…
Я — Сорока-белобока, я — Сорока-белобока! Чудак-чудак-чудак!..
— Перестань, пожалуйста, трещать, Сорока. Лучше помоги мне вернуться в деревню.
— Чепуха-чепуха! Ты будешь жить у меня, в моём гнёздышке! Это чудесно-чудесно-чудесно!
С этими словами Сорока ухватила клювом Жаконю за курточку, подскочила и, взмахнув крыльями, полетела…
На опушке леса, неподалёку от строительства завода, росла высокая берёза, на самом верху её находилось большое гнездо, сделанное из веточек, сухой травы и глины.
Гнездо походило на шар, а залезали в него сбоку, через круглую дырку.
Здесь жила Сорока. Сюда она и прилетела, держа в клюве Жаконю.
Жаконя пролез в дырку и чуть не заплакал — в гнезде было темно и как-то странно пахло… наверное, Сорока не отличалась аккуратностью.
— Подожди меня, деточка, я скоро прилечу, — сказала Сорока Жаконе. — Хочется рассказать о тебе всем знакомым.
И она полетела по опушке, громко крича:
— Чрезвычайно! Чрезвычайно! Наконец-то у меня есть сыночек! Приходите в гости посмотреть на моего сыночка!
— Разор-р-ралась, стар-р-рая дур-р-ра! — крикнул с соседней берёзы чёрный ворон; он был большой грубиян и терпеть не мог хвастливую Сороку, хотя она и приходилась ему какой-то дальней родственницей.
Жаконя же сидел в гнезде, приглядевшись, он увидел, что всё гнездо устлано перышками, пухом, клочками шерсти и тряпочками, которые Сорока неизвестно где раздобыла.
Всё-таки здесь было теплее, чем на открытом воздухе. И поджав под себя озябший хвост, тряпичная обезьянка задремала, утомлённая переживаниями этого дня, и даже не слышала, как вернулась домой Сорока и как наступила ночь…
На следующий день разные птицы слетелись к высокой берёзе. Здесь были и Чижи, и Снегири, и Галки, и Воробьи, и даже чёрный Ворон — всем было интересно посмотреть на сыночка болтливой Сороки.
Последним прилетел Дятел; у него сильно болела голова после работы — ведь известно, что он добывает себе пищу головой.
Сорока вылезла из гнезда, уселась на ветку, отряхнулась, поправила клювом перья на хвосте и притворилась, будто она удивлена, видя стольких гостей! (В глубине души Сорока сильно жалела, что сейчас не лето — тогда гостей было бы ещё больше.)
— Чем-чем я заслужила такое уважение? Чем-чем? — трещала Сорока.
— С-сама з-звала, — коротко ответил красногрудый Снегирь.
— Чем-чем мне вас потчевать? Чем-чем мне вас потчевать? — суетилась Сорока.
— Ничем, ничем! — отвечали птицы. — Покажи своего сыночка!
— Деточка! Деточка! — позвала Сорока, обернувшись к гнезду.
И в дырке показалась голова Жакони. Он первый раз в жизни видел такое множество птиц и от удивления быстро-быстро заморгал.
— Пре-кра-сный ребёнок! Пре-кра-сный! — сказала Галка. — Это ваш собственный?
— Я подобрала его на дороге, он совсем замерзал, бедняжка, — вздохнула Сорока.
— Так… Так… — задумчиво стукнул носом Дятел.
— Он будет у вас жить? Будет здесь жить-жить? — спросили Чижи.
— Да, я буду его воспитывать, — важно промолвила Сорока.—
Вы видите, что он — особенный ребёнок, он не похож на ваших детей; у него нет ни перьев, ни крыльев… Но как только наступит весна — я научу его летать так же красиво, как летаю я сама!
— Вр-раки! — каркнул чёрный Ворон. — Ер-р-рун-да! Дятел опять стукнул задумчиво:
— Так… так…
Услышав, что его собираются учить летать, Жаконя спрятался в гнезде.
Птицы ещё немного пощебетали и улетели. Только Ворон и и Дятел задержались.
— Я бы посоветовал вам отнести ребёнка к людям, — сказал Дятел Сороке. — У кого нет крыльев, того летать не научишь.
— Пр-р-равильно! — крикнул Ворон и тяжело поднялся в воздух.
— Ах, я ведь так одинока! Деточка будет для меня утешением и развлечением! — сказала Сорока.
— Так… — с сомнением ответил Дятел и тоже улетел.
Плохая жизнь пошла у Жакони.
Высокая берёза раскачивалась под ветром, и вместе с ней качалось гнездо. Жаконя боялся вывалиться оттуда и поэтому сидел тихо и смирно.
Он не любил болтливую Сороку. Правда, она ещё не начинала учить его летать, но каждый день воспитывала, всё время приговаривая: «Деточка-деточка-деточка!»
— Я очень-очень хочу, чтобы ты научился беззаботно порхать! — говорила Сорока. — Порхать — это так чудесно-чудесно! Ну что ты сидишь, задумавшись? Мой деточка не должен думать ни о чём! Пусть думают другие, а ты должен жить без всяких мыслей! Понял?
И чтобы Жаконя как следует понял, что хочет Сорока, она пребольно ударяла его твёрдым клювом по макушке…
От таких «уроков» и в самом деле можно перестать думать!
— Я хочу, чтобы скорее наступила весна, чтобы ты научился летать, — продолжала Сорока. — Я хочу, чтобы ты стал в нашем лесу самой важной птицей! Ведь ты — особенный! Ты — исключительный! У тебя наверняка есть способности! Понял?
И она опять ударяла его клювом.
Жаконя ойкал, прикрывал голову руками и мечтал удрать от Сороки… Он совсем не хотел быть важной птицей.
Он хотел жить вместе с людьми — с шестилетним Мальчиком, с Папой, с Гутей, — которые никогда не щёлкали его по голове, а по-настоящему любили и которым он был нужен.
— Ну, пожалуйста, — просил Жаконя Сороку, — отнеси меня в деревню, к моим друзьям!
— Вот чепуха-чепуха! — отвечала птица. — Чем-чем тебе здесь плохо? Я же тебя обожаю!..
И она крепко прижимала тряпичную обезьянку к своим жёстким, неуютным перьям.
Когда Сорока улетала из гнезда, а улетала она часто, — Жаконя просовывал голову в дырку и смотрел вниз.
Он видел, как с каждым днём всё выше вырастали стены завода, как, не обращая внимания на зимнюю стужу, бойко работали каменщики, плотники, как легко поднимали тяжести подъёмные краны, как деловито крутились колёса пробегавших грузовиков…
С восхищением смотрел Жаконя на сиявшие под солнцем ряды окон громадного пятиэтажного дома, в котором будут жить шестилетний Мальчик и его родители. «Только мне уж там не бывать.» — думал Жаконя и тихонько плакал.
Как хорошо было там, на земле, среди людей!
