Петечка орет, не унимается. Домовой сейчас же явился с деревянной лопатой и весь дом раскидал, — от него, говорит, одна сырость, — Петечку за руки взял, побежал на задворки, а там уж рыжий конь стоит; вскочил на коня домовой, Петечку спереди присунул, дочку позади, коня лопатой хлоп, конь скок и под горку по талому снегу живо до леса домчал. А в лесу из-под снега студеные ручьи бегут, лезет на волю зеленая трава, раздвигает талые листья; ухают овраги, шумят, как вода; голые еще березы почками покрываются; прибежали зайцы, зимнюю шерсть лапами соскребают, кувыркаются; в синем небе гуси летят…
Домовой Петечку с дочкой ссадил, сам дальше поскакал, а домовова дочка сплела желтенький венок, ладони ко рту приложила и крикнула:
— Ау, русалки, ау, сестрицы-мавки, полно вам спать!
Аукнулось по лесу, и со всех сторон, как весенний гром, откликнулись русалочьи голоса.
— Побежим к мавкам, — говорит домовова дочка, — они тебе красную рубашку дадут, настоящую, не то что в снежном дому.
— Кота бы нам взять, — говорит Петечка.
Смотрит, и кот явился, хвост трубой и глаза воровские горят.
И побежали они втроем в густую чащу к русалкам играть, только не в представленыши, а в настоящие весенние игры: качаться на деревьях, хохотать на весь лес, будить сонных зверей — ежей, барсуков и медведя — и под солнцем на крутом берегу водить веселые хороводы.
Детскую оклеили новыми обоями. Обои были очень хорошие, с пестрыми цветочками.
Но никто недосмотрел, — ни приказчик, который пробовал обои, ни мама, которая их купила, ни нянька Анна, ни горничная Маша, ни кухарка Домна, словом никто, ни один человек, недосмотрел вот чего.
Маляр приклеил на самом верху, вдоль всего карниза, широкую бумажную полосу. На полосе были нарисованы пять сидящих собак и посредине их желтый цыпленок с пумпушкой на хвосте. Рядом опять сидящие кружком пять собачек и цыпленок. Рядом опять собачки и цыпленок с пумпушкой. И так вдоль всей комнаты под потолком сидели пять собачек и цыпленок, пять собачек и цыпленок…
Маляр наклеил полосу, слез с лестницы и сказал:
— Ну-ну!
Но сказал это так, что это было не просто «ну-ну», а что-то похуже. Да и маляр был необыкновенный маляр, до того замазанный мелом и разными красками, что трудно было разобрать — молодой он или старый, хороший он человек или плохой человек.
Маляр взял лестницу, протопал тяжелыми сапогами по коридору и пропал через черный ход, — только его и видели.
А потом и оказалось: мама никогда такой полосы с собаками и цыплятами не покупала.
Но — делать нечего. Мама пришла в детскую и сказала:
— Ну, что же, очень мило — собачки и цыпленок, — и велела детям ложиться спать.
Нас, детей, было двое у нашей мамы, я и Зина. Легли мы спать. Зина мне и говорит:
— Знаешь что? А цыпленка зовут Фофка.
Я спрашиваю:
— Как Фофка?
— А вот так, сам увидишь.
Мы долго не могли заснуть. Вдруг Зина шепчет:
— У тебя глаза открыты?
— Нет, зажмуренные.
— Ты ничего не слышишь?
Я навострил оба уха, слышу — потрескивает где-то, попискивает. Открыл в одном глазу щелку, смотрю — лампадка мигает, а по стене бегают тени, как мячики. В это время лампадка затрещала и погасла.
Зина сейчас же залезла ко мне под одеяло, закрылись мы с головой. Она и говорит:
— Фофка все масло в лампадке выпил.
Я спрашиваю:
— А шарики зачем по стене прыгали?
— Это Фофка от собак убегал, слава богу они его поймали.
Наутро проснулись мы, смотрим — лампадка совсем пустая, а наверху, в одном месте, около Фофкиного клюва — масляная капля.
Мы сейчас же все это рассказали маме, она ничему не поверила, засмеялась. Кухарка Домна засмеялась, горничная Маша засмеялась тоже, одна нянька Анна покачала головой.
Вечером Зина мне опять говорит:
— Ты видел, как нянька покачала головой?
— Видел.
— Что-то будет? Нянька не такой человек, чтобы напрасно головой качать. Ты знаешь, зачем у нас Фофка появился? В наказанье за наши с тобой шалости. Вот почему нянька головой качала. Давай-ка лучше припомним все шалости, а то будет еще хуже.
Начали мы припоминать. Припоминали, припоминали, припоминали и запутались. Я говорю:
— А помнишь, как мы на даче взяли гнилую доску и положили через ручей? Шел портной в очках, мы Кричим: «Идите, пожалуйста, через доску, здесь ближе». Доска сломалась, и портной упал в воду. А потом Домна ему живот утюгом гладила, потому что он чихал.
Зина отвечает:
— Неправда, этого не было, это мы читали, это сделали Макс и Мориц.
Я говорю:
— Ни в одной книжке про такую гадкую шалость не напишут. Это мы сами сделали.
Тогда Зина села ко мне на кровать, поджала губы и сказала противным голосом:
— А я говорю: напишут, а я говорю: в книжке, а я говорю: ты по ночам рыбу ловишь.
Этого, конечно, я снести не мог. Мы сейчас же поссорились. Вдруг кто-то цапнул страшно больно меня за нос. Смотрю, и Зина за нос держится.
— Ты что? — спрашиваю Зину. И она отвечает мне шепотом:
— Фофка. Это он клюнул.
Тогда мы поняли, что нам не будет от Фофки житья. Зина сейчас же заревела. Я подождал и тоже заревел. Пришла нянька, развела нас по постелям, сказала, что если мы не заснем сию же минуту, то Фофка отклюет нам весь нос до самой щеки.
На другой день мы забрались в коридоре за шкаф. Зина говорит:
— С Фофкой нужно прикончить.
Стали думать, как нам избавиться от Фофки. У Зины были деньги — на переводные картинки. Решили купить кнопок. Отпросились гулять и прямо побежали в магазин «Пчела». Там двое гимназистов приготовительного курса покупали картинки для наклеиванья. Целая куча этих замечательных картинок лежала на прилавке, и сама госпожа «Пчела», с подвязанной щекой, любовалась, жалея с ними расстаться. И все-таки мы спросили у госпожи «Пчелы» кнопок на все тридцать копеек.
Потом вернулись домой, подождали, когда отец и мама уйдут со двора, прокрались в кабинет, где стояла деревянная лакированная лестница от библиотеки, и притащили лестницу в детскую.
Зина взяла коробочку с кнопками, залезла на лестницу под самый потолок и сказала:
— Повторяй за мной: я с моим братом Никитой даем честное слово никогда не шалить, а если мы будем шалить, то не очень, а если даже очень будем шалить, то сами потребуем, чтобы нам не давали сладкого ни за обедом, ни за ужином, ни в четыре часа. А ты, Фофка, сгинь, чур, чур, пропади!
И когда мы сказали это оба громко в один голос, Зина приколола Фофку кнопкой к стене. И так приколола быстро и ловко, — не пикнул, ногой не дрыгнул. Всех было шестнадцать Фофок, и всех приколола кнопками Зина, а собачкам — каждой — носик помазала вареньем.
С тех пор Фофка нам больше не страшен. Хотя вчера поздно вечером на потолке началась было возня, писк и царапанье, но мы с Зиной спокойно заснули, потому что кнопки были не кое-какие кнопки, а куплены у госпожи «Пчелы».
Много было попыток переделывать русские народные сказки. Дело в том, что записывались они на протяжении ста лет — записываются и до сих пор от разных сказителей. Каждый сказитель рассказывает сказку по-своему: один — кратко, другой — пространно, с подробностями; у одного бывает хорошо начало, у другого хорош конец, а у третьего — середина; один сказитель знаменит балагурством, словечками, другой — интересными подробностями рассказа; есть сказители — творцы, истинные поэты, а есть и малодаровитые — простые пересказчики.
Поэтому при составлении сборника сказок для широкого читателя всегда возникала необходимость выбирать из многих вариантов сказок один, наиболее интересный. Но выбрать просто — нельзя, потому что в каждом из вариантов есть что-нибудь ценное, что жалко упустить. Составители таких сборников обычно брались за обработку сказок, причем пересказывали их не народным языком, не народными приемами, а «литературно», то есть тем условным, книжным языком, который ничего общего не имеет с народным. Пересказанные таким образом сказки теряли всякий смысл — в них от великолепного народного творчества оставался один сюжет, а главное: народный язык, остроумие, свежесть, своеобразие, сама манера рассказа-беседы, иными словами, народный стиль — пропадали так же, как дивный и хрупкий рисунок крыльев бабочки исчезает при неуклюжем прикосновении человеческих пальцев.
Моя задача была другая: сохранить при составлении сборника всю свежесть и непосредственность народного рассказа. Для этого я поступаю так: из многочисленных вариантов народной сказки выбираю наиболее интересный, коренной, и обогащаю его из других вариантов яркими языковыми оборотами и сюжетными подробностями. Разумеется, мне приходится при таком собирании сказки из отдельных частей, или «реставрации» ее, дописывать кое-что самому, кое-что видоизменять, дополнять недостающее, но делаю я это в том же стиле — и со всей уверенностью предлагаю читателю подлинно народную сказку, народное творчество со всем богатством языка и особенностями рассказа.
