А хвост у Теши был в точности такой же, как у Нюси, – длинный и с кисточкой на конце. Ещё у Теши были висячие уши, как у собаки таксы, и маленькие чёрные глазки-бусинки.
– Очень, очень рад, – сказал Теша, застенчиво трогая Любину руку.
– Красивая я? – требовательно спросила Нюся.
– Конечно, – ответил Теша без тени сомнения.
– Вот! Я же говорила! – Нюся торжествовала.
– Что тут такое? – раздался вдруг голос откуда-то сверху, и с кровати вниз свесилась лохматая мальчишечья голова.
Теша, Нюся и Люба, не сговариваясь, разом нырнули в стену.
– Уф! Едва успели! – шёпотом сказал Теша. – Это мой мальчик, Миша. Как думаете, он нас не заметил?
– Не знаю, – неуверенно ответила Люба. – А что, ты ему не показываешься?
– Не-а. Нам вообще-то не положено. Это только Нюся у нас – революционерка. Ну Нюся, понимаешь, она – смелая. И вообще, она… ну это ж Нюся! – В голосе Теши послышалось восхищение.
– И красивая? – строго уточнила Нюся.
– Конечно.
– Вот!
* * *
Вечером (после того как мама пожелала спокойной ночи и выключила свет в детской) Люба собиралась уже заснуть, когда услышала рыдания и приглушённые голоса из угла комнаты. Она вылезла из постели и заглянула за шкаф.
Нюся сидела на полу и рыдала себе в коленки.
– Не отда-а-а-а-а-м, – всхлипывала она. Над с ней стоял мрачный как туча Соколовский-Квартирный с неумолимо протянутой рукой.
– Что? – шёпотом спросила Люба. – Уже ищет?
– Ещё как, – буркнул Соколовский-Квартирный. – Уже все углы облазила.
– Ну немно-о-о-о-о-о-жко ещё, – плакала Нюся.
– Ты не хуже меня знаешь Правила. Всё. Точка.
Нюся, не поднимая головы, содрала с себя бусы и протянула их старому домовому. Тот молча взял колье и с кряхтеньем исчез в стене.
– Нюсь! Ну чего ты! Ну ты ж знала, что так будет… – Люба не представляла, что ещё придумать, чтобы утешить подругу. – Нюсь! А хочешь, я пирожных принесу? Папа купил, я знаю. Ню-у-у-усь!
– Не хочу я никаких пирожных!
Тут за обоями послышалось какое-то шевеление, и Нюся с надеждой обернулась. Но из стены вылез не Соколовский-Квартирный с бусами, а Теша Закроватный. При виде его Нюся разрыдалась пуще прежнего.
– Чего вы тут шумите на ночь глядя? Нюся? Нюсь, ты чего это? – Теша выглядел недоуменным, и Любе пришлось рассказать ему о происшедшей трагедии.
– Ой… ну надо же, – сказал Теша. – Нюсь, да ты послушай. Нюсь. Понимаешь, ты – ты очень-очень красивая. Даже и без бус. И с бусами тоже – всё равно красивая. Потому что бусы тут вообще ни при чём. Такое моё мнение. Я думал, ты знаешь.
– Правда? – Нюся подняла голову.
– Правда-правда. Кстати, зелёная ты мне даже больше нравишься, чем оранжевая.
– Да-а-а? А с бусами – всё равно красивее-е-е-е-е…
– Тьфу ты! Понимаешь, это, может, всяким там Оксанкам бусы нужны. А ты красивей всех Оксанок в мире. Без всяких там бус. Вот! Такое моё мнение, – Теша застенчиво закашлял.
– Точно-точно? – Нюся подняла голову, немного подумала, а потом перестала плакать и разом позеленела. – Йо-хо! Люба! Ну чего ты, в самом деле, сидишь? Пирожные неси, говорю! Видишь – гости у нас!
«Как немного, в сущности, нам, женщинам, нужно для счастья, – размышляла Люба по дороге в кухню. – Такие мы непостоянные!»
Глава четвертая
Великая битва шмыгов и дрыгов
Любе не спалось. Мама уже давным-давно пожелала ей спокойной ночи и выключила свет, но заснуть почему-то всё не удавалось.
Услышав шорох возле своей кровати, она, конечно, не удивилась – она давно уже не удивлялась таинственным шорохам.
– Нюся, – окликнула она, – ты чего там делаешь?
Однако в ответ она услышала лишь недовольное ворчание – причём голос был явно не Нюсин.
– Кто тут? – Люба дёрнула за шнурок бра. Вспыхнувший свет осветил её кровать и небольшое пространство вокруг.
Возле кровати на четвереньках стоял Некто. Он недовольно прищурился на свет и пополз в сторону, в темноту.
– Ой! – растерялась Люба. – То есть привет!
– Сама ты привет, – угрюмо пробурчал Некто. – Нам приветов не надо. Мы и сами с приветом.
Неизвестный был маленьким – даже меньше Любы или Нюси – человечком, в каком-то подобии то ли плаща, то ли халата. Он был чрезвычайно худ, а на лице со впалыми щеками, покрытыми редкой седоватой щетиной, выделялся острый нос и маленькие злые глазки. Довольно длинные волосы торчали в разные стороны и походили на взъерошенную щётку.
– А меня Любой зовут, – вежливо представилась Люба. – А вы, наверное, квартирный? Я вас раньше не видела.
– Тьфу! – злобно сплюнул незнакомец. – От люди пошли, а? Мало что не боятся – ещё и хоку от какого-нибудь там квартирного отличить не умеют, – голос у него был сиплый.
– А вы – хока?
– А кто же ещё? Хока. Хока Ох.
– Ух ты! А я раньше хок не встречала.
– Твоё счастье!
– А что это вы делаете? – Люба в пижаме вылезла из-под одеяла и зябко поёжилась.
– Да что ж это такое, а? Совсем стыд потеряли, – опять пожаловался куда-то в пространство хока, но потом всё же соизволил ответить: – Не видишь, что ли? Провожу рекогносцировку, изучаю потенциальные места дислокации противника…
– Реко… – чего? – Люба свесилась с кровати и внимательно посмотрела на пол, а потом уверенно сообщила: – Это не дис – вот это вот. Это палас.
– Для кого палас, – пробубнил хока, – а для кого и театр военных действий.
– Почему – театр? – удивилась Люба. – С кем это – военных?
Ответить хока не успел (впрочем, он, похоже, и не собирался), потому что в этот момент из-за шкафа вылезла Нюся – щурясь на свет и душераздирающе зевая.
– С кем ты тут болтаешь среди ночи?.. – начала она, но потом, заметив хоку, разочарованно протянула: – А-а-а, это ты…
– А вы знакомы? – заинтересовалась Люба.
– Да уж, куда ж от него денешься… соседи как-никак, – Нюся, судя по всему, была не особенно в восторге от такого соседства. – В шкафу он у тебя живёт, Охом зовут.
– Да сколько же вас тут? – изумилась Люба.
– Кого это – «вас»?! – возмутился хока по имени Ох, поднимая голову. – Я попрошу не смешивать! И вообще! Не видите, я тут делом занят! У нас тут Великая битва нынче, а они ерундой занимаются. Отвлекают!
Нюся тем временем взобралась на кровать и уселась по-турецки рядом с Любой, выставив острые коленки.
– Да не обращай ты на него внимания, – посоветовала она. – Обыкновенный хока. А в кладовке у тебя ещё бука живёт. И с обоими поговорить толком не о чем.
– А с кем это он биться собрался? – на всякий случай шёпотом спросила Люба, опасливо косясь на хоку, продолжавшего ползать по полу.
– Ну с букой же, само собой. С кем же ещё. – Взглянув на недоумевающее Любино лицо, Нюся со вздохом пояснила: – Ну великая битва у них. Полководцы собирают свои армии…
– Армии? – Люба вздрогнула.
– Ну да. Ну у наших – маленькие армии. У буки (его Ухом зовут) – три дрыга и у хоки – два шмыга.
– А это ещё кто?
– Шмыги и дрыги – это неоформленные сущности, – важно объяснила Нюся. – Ну то есть у них формы нет. Они всегда выглядят так, как тебе будет страшнее всего.
– А зачем? – Люба даже заинтересовалась.
– Ну как – зачем? Кушать-то всем хочется. А все пугалки – и шмыги с дрыгами, и буки с хоками – питаются страхами. Поэтому у нас они вечно полуголодные. Темноты ты не боишься, одна оставаться тоже уже не боишься… разве что мама твоя их иногда подкармливает немного – ей за тебя вечно страшно. Ну, иногда папа тоже опасается, что машину угонят или ещё чего…
– Он работу потерять больше всего боится, – хока Ох поднял голову и мечтательно облизнулся. Но потом быстро отвернулся и сделал вид, что говорил он это вовсе не девочкам. Так, сам с собой разговаривал.
* * *
Все буки и хоки ненавидят друг друга. Почему так сложилось – никто не знает, но каждый месяц они считают своим долгом устраивать Великую битву шмыгов и дрыгов.
У шмыгов и дрыгов повод драться как раз был – они сражались за место под кроватью. Если хока всегда обитал в шкафу в детской, а бука – в кладовке, то шмыги и дрыги частенько менялись местом жительства. Одни жили под кроватью, другие – за шторами в детской. Это зависело от того, чья армия победила в последней битве. Место под кроватью считалось престижным. Там пугалкам уютнее всего. А кроме того, оттуда удобнее всего хватать за ноги спящих девочек и мальчиков.
Драться сами, без полководцев, они не могли. Беда в том, что шмыги и дрыги не отличаются большим умом.
Цель всей жизни шмыгов и дрыгов – схватить спящего ребёнка, неосторожно высунувшего ногу из-под одеяла, и утащить его под кровать. Правда, что потом с ним, с ребёнком, делать дальше, они не очень себе представляли – всё равно им это ни разу не удавалось. Утащить Любу было их заветной и недостижимой мечтой. Изредка им удавалось напустить на неё кошмарный сон. Но у Любиной мамы была одна особенность – она очень чутко спала. То есть «избирательно чутко», как она сама говорила. Это значило, что она могла проспать всё на свете и не услышать чего угодно. Будильника, например, она совсем не слышала. Но стоило только Любе испуганно вскрикнуть во сне, как мама мгновенно просыпалась. Она входила в Любину комнату и включала свет. И тогда все кошмары мгновенно рассеивались, а пугалки съёживались под кроватью.
