Ознакомительная версия.
— Цыц! — прикрикнула на него Маман. — Пускай высиживает, раз самый синий. А мы поглядим, кого он тут нам навысиживает, — она переглянулась со своими детьми и зловеще рассмеялась.
Меня снова прошиб пот. Я сидел в гнезде и припоминал инструкцию. «Высиживай сердцем». Легко сказать! Я-то знал, что это простые шарики, кого из них высидишь? Сердце не обманешь…
Но отступать было некуда. По распоряжению Маман я был заперт на ключ, а они пошли ужинать на кухню всей семьей.
Они ужинали очень долго, жареной курицей, как мне показалось. Я даже успел вздремнуть — сказалась накопившаяся усталость. Интересно, сколько я уже путешествую в преломленном пространстве? Часа три? Пять? А может, уже целый год?..
Я взглянул на часы с Микки-Маусом: 20:21.
— Ну, как наши дела? — в комнату вошла Маман с куриной ножкой в зубах.
— Дела замечательно, — я изо всей силы улыбнулся ей.
— Кого-нибудь высидел?
— Конечно.
Что? Что такое? Конечно?! Зачем я это сказал? Кто меня за язык тянул?!
— Серьезно? — удивилась Маман. — Учти, если что не так, мы тебя утрамбуем.
От Маман это было страшно слышать. Так страшно, что волосы у меня на голове встали дыбом.
И тут я вспомнил Бабакины уроки по развитию силы мысли.
— Если что-нибудь себе сильно самовнушить, может даже сбыться, — не раз говорила Бабака. — Но только если сильно-сильно.
Я весь внутренне напрягся так, что левую ногу у меня свело судорогой, и мысленно сказал:
— …………………!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Точнее, я попытался сказать. Но я ничего не смог сказать, голова у меня абсолютно не работала.
— Э-э-э-это самое… — мысленно говорил я. — То есть, самое то… Тьфу!
И вдруг очень неожиданно у себя под попой я ощутил шевеление.
А потом меня в нее кто-то тюкнул. Правда-правда! Неужели сработала сила мысли?! Или все-таки горячее сердце?..
— Ой! — сказал я, суя руку в гнездо.
— Что такое? — всполошилась Маман. — А ну, покажи!
Одним махом она сняла меня с насиженного гнезда и…
Тут мы все увидели двух человеческих детенышей.
Детеныши были сплошь в скорлупках, мокренькие и широко открывали большие рты.
— Родненькие мои! Кровиночки! — закричала Маман, вся розовая от восторга.
— Мама! — разулыбались детеныши беззубыми ртами. Скуластыми лицами и всем остальным они сильно напоминали старших братьев. И только оттенок кожи у них был бледно-синим…
— Папа! — сказали мне детеныши, и я ощутил в груди свое большое и горячее сердце.
Я вышел в подъезд и облегченно вздохнул. Такого напряжения, как в квартире у Маман, я не испытывал со времен городской контрольной по русскому.
А все-таки я молодец! Каких прекрасных близнецов высидел!
Я немного поковырял холодную зеленую стенку и погордился собой.
Когда я уже собирался идти в девятнадцатую квартиру, я услышал голос. Он шел, по-моему, из дырки в мусоропроводе.
Голос сказал:
— Можно тебя на два словечка?
Я огляделся по сторонам:
— Вы это мне?
— Гур-гур, — проворковали из дырки. — Буквально на два словечечка.
Голубь там, что ли, застрял?
Я спустился на один пролет и заглянул в мусоропровод. Внутри было темно и тихо.
Никакими зайчиками и не пахло — только мусором. Я уже хотел вернуться, как вдруг:
— Тут в подъезде поговаривают, ты хомячка разыскиваешь?
Поговаривают? Кто это, интересно? Мне стало не по себе:
— Кто поговаривает?
— А я его видал, хомяка-то, — проигнорировали мой вопрос в мусоропроводе.
И тут я рассердился. При личной встрече они, значит, молчат, а за спиной у меня поговаривают! Они что, еще и сговорились, может быть?
— Простите, с кем имею честь? — я сверкнул глазами, как д'Артаньян в мамином драмтеатре.
Он все время так сверкает, когда задевают чью-нибудь честь. Его тетя Зина Мухоморова играет. В этой нашумевшей постановке мужские роли исполняют женщины, а женские — наоборот. Мама — Арамис, например, а Миледи вообще играет заслуженный артист России Петр Павлович Кожемякин, ему семьдесят четыре года.
— Меня зовут Вонючка, — представились из мусоропровода.
— Но ты можешь называть меня господин Вонючка.
— Спасибо.
Как это мило с его стороны.
— Только зачем мне вас так называть, если я вас даже не вижу? Только маленько вашу шапочку.
Из дырки торчал грязный шерстяной помпон.
— Вот и хорошо, что не видишь.
— Почему?
— Я страшненький.
Меня эта фраза как-то подкупила. С такой душевной простотой сказано.
— Красота — это понятие растяжимое, — я ласково улыбнулся в дырку. — Главное, что у человека внутри.
— Внутри у меня вообще ужас.
— Да? — я не нашелся, что на это ответить. — Так вы говорите, что Фому Фомича видели?
— Видал.
— А где именно?
— Дай чего, тогда скажу!
Я не понял.
— Пожевать, говорю, чего дай! А то мусор увезли с утра.
Я порылся в карманах брюк и нашел несколько горошин, которые потерял Фома.
— Кидай в дыру!
Я кинул. Из мусоропровода послышалось чавканье.
— Хорошие голубцы! Давай еще!
— У меня больше нет. И это не голубцы. Господин Вонючка, вы про Фому Фомича обещали рассказать, — я начинал терять терпение.
— Я не обещал.
— То есть, как? — я даже опешил.
— Шучу, шучу! — засмеялся господин Вонючка. — Расскажу я про твоего ненаглядного Фому, если тебе так хочется. Только давай сначала поиграем! А то мне среди бумажного мусора и пищевых отходов одиноко.
Мне стало жалко его, этого несчастного жителя мусоропровода в грязной шапочке. Эх, ну что я за человек такой мягкосердечный!
— Во что будем играть? — вместо того чтобы возмутиться, спросил я.
— В города! Чур, я первый! Москва!
«Города» — наша любимая с папой игра. Я у него раньше все время выигрывал. Я знал почти все города мира наизусть, даже десять штук на букву Ы.
— Анапа.
— Арбуз!
— Арбуз? — улыбнулся я. — Какой же это город? Это фрукт.
— Не фрукт, а ягода!
— Ну, ладно. Тогда на З. Змеиногорск. Это у нас, в Алтайском крае.
— Кирибаки.
— Какие Кирибаки?
— Это не у нас — в Африке, — не моргнув глазом, соврал Вонючка. — Столица маленькой, но гордой страны Слонопотамии.
Про Слонопотамию я, кажется, что-то слышал. И про Кирибаки тоже… или про Кирибати?.. Я сказал:
— Тогда Иркутск.
— Опять на К! — почему-то обрадовался господин Вонючка. — Куцебородовст Нижегородской области.
— Не выдумывай. Нет такого города.
— Может, и такой области нет? — ехидно спросил господин Вонючка.
— Область есть, а города нет.
— Это мой родной город! Ты что?!
Я вздохнул. Ну, что с ним поделаешь?
— Тверь!
— Ьбарнаул.
— Барнаул — на Б.
— То Барнаул, а у меня Ьбарнаул — это совсем другой город.
— Ладно, Липецк.
— Что ты мне все на К подсовываешь? Жульничаешь?
— Я?!
— Ну не я же! Сдаешься — так сразу и скажи. А то Липецк еще какой-то выдумал! Это уж слишком! Что за нахальство такое?
— Так ты сдаешься или как?
— Сдаюсь, — смирился я.
Разве такого переспоришь? Себе дороже.
— То-то же.
— Вы мне насчет Фомы Фомича обещали… — напомнил я.
— Знаю.
— Ну и?..
— Пробегал он тут. Позавчера, по-моему. Позавчера?! Я был шокирован. Неужели я пробыл в Иначе целых три дня? Я глянул на часы с Микки-Маусом: 20:21. В сердцах я расстегнул браслет и швырнул их в дырку.
— Вот спасибочки! — обрадовался господин Вонючка. — Какие хорошие часы.
С медвежонком!
— Это Микки-Маус, мышь. Куда он побежал?
— Фома-то Фомич? Вниз, на второй.
Я слыхал, как в девятнадцатом номере дверью хлобыстнули.
В девятнадцатом? Что Фоме понадобилось у Полтергейстовых?!
— А вы уверены, что это был Фома Фомич?
— Нет, но хомяки тут вообще редко бегают, все больше люди. У него ухо прокушенное, что ли? Я кивнул.
— Значит, твой.
— Спасибо огромное! — я так обрадовался, что даже забыл, какой этот Вонючка, в сущности, неприятный господин. Я даже в дырку полез обниматься на радостях, но потом передумал.
— Ты вот что, — на прощание сказал господин Вонючка. — Ты в следующий раз, когда будешь выбрасывать мусор, голубцы в ведро не забудь положить. Я голубцы очень люблю ленивые. Ладно?
— Обязательно! — пообещал я и бегом бросился на второй.
На двери квартиры № 19 висела табличка из жести. Вот такая:
Ознакомительная версия.
