— Ты говоришь ужасные вещи, сосед Эйр!
— О, мудрое небо! Сделай так, чтобы мы никогда не увидели ужаса падения духовности и озверения человеческого! О великая Богиня Гармонии! Спаси нас ото зла и сохрани детей наших от него же!
— Что же ты молчишь, мудрый предсказатель?
— Небо указывает путь, дорогу выбирают люди. Дорогие друзья, поговорим об этом позже, вам уже пора спать, а я пойду на тумулус. Подумать надо.
— Борнахи, и я хочу с тобой!
— Эя, дай, пожалуйста, нашему Хатарису одеяло, а то спать ночью на вершине пирамиды весьма прохладно.
— А я совсем не собираюсь спать, я буду думать.
— Конечно, Хатарис, конечно, но одеяло лучше возьми.
— Знаю я тебя, Борнахи. Хочешь меня загипнотизировать, а сам будешь думать!
— О! Хатарис!
— Ладно, так и быть — возьму одеяло.
* * *
— Борнах, почему ты им не ответил на вопрос о новом пришествии зла?
— Ты и Ули рассказали людям и без того печальную историю. Я не хотел огорчать их еще больше.
— Так, значит, Алатарис повторится?!
— Смотри, Хатарис, звезда падает.
— Ой, где?
— Вон, такая большая.
— Как я люблю смотреть на падающие звезды, на звезды вообще. Они здесь почему-то ярче и больше, а вот в Алатарисе звезды были не такие блестящие.
— Это потому, что вы пускали в небо слишком много огней.
— И что? Это могло как-то подействовать на яркость звезд?
— Вы своими огоньками хотели затмить сияние звезд. Но звездный свет нельзя приглушить или потушить. Дым от фейерверка затуманивал ваши глаза слезами, и вы почти уже не видели звездного неба. Но это означало только то, что глаза от дыма плохо видели, а не то, что звезды на небе потухли.
— Борнахи, ты гений! Если я тебе мешаю, то могу попробовать уснуть. Но сначала я посмотрю на красоту. Хорошо?
— Конечно, Хатарис. Я, собственно, тоже сейчас смотрю на красоту — на Млечный путь, на лунную дорожку в океане. Красота возвышает мысли и возвеличивает душу человека. Она заставляет наши души стремительно подниматься вверх, лететь все выше и выше, к самым далеким звездам. Скажи, Хатарис, чего ты хочешь сейчас больше всего?
— Мне хочется быть птичкой. Я бы сейчас так и полетел, как птица.
— Так низко?
— Что?
— Я спрашиваю, тебе хочется летать так низко, как птица?
— Я тебя совсем не понимаю, Борнахи. Разве птицы низко летают? Взять хотя бы орла…
— Мой дорогой глупенький Хати, я знаю, что орлы парят высоко над Землей, но даже они не могут долететь до ярких галактик.
— А кто же до них долетит?
— Человек. Запомни, Хатарис, никто и ничто не летает выше и дальше человека.
— Уважаемый, или я тебя не понимаю, или ты что-то не то говоришь.
— Скорее первое.
— Но я ни разу в жизни не видел летающих людей.
— Хатарис, да не ты ли прошлой ночью поднимался в небо и видел яркие галактики? Ты же сам мне об этом рассказывал.
— Хм, так это не я летал, это мои мысли летали.
— А ты хочешь сказать, что твои мысли и чувства — это не есть ты сам? Вчера ты увидел прекрасное ночное небо, в твоей душе возникли чувства, они пробудили мысли, и чувства вместе с мыслями полетели в чудесную даль бесконечности. Я все правильно говорю, Хати?
— Все верно, все так и было.
— Вот видишь. Мысли же и чувства — твои. Их не кто-то за тебя придумал. Они такая же часть тебя, как, вот, твоя рука, нога, глаза, нос. Ведь ты не считаешь свои руки чем-то второстепенным, чужим и далеким?
— Нет — нет. Руки — вот они! Они — это я!
— Так же мысли и чувства. Они — это ты, и ты — это они.
— Все, оказывается, так просто! После того, как ты объяснил, Борнахи!
— Да, Хатарис? Какая гениальная мысль вернулась из полёта по космосу и озарила тебя? У тебя такой вид, как у моего Фати, когда он первый раз увидел бабочку.
— Борнахи! Раз мои мысли и чувства — это я, значит, вчера я по-настоящему летал к звездам! И яркие галактики — это не сон? Вот это да! Я летал, как птица!
— Как человек, Хати, как человек.
— Именно так. Я — Человек? Я — Человек, Борнахи! Какая радость!
— Да-а… Ощущаешь себя Человеком, а не одним из муравьёв в миллиардном муравейнике — это великая радость.
— Нет, Борнахи, ты даже представить не можешь, какая это радость!
— Пожалуй, не могу. Это, наверное, потому, что я родился сразу Человеком, а не муравьём. Как же мне понять и представить радость перерождения?
— Ты хочешь сказать, что я — муравей?
— Теперь уже нет.
— У, вредина, не смейся!
— Хорошо, я сейчас заплачу.
— Борнахи, ты невыносимый человек!
— Тогда почему ты все время за мной ходишь? Если я такой невыносимый, почему ты, Хатарис, пришел за мной сюда, почему сидишь со мной на одном камне? Может, мне подвинуться? А, Хатарис?
— Э… а… Борнахи! С тобой невозможно разговаривать.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно!
— Неужели ты хочешь сказать, что постоянно разговариваешь сам с собой? Почему ты на меня так смотришь, Хати?
— Потому, что я тебя ужасно люблю, Борнахи! Со мной никто и никогда так хорошо не разговаривал. Послушай, а у тебя есть какое-нибудь сокращенное имя? Вот, как у меня: короткое имя — Хати. Борнах — звучит как-то уж очень официально.
— Ты можешь называть меня просто Нахи.
— Вот здорово! Такое красивое короткое имя, что оно значит?
— Человек.
— Ну вот, мы опять вернулись к теме летающих людей.
— Почему?
— Потому что я хотел спросить тебя, Нахи: ты летаешь?
— Летаю.
— Далеко?
— И туда тоже.
— А еще куда?
— Недалеко тоже умею.
— «Недалеко» — это куда, например?
— Ну… в Алатарис. Для меня это совсем рядом.
— Так вот откуда ты знаешь о нашем городе больше, чем мы с Улсвеей. Твои мысли и чувства видели сверху лучше и больше всего, чем наши глаза на земле.
— Наверное, так.
— Ты в этом уверен, Нахи?
— Знаешь, Хатарис, во всем этом видении есть нечто необъяснимое. Это нечто выше всех самых высоких чувств и мудрее всех самых мудрых мыслей. Человеческих слов не хватает, чтобы описать и объяснить это явление. Нет еще на земле языка, с помощью которого можно было бы рассказать всем о великолепии этого высшего нечто. Но иногда я думаю, что это и к лучшему…
— Так как же все-таки увидеть, понять, объяснить это великое нечто?
— Его можно только почувствовать.
— И только так?
— Некоторые могут понять это явление, да и то не умом.
— А чем?
— Сердцем, Хати, сердцем. У нас в народе есть очень древняя поговорка, очень мудрая. Вот послушай, Хатарис: «Усыпи свой ум, пробуди свое сердце, и тогда тебе откроется истина, и душа твоя возрадуется».
— Хорошо сказано, и очень верно.
— Тогда запомни и еще одно правило: все, что верно или истинно — это мудро, а что мудро, то вечно; и вечно то, что истинно и мудро.
— Где ты всему этому научился, Нахи?
— Все это еще мой дедушка говорил. Истина, мой дорогой, стара, как мир. Вообще, в основу всей жизни заложены три правила или закона. Это законы Истины, Добра и Красоты. Если люди в будущем откажутся от одного из этих законов, то в мире станет что-то не так. Откажутся от двух — их жизнь станет ужасной. Если люди позабудут обо всех трех законах сразу, они будут жалко существовать, но не жить. Так-то, Хатарис.
— Я понимаю, о чем ты говоришь, Борнах. Сам видел существование без Истины, Добра и Красоты. Добро в Алатарисе заменили детскими колониями, Красоту — яркими, быстросгорающими фейерверками.
— А как насчет Истины?
— О, Нахи, и ей в Алатарисе нашли замену. Сядь поудобнее на камне, сейчас я расскажу тебе одну историю.
— Так-так. Я весь — внимание.
— Мы говорили с тобой, что человек летает только тогда, когда летают его мысли и чувства.
— Да, только так можно увидеть всю землю и другие миры.
— Если бы ты сказал это жителям Алатариса, Борнахи, они бы подняли тебя на смех. «Нет, — сказали бы они, — летать можно только на воздушном шаре!» Да-да, в Алатарисе изобрели воздушный шар. Он был выставлен на площади для всеобщего обозрения. Богатые граждане за определённую плату могли подняться на шаре и немного полетать над городом. Шар летал чуть выше дворцовых крыш, люди видели внизу Алатарис и часть острова. Когда они спускались вниз, то объявляли народу, что видели всю землю и весь мир. Вот тебе и Истина.
— Хорошо, что я поудобнее уселся на камне. История об Истине просто бесподобна, особенно в твоем исполнении, Хатарис. Знаешь, расскажи ее всем жителям селения. Для них полезны подобные истории.
— Если ты так считаешь…
— Да, считаю. Но если ты хочешь завтра рассказать свою историю об Истине жителям Торнана, не заснув при этом на полуслове, тебе надо сейчас же спать.
