Хитраска подняла мордочку и прочитала вслух:
— Подписи разобрать нельзя. Ясно видна только большая печать с гербом Тютюрлистана.
— Ну, теперь мы легко узнаем, — ударил в лапы Мышибрат.
— Я уже видел раньше, на параде в Блабоне; никакое переодевание не сделает неузнаваемой для меня, — уверял петух.
— Но где искать В какую сторону идти?
— Прямо по ветру, — потянула острым носом Хитраска.
Над путниками шумели старые развесистые деревья, их кроны сплетались в зелёные арки, пахло терпким соком нагретых листьев. Древние великаны опирались друг на друга руками, просеивали сквозь ветви солнечный свет и, наклоняя кудрявые головы, вздыхали о чём-то и что-то невнятно бормотали.
А дальше простирались луга; их пересекали блестящие ленты помелевших от зноя ручьёв. Над лугами порхало множество мотыльков, бабочки собирали с цветов сладкий сок, размахивали белыми и жёлтыми крылышками, к великому удивлению голубых наивных незабудок. Дальше, вплоть до самых стен белых нарядных хат, виднелись засеянные ячменём и пшеницей поля; их нежно колыхал ветер. Скрипели колодезные журавли, лениво лаяли собаки, призывая друг друга не дремать. Весь солнечный мир, овеянный тёплым дыханием подвижного воздуха, был таким изменчивым и прекрасным, что путники остановились, очарованные светлой картиной, такой прозрачной, что, казалось, можно было замутить одним неосторожным вздохом.
И снова они шли берёзовыми рощами, полянами, усеянными еще не расцветшим вереском, где большие серебряные и зелёные жуки неохотно раздвигали блестящие металлические спинки и, взмахнув гофрированными крылышками, улетали с гневным жужжанием, пробуждённые от пьяной дрёмы на аппетитной землянике.
— Известно ли вам, что наши запасы уже на исходе? — начала Хитраска. — И мы ничего здесь не достанем, в этом пустынном месте, — она указала лапкой на окружающие их леса.
— Не важно, теперь мы на расстоянии дневного перехода от границы Блаблации, — махнул крылом петух.
— Так, значит, где-то здесь была похищена королевна Виолинка, — сказал, внимательно осматривая окрестность, Мышибрат.
— Очевидно.
Наступили сумерки. Порой слышался голос древесной жабы, словно кто-то ударял в маленький барабан.
— Ночевать будем опять в лесу?
— Ты так стосковался по перине, Мышибрат?
— Что там перина! Я предпочитаю спать на мешках с мукой, спать под тихое журчание воды, — мяукнул кот, и голос его задрожал от нахлынувших воспоминаний.
Вдруг издалека до них донеслись крики, приглушённые шумом укладывающихся спать листьев. Капрал прибавил шагу.
— Лентяи, вы будет скакать, как я велю! — услышали друзья злобный окрик. Потом раздалось щёлканье кнута, и тот же голос зарычал: «Пойте, пойте, или вам придётся худо. Громче, заморыши, дьяволята, пиявки!»
Зазвенела гитара, и зазвучала тихая песня:
«Вся жизнь наша, братья,
Пройдёт на канате,
Хозяина слово,
Хозяина-папы…
Он хочет, чтоб прыгал
Я снова и снова,
Иначе…»
— Иначе отведаешь кнута, — свист бича послышался так близко, что звери вздрогнули. Потом раздался раскат злобного хохота.
— Громче, вы, дряни! Кожу я вам уже почесал, а теперь и рёбра пересчитаю, если не будете петь хорошенько!
Петух раздвинул ветки орешника.
На поляне стоял большой фургон, окрашенный в жёлтый цвет.
Посередине — надпись большими буквами: «Цирк Мердано», а ниже на расклеенных старых афишах можно прочесть: «Самые свирепые блохи в дрессировке маэстро Нагнётка».
Внутри фургона раздавался топот, колымага скрипела и раскачивалась.
Из кухни, где дымила железная печурка, высунулась молодая красивая цыганка и закричала: «Папа, не ори на них так, — у меня горшки на плите скачут!»
— Кляпон! Кляпон! Иди скорей сюда! — поманила она рукой.
Босой, полуголый мальчишка перебежал полянку и вскочил в фургон. Цыганка стояла, перебирая коралловые бусы, и глядела на закат.
При виде красотки у петуха разгорелись глаза. Он пригладил гребень и переступил с ноги на ногу.
Отворилась дверь, и из фургона медленно спустился на поляну высоченный цыган. Его клетчатая рубаха была сплошь в заплатах. Космы чёрных волос спадали на загорелый лоб. В левом ухе сверкал рубин, похожий на каплю свежей крови.
Вслед за цыганом по траве волочился небрежно заткнутый за пояс бич с семью хвостами.
Заметив хозяина, сивые исхудалые клячи, до этого жадно щипавшие скудную траву, прижали уши и попытались убежать, тяжело двигая спутанными ногами.
При виде их цыган так зловеще рассмеялся, что затряслись листья на молодой берёзе, а сорока, ожидавшая, когда вынесут помои из кухни, улетела, тяжело волоча свой длинный хвост сквозь застывший от зноя воздух.
— Гей, Друмля, готов ли ужин?
— Готов, папа, ты можешь наесться до отвала.
Цыган снял пояс, повесил его на ручку двери, достал из-за голенища нож, поплевал на лезвие и стал водить им по натянутому ремню.
— Бежим, — шепнула Хитраска.
— Это, наверное, убийца, — пискнул Мышибрат.
— Успокойтесь, тихо, — сказал петух, — ведь они нас не видят. Пробирайтесь на дорогу и ждите меня за поворотом, я хочу осмотреть фургон; кто знает, что там скрывается!..
— Только не подвергай свою жизнь опасности…
— Будь осторожен, — попросил Мышибрат.
— Я знаю, что это за птицы, и не с такими еще имел дело…
Мяучура и Хитраска исчезли среди листьев. Они направились к дороге, видневшейся в просветы между деревьями.
Кот и лиса слышали за спиной скрип накренившегося фургона и скрежет стального лезвия.
«Герой — этот Пыпец…» — подумали оба, выйдя на тёплый песок дороги.
А петух, поправив перевязь, на которой висел рожок, смело вышел на поляну.
Старый цыган влез уже в фургон и кормил проголодавшихся блох; слышно было, как они чмокали и грызлись, вырывая друг у друга куски скудной пищи.
Капрал Пыпец подошел к дверям кухни и осторожно постучал.
Было тихо; слышалось лишь бульканье воды в кастрюлях, и вкусный запах полз из-под побрякивающих крышек.
Петух с тревогой оглянулся. Сзади него стоял большой котёл с тяжёлой крышкой. На поляне паслись сивые клячи, и их расплывчатые тени неуклюже лежали на траве, дальше вековые дубы возносили свои могучие тенистые кроны. Оттуда веял приятный холодок, располагающий к отдыху и дремоте.
Неожиданно петух ощутил страх; ему показалось, что над ним висит ястреб, а может быть, он почувствовал чей-то предательский взгляд, устремлённый на него из щелей между досками.
Он побежал.
— Подожди, милый странник, — закричала Друмля, появившись в дверях, — эй, генерал, генерал!..
Услышав певучий голос цыганки, который манил и ласкал, Пыпец доверчиво повернул назад.
Весь страх показался ему внезапным наважденьем. Над лесом пылало заходящее солнце, на небе не было ни облачка, ветви приветливо махали ему, а красивая цыганка, сбегая с лестницы, кричала: «Паагадаю… Пааагадаю… Цыганка правду скажет: что было, что случится, что с тобою приключится, дай, дай же мне крыло…»
— Ты много воевал, — был храбр, имел врагов, но всех победил… Ждёт тебя большая любовь… Дорога к милой ни далёкая, ни близкая. Цыганка всю правду скажет…
Не был бы капрал Пыпец старым солдатом, если б сердце у него не забилось сильнее при виде красивой девушки. Именно для того, чтобы поговорить с ней и погадать, он отослал друзей. Не одной красотке во время своей службы он вскружил голову, хо-хо… Петух гордо надулся, погладил цыганку крылом, фамильярно потрепал по плечу и, видя вблизи алые губки, склонил клюв для поцелуя.
— Может быть, ты и есть моя суженая, — прошептал он.
Друмля быстро отвернула голову, серебряные монеты звякнули в черных волосах, зубы блеснули в улыбке: «Смотри, какой скорый, петух ты мой важный, воин отважный, не на ту напал».
И, снова изогнув крутую бровь, она внимательно посмотрела на растопыренные перья.
— Прежде чем счастье найдёшь, встретишься с великой опасностью, — продолжала она. — Кто знает, может быть, и погибнешь. Не в бою тебя ждёт смерть. Погибнешь ты от руки предателя.
Она посмотрела на него горящими глазами и вцепилась обеими руками в крыло.
— Близка опасность, ближе она… ближе.
Это крался вдоль фургона цыган Нагнёток с ножом в зубах.
А капрал Пыпец, словно заворожённый, слушал сладкий голос цыганки.
— Если даже погибнешь, принесёшь пользу людям, и после смерти они станут хвалить тебя, — говорила она, думая о том, как он, ощипанный и выпотрошенный, будет вариться в кастрюле.
