Сквозь рейки ограды он начал осторожно бросать семена хатифнаттов на лужайки (правда, одно семя довольно далеко от другого, чтобы хатифнатты не сцепились лапками, когда появятся на свет). Опустошив мешочек, Снусмумрик сел на землю и стал ждать.
Солнце клонилось к закату, но оно по-прежнему грело, и хатифнатты начали прорастать.
То тут, то там на аккуратно подстриженных лужайках начали высовываться круглые белые головки, напоминавшие белоснежные шампиньоны.
– Посмотри вон на того, – сказал Снусмумрик, – скоро у него прорежутся глазки!
И верно, через минуту на белом черепе показались два шарообразных глаза.
– Когда они рождаются, они особенно сильно заряжены электричеством, – объяснил Снусмумрик. – Смотри, теперь у них появляются лапки.
Было слышно, как растут хатифнатты. Но Сторож ничего не замечал, он не слышал шороха, так как не спускал глаз с малышей. А кругом на лужайках сотнями пробивались хатифнатты. Еще только ножки оставались у них в земле. В парке запахло серой и жженой резиной. Сторожиха принюхалась.
– Чем это запахло в парке? – спросила Сторожиха. – Малышня, от кого из вас так пахнет?
И тут по земле побежали слабые электрические разряды.
Сторож забеспокоился, стал переминаться с ноги на ногу. Его металлические пуговицы начали потрескивать.
Внезапно Сторожиха вскрикнула и вскочила на скамейку. Дрожащей рукой показала она на лужайки.
Хатифнатты уже выросли до своих нормальных размеров и теперь сплошной стеной надвигались на Сторожа со всех сторон. Их притягивали наэлектризованные пуговицы его мундира. В воздухе парили микромолнии, и пуговицы на мундире Сторожа все чаще и чаще потрескивали. Вдруг у Сторожа засветились уши, заискрились волосы, потом морда! Миг – и весь Сторож засветился. Словно сверкающее солнце, он покатился к воротам парка, преследуемый целой армией хатифнаттов.
А Сторожиха уже перелезала через забор. Только малыши, страшно удивленные, по-прежнему сидели в песочнице.
– Здорово! – восхищенно сказала маленькая Мю.
– Точно! – ответил Снусмумрик и сдвинул шляпу на затылок. – А теперь мы сорвем все таблички, и пусть каждая травка растет, как ей заблагорассудится!
Всю свою жизнь Снусмумрик мечтал сорвать таблички, запрещавшие все, что ему нравилось, и теперь дрожал от нетерпения. Наконец-то! Он начал с таблички "КУРИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!". Затем схватил табличку "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!". Потом полетела в сторону табличка "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ И СВИСТЕТЬ!". А вслед за ней отправилась табличка "ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!".
Лесные малыши таращили на него глаза, все больше и больше удивляясь.
Мало-помалу они поверили, что он пришел спасти их. Они выскочили из песочницы и обступили его.
– Ступайте домой, малыши! – объявил Снусмумрик. – Ступайте куда хотите!
Но они не расходились, а шли за ним по пятам. И даже когда была сорвана последняя табличка и Снусмумрик поднял свой рюкзак, чтобы отправиться в путь. они по-прежнему не отставали от него.
– Хватит, детки! – сказал Снусмумрик. – Ступайте домой, к мамам!
– А вдруг у них нет мам? – предположила малышка Мю.
– Но я ведь не привык возиться с малявками, – испуганно сказал Снусмумрик. – Я даже не знаю, нравятся ли они мне!
– Зато ты нравишься им, – сказала Мю и улыбнулась.
Снусмумрик взглянул на притихшую стайку восхищенных малышей, пристроившихся у его ног.
– Можно подумать, что мне мало тебя одной, – сказал он. – Ну ладно, ничего не поделаешь. Пошли! Начнется теперь канитель!
Снусмумрик зашагал по лугам в сопровождении двадцати четырех очень серьезных малышей. Его одолевали мрачные мысли о том, что же он станет делать, когда они проголодаются, или промочат ножки, или у них заболят животики.
Об опасностях, которые грозят в ночь летнего солнцестоянияДень летнего солнцестояния был на исходе. В половине одиннадцатого вечера Снусмумрик кончил строить шалаш из еловых веток для своих двадцати четырех малышей. В то же самое время на другом конце леса Муми-тролль и фрекен Снорк замерли на месте, прислушиваясь.
Колокольчик, звеневший в тумане, умолк. Лес спал, а маленький домик печально смотрел на них своими черными окошками.
В домике сидела Филифьонка и слушала, как тикали часы; время шло. Иногда она подходила к окну и вглядывалась в светлую ночь, и тогда колокольчик, украшавший кончик ее колпачка, позвякивал. Обычно звон колокольчика подбадривал Филифьонку, но нынешним вечером он только усиливал ее тоску. Она тяжело вздыхала, ходила взад и вперед, садилась и снова вставала.
Она поставила на стол тарелки, три стакана и букет цветов, а на плите стоял кекс, совершенно почерневший от ожидания.
Филифьонка взглянула на часы и гирлянды листьев над дверью, потом посмотрела на себя в зеркало, оперлась руками о стол и заплакала. Колпачок съехал ей на лоб, так что колокольчик звякнул (всего один печальный звук), и слезы медленно закапали в пустую тарелку.
Не всегда легко быть филифьонкой.
И вот тогда кто-то постучал в дверь.
Филифьонка встрепенулась, вытерла слезы и открыла дверь.
– О... – разочарованно протянула она.
– С праздником, с Ивановым днем! – сказала фрекен Снорк.
– Спасибо, – смущенно ответила Филифьонка. – Спасибо, вы очень любезны. Доброго и вам праздника!
– Мы зашли только спросить об одном доме, вернее, не появлялся ли здесь в последнее время некий театр? – спросил Муми-тролль.
– Театр? – подозрительно переспросила Филифьонка. – Нет, наоборот, ничего похожего...
Наступило молчание.
– Ну тогда мы пошли, – сказал Муми-тролль.
Фрекен Снорк взглянула на накрытый стол и на гирлянды над дверью.
– Желаем хорошо отпраздновать сегодняшний день, – доброжелательно сказала она.
Тут лицо Филифьонки сморщилось, и она снова расплакалась.
– Не будет никакого праздника, – всхлипывала она. – Пирог сохнет, цветы увядают, время идет, и никто не приходит. Они и в этом году не придут! У них нет никаких родственных чувств!
– Кто не приходит? – сочувственно спросил Муми-тролль.
– Мой дядюшка и его жена! – воскликнула Филифьонка. – Я каждое лето посылаю им открытки с приглашением на праздник летнего солнцестояния, а они все не приходят и не приходят.
– Тогда пригласи кого-нибудь другого, – предложил Муми-тролль.
– А у меня других родственников нет, – ответила Филифьонка. – И разве это не мой долг – приглашать родных на обед в праздничные дни?
– Значит, сама-то ты не находишь в этом удовольствия? – спросила фрекен Снорк.
– Конечно, нет, – устало ответила Филифьонка, присаживаясь к столу. – Мой дядюшка и его жена вовсе не симпатичные.
Муми-тролль и фрекен Снорк присели возле нее.
– Может, им тоже в этом мало радости? – предположила фрекен Снорк. – А вместо них ты не можешь пригласить нас, ведь мы такие симпатичные?!
– Неужели? – удивилась Филифьонка.
Видно было, что она призадумалась.
Вдруг кисточка на ее колпачке приподнялась, и колокольчик весело зазвенел.
– И верно, – медленно сказала она, – совсем необязательно их приглашать, если никому из нас это не доставляет удовольствия. Не правда ли?
– Конечно, необязательно, – поддержала ее фрекен Снорк.
– И никто не огорчится, если я остаток своей жизни буду праздновать с кем захочется? Пусть они мне даже не родственники?
– Никому и в голову не придет огорчаться, – заверил ее Муми-тролль.
И Филифьонка просияла, словно сбросила с души огромную тяжесть.
– И как же все просто, – сказала она. – И как прекрасно! Теперь мы впервые в моей жизни весело отметим день летнего солнцестояния. И отметим его на славу! Ах, какие вы милые, какие милые, что придумали такой интересный праздник!
День летнего солнцестояния получился настолько интересный, что Филифьонка и мечтать об этом не могла.
– Выпьем за папу и маму! – произнес Муми-тролль и осушил свой стакан. (Как раз в эту минуту Муми-папа на борту плавучего театра предложил тост за своего сына. "За возвращение Муми-тролля! – торжественно произнес он. – За фрекен Снорк и малютку Мю!")
Все были сыты и довольны.
– А теперь давайте разожжем костер в честь праздника, – предложила Филифьонка.
Она загасила лампу и сунула в карман спички.
Небо было еще такое светлое, что можно было различить каждую былинку на земле. За верхушками елей, куда только что закатилось солнце, замешкалась в ожидании следующего дня алая полоска.
Они побрели через примолкший лес и вышли на заливные луга, где белая ночь была еще светлее.
– Как странно пахнут нынче ночью цветы! – сказала Филифьонка.
Едва ощутимый запах горелой резины тянулся над лугами. Наэлектризованная трава потрескивала.
– Пахнет хатифнаттами, – удивленно сказал Муми-тролль. – Но обычно в это время года они уплывают под парусами в морское путешествие. Правда?
