Рассердился Миклуша:
— Сказал — не продам! Бесценный он, камень-то. Дорог сердцу моему.
Загорелись в глазах у Отъясова холодные огоньки и потухли.
— Ну, как хочешь, — говорит, — потом только не пожалей.
С тех пор и разговору у них не было о чудо-камне. Только выходит однажды Миклуша из избы. Открыл дверь, глядит: рубашка белая мелькает. Признал он слугу Отъясова Тишку.
Миклуша на это внимания не обратил. Одна думка засела в голове: как бы опять чудо-камень выискать.
Пошел как-то Миклуша в ночной развед и выискал снова «камень чудодейственный». Ночью огнем горит, а днем плохонький, зелененького цвета. Как глаза кошки изменяется.
Взял Миклуша для огранки три камня таких. Два маленьких с булавочную головку, а один большой, как яблоко.
Принес Миклуша их домой, стал обрабатывать. Маленькие совсем трудно поддавались огранке, все же ухитрился парень — нанес семнадцать граней. Положил перед собой камни, разглядывает, любуется. Вдруг постучались. Встал Миклуша, подошел к двери, прислушался.
Слышит голос приказчика Отъясова.
«Не с добрым намерением он ко мне пришел», — подумал горщик и стал прятать свои «чудодейственные камни»: два маленьких за щеку, а большой некуда девать… В избу уж ломятся, заклад сорвали…
Увидел Миклуша вспотевшее лицо Отъясова, за которым Тишка да одноглазый Стип, и понял, зачем тогда Тишка у его избы околачивался. Подслушивал.
— Чего поделываешь, Миклуша? — обратился приказчик, — самоцветы прячешь?
Миклуша молчит.
— Прячет, прячет, — визгливо запищал Тишка, — вон в руках-то чего держит. Поглядите-с.
Отъясов наморщил лоб.
— Где чудо-камень нашел, дурак?
— Не находил я ничего…
— Врешь! — заорал Отъясов. — Это что? — и указал на руку, из которой между пальцами шли лучи.
Миклуша молчал.
— Самоцветы от казны утаиваешь! — не переставал приказчик.
— А сам ты от казны не утаиваешь камни-то? Что получше — себе в шкатулочку, а потом продаешь, — не вытерпел Миклуша.
Отъясов побагровел.
— Дай сюда чудо-камень!
Попробовали разжать руку Миклуши, насели Тишка и одноглазый Стип. Подмяли и чем-то тяжелым по голове стукнули…
Очнулся Миклуша в подвале. Темнота кругом. Только из решетчатого отверстия полоска света идет.
Зазвенели ключи за стеною.
Вошел Отъясов с подручными.
— Ну, как, Миклуша, темненько? Ха-ха-ха! Посиди, посиди, авось опосля самоцветы не будешь скрывать, — хрипел Стип.
Отъясов к Миклуше подошел вплотную.
— Открой место, где чудо-камень нашел, и мы тебя выпустим.
— Убирайся отсюда, — закричал Миклуша, — Убирайся!
Разгневался Отъясов, и на другой день погнали Миклушу, закованного, в Березовск, на каторжные работы. С тех пор ничего и не знают о нем…
А с Отъясовым после этого вот какая история приключилась.
Прибрал он чудо-камень и захотел перепродать какому-нибудь иностранцу, коих много шаталось по Уралу, за огромную цену. Заключил сделку, а в это время наехала нежданно-негаданно проверочная комиссия. Зашли государственные люди на «шлифовальную мельницу».
Отъясов, хоть и припрятал все, да ненадежно. Обнаружил один из чиновников в стене бугор, пощупал, рванул, штукатурка посыпалась, а оттуда бочок шкатулки искусной работы виднеется. Достали ее, открыли и удивились. В шкатулке изумруд, чуть не в ладонь, демантоиды огромных размеров, о хрусталях и говорить не приходится и еще множество камней ограненных…
Схватили Отъясова и отправили в черной карете под стражей с оголенными шашками в Петербург.
Комиссия пробыла недолго в городе. Забрав уворованные Отъясовым самоцветы, направилась в столицу, а там сдала в царскую казну отобранные камни.
Только государственные-то люди тоже были нечестны. Выкрал один чиновник чудо-камень, да несколько изумрудов, а потом продал иностранцам.
Увезли они чудо-самоцвет далеко-далеко, в город и положили в самый главный музей.
Лежит там, говорят, теперь чудо-камень, иностранцы удивляются: «Хорошо камень огранен, уральской грани».
А ночью, когда уйдут все из музея, чудо-камень малиново-красным огнем зажигается. И если смотреть прямо в точку, где выходят лучи, можно увидать улыбающееся лицо Миклуши.
Владимир Гилев«И будет ли на свете такой богатырь, который соткал бы одну ленту из сибирских рек и опоясал ею землю».
Слова древнего уральского сказаДавным-давно это было. В то время места наши глухие, звериные были. Жили в них орды татарские, неспокойные. Ходили полчищами да дрались друг с другом.
Жили три брата. Были они князьями своих родов. У каждого была своя сила военная, несметная, и все они были храбрыми да воистыми.
Старшего брата звали Салтысарек, второго — Першин, а третьего — Ниап.
Вот раз напала на них вражья сила несметная таких же ордынцев, как и они.
Долго шла кровопролитная резня. Шибко бились братья, каждый на своем поле ратном; бились до последнего воина, не уступая врагу. Но враг был сильнее, и победа осталась за ним.
Первым убили Салтысарека, остатки его рати разбежались. Потом убили второго брата Першина, а третий брат Ниап убежал в тайгу Боровлянскую и там долго скрывался; но враги следили за ним, нашли и утопили в лесной речке. Она и получила его имя — Ниап.
У Першина был зять Тебеняк. Он сражался вместе со своим тестем и погиб с ним от вражьей руки.
Остатки верных воинов похоронили Першина и на могиле его насыпали большой холм. Холм стал называться Першинским. Зятя Тебеняка похоронили на берегу реки.
Вот и пошли названия: озеро Салтысарекское (ныне Салтосарайское) и село того же названия, бугор Першинский и село Першино, речка Тебеняк и лесная речка Ниап (обе они принадлежат к системе реки Оби).
Ордынцы-победители разграбили селения побежденных и ушли, а остатки разбитых, войск поселились около речек. Где семья, где две, и так жили одиноко, по-полевому, и никто о них ничего не знал.
Однажды пришел в этот край русский донской казак Ермак Тимофеевич со своими товарищами-казаками, завоевал этот край сибирский и подарил его русскому царю. А царь за это простил Ермаку бунты, подарил атаману шубу с плеча своего и кольчугу железную.
Сибирь мало-помалу стала входить в русское-царство, но русские люди не сразу пошли на жительство в просторную, таежную глушь Зауралья.
И жили в таежной стороне только звери да птицы, да ветер гулял по лесным чащобам, шумел в них неумолчно. А сколько тут было простору — никто не измерял и не считал. А сколько тут было гор и рек — никто не видал. И если бы нашелся какой смельчак, так тут и потерялся бы, заблудился. Ох, и страшно было попасть за Урал!
В ту пору пошла молва о Першинском кургане, что в нем, мол, великий клад зарыт и что надо большим умельцем быть — тогда тот клад добудешь.
Кое-где в глухих деревушках были «особые» люди знахари-шаманы. Они «водились» с «нечистой силой», она-то и открывала им все тайны и клады всякие.
Много смелых людей приходили к шаманам, получали от них наставления о взятии кладов за богатые подарки. На Першинском кургане появилось много ям-раскопок, но клад никому не давался в руки.
В числе первых жителей поселка Першино был одинокий детина Пантелей.
Жил он в маленькой хатке, от всех сторонился. Говорили, что он с нечистой силой водится.
Не раз видели люди Пантелея у Першинского кургана. А Пантелей решил попытать свое счастье — поискать клад в Першинском кургане.
Вот на Иванов день в полночь Пантелей зашел на вершину кургана. Ночь эта бывает темная-темная, как слепота, и только в эту ночь даются клады. Пантелей расстегнул ворот рубашки, встал спиной к северу и начал копать железной лопатой смело и уверенно.
Вдруг слышит Пантелей позади себя сильный лошадиный топот, как будто прямо на него бежит табун лошадей. А обернуться или посторониться нельзя — клад уйдет. Пантелей копает и копает.
Топот стих, но поднялся сильный шум от порывов ветра. Еле держится на ногах Пантелей, но копать не перестает… Затих и ветер.
Вдруг затрясся весь курган… Чуть не упал Пантелей. И не успел опомниться, как ослепило его огненным светом, вырвавшимся из ямы, которую он копал. Лопата выпала из рук Пантелея, и он стоял весь в пламени. Из пламенного свет перешел в белоснежный, и тут из ямы тихо-тихо выкатилась золотая карета. В ней сидела девушка с распущенными волосами. В тот миг Пантелей должен был схватить руками карету и крикнуть «чур моя!» Но Пантелей стоял, как зачарованный, и не схватил, и не крикнул: не мог глаз оторвать от девушки.
