Шла как-то вечером Лень по деревне, снежком похрупы- вала, на руки дула. Легко одета была — мёрзла.
Шла Лень и видит — огонёк желтеется. «Дай, — думает, — зайду, обогреюсь».
Вошла Лень в избу — тихо. Принюхалась — тыквой пареной пахнет. Посмотрела на печку — а там Колька Г рек у трубы сидит, уроки учит. Потопталась Лень у порога и говорит:
— Пусти погреться, пожалуйста.
— Залезай, — говорит Колька, а сам всё читает, старается.
Сбросила Лень пиджачишко с плеч, ботинки сняла дырявые, вскарабкалась на печку, греется, на Кольку поглядывает.
— Вот ведь, — говорит, — молодец ты какой: учишься. Ну учись, учись, а я тебе за это песенку спою.
Устроилась Лень поудобнее и запела. Глядел, глядел на неё Грек, отложил в сторону книжку и давай подпевать.
Так и сидели они рядыщком, покачивались под песню, пели. А потом соскочили на пол, плясать начали. Лень крендель ножкой выпишет-—и Грек за нею. Лень вприсядку пойдёт — и Грек тоже.
Вдруг — ку-ка-ре-ку!'-^ пропел петух во дворе.
— Эх, — остановился Грек, — а уроки-то?
А Лень хлопнула его по плечу и говорит:
— Нашёл о чём тужить! Уроки и утром выучишь. Встанешь пораньше и выучишь. Ты же сообразительный, много ли тебе времени надо.
Так Грек и сделал. Рано-раненько проснулся, хотел вставать, смотрит — Лень рядышком лежит и губами во сне причмокивает: чмок-чмок...
Жалко стало Греку Лень будить, пригрелся он у неё под боком, опять задремад.
И пошёл на этот раз Грек в школу неподготовленный. И дрожал весь день, не спросили чтоб. И ничего — отсиделся.
Возвратился домой — и за книжку скорее. Только страницу нужную нашёл, слышит — зовёт его кто-то. Оглянулся, а это Лень свесилась с печки, пальчиком манит:
— Иди, покажу что.
А сама подмаргивает таинственно так: смотри, дескать, мать не узнала чтоб.
Но матери не было дома, мать была на работе, и потому залез Грек на печь, а Лень ему карты самодельные показывает.
— Давай, — говорит, — в дурачка на щелчки сыграем.
— Давай, — отвечает Грек. — Только погоди, я за Ванькой Мартышкиным сбегаю, втроём веселее будет.
Привёл Грек Ваньку Мартышкина, сели- на печке. Лень карты разбросала, играют. Смотрит Грек, а у него одни шестёрки с семёрками. Как с такими картами выиграешь? Не выиграть с такими картами.
Проиграл Грек. Дали ему Лень с Ванькой по щелчку, снова раскинули карты.
И так до вечера. А вечером мать задержалась на ферме, и опять Г рек один остался с Ленью на печке. Сидели они друг против дружки и в шашки играли. Только и здесь не везло Греку, прямо хоть плачь — не вылезает из угла, и только. Часов до двенадцати играл, так и не отыгрался.
И пошёл на другой день в школу Грек опять неподготовленным. На третий день Лень его на салазках сманила кататься. На четвёртый — рыбу на пруду глушить.
И стали замечать в школе, что творится с Греком что-то неладное. Раньше руку поднимал, отвечал бойко, а теперь двух слов связать не может, словно говорить разучился. Двойки в журнале появляться начали.
Удивительно!
И решили ребята поговорить с Греком. Созвали после уроков собрание и поговорили.
Пришёл Грек домой пасмурный. Разделся, задачки решать приготовился. А Лень сидит на печке, ножки свесила и головой качает:
— Что это, Коленька, ты даже «здравствуй» не сказал мне сегодня? Или обидел кто?
Поглядел на неё Грек, приподнялся из-за стола и говорит:
— Слезай с печки! — и ухват в руки взял.
Забеспокоилась Лень:
— Что это с тобой, Коленька? Я для тебя и карты, и рыбу, а ты...
— Слезай!—затопал Грек ногами. — Бить тебя буду, а может, даже и убью!
Видит Лень: плохо дело. Спрыгнула с печки, за пиджачишко— и бежать. Грек пригрозил ей вдогонку:
— Придёшь ещё — смерть тебе будет!
И что же? С того дня, как ни придёт к Греку Ванька Мартышкин, всё Грек над уроками сидит. Не то чтобы в карты играть — разговаривать даже не хочет.
Удивительно!
Вы, наверное, знаете уже, что барсук Филька жил диковато. Друзей у него не было, потому что Филька считал, что друг — это одно беспокойство: то сам к тебе в гости пожалует, то тебя к себе в гости зовёт. Потому и жил Филька без друзей, чтобы никакого беспокойства не было, и говорил, что только так жить и надо — ото всех наособицу.
И вот как-то поселился рядом с ним барсук из Осинни-
ков. Голодно ему там стало, он и перебрался с семьёй в Го- реловскую рощу. Вечером к Фильке пришёл:
— У тебя там не найдётся, сосед, пожевать чего-нибудь? Пока устраивался на новом месте, ничего добыть не успел. Я бы и так переспал, да ребятишки пристали — сходи попроси у соседа чего-нибудь.
В кладовке у Фильки были припрятаны три мыши да лягушка. Филька с запасцем жил, всего у него всегда вдосталь было. И есть он не хотел, поужинал уже. Можно было отдать соседу, но так рассудил Филька: бойкий какой сосед ему попался, видать, от всякого куска урвать норовит.
«Не успел оглядеться и уже просить идёт. Навадишь, потом не отстанет, так и будет ходить — дай да дай. Нет, милый, в чужой прудок не закидывай неводок», — подумал Филька, а вслух сказал:
- Со всей душой угостил бы тебя, да нечем: все запасы истощились.
- Ну и ладно, так переспим, — извинился сосед и закрыл за собой дверь.
Долго в эту ночь не мог уснуть Филька, всё ворочался, ворчал:
- Нестоящий сосед угодил мне. Охочий, видать, до чужого. Дай потачку, он и тропу к моему дому проторит. Навык, наверное, у себя в Осинниках шататься, и у нас с того же начинает. И совести хватило слово такое сказать — дай. Думал, наверное, что глупее себя нашёл.
Уснул уж под утро. И спал плохо: кошмарный сон сердце томил. Снилось Фильке, будто стоит перед ним сосед, рядом с ним жена его и дети. И все тянут нахально к Фильке лапы, и все просят:
«Дай, дай».
Филька так метался в постели, что с кровати свалился. Голова болела — ничуть не отдохнул. Вышел во двор, смотрит— а уж сосед с охоты возвращается, связку мышей несёт. Отобрал парочку пожирнее, протянул Фильке:
На, сосед, когда ты ещё себе добудешь, а перехватишь малость* оно на душе-то спокойнее будет. Бери.
Отчего не взять, коли дают? Взял Филька, подумал: «Чудной какой-то сосед у меня, легко говорит как — на! У самого детей куча, а он со мной делится».
В другой раз наловил сосед лягушек на озере и опять парочку Фильке занёс. Фильки у двора не было, так он ему в окошко подал.
— Развлекись маленько, пожуй.
Взял Филька, улыбнулся: ну и сосед! Глупый, видать: и не просишь, сам даёт. Нисколько экономить не умеет. Ну и пусть делится, разве Фильке от этого хуже!
А однажды увидел Филька — сосед суслика поймал. И захотелось ему суслятинки отведать. Пришёл он к соседу, просит:
— Дай кусочек.
А сосед обрадовался, что Филька навестил его. Всегда мимо норовил пройти, а тут зашёл. Всего суслика отдаёт ему:
— Чего кусочек? Целого бери. Уж есть, так досыта.
Опешил Филька, попятился даже.
— А ты как же? Ты ещё, поди, не ужинал?
— Обойдусь.
— И дети вон у тебя.
— И они потерпят. Мы в обед сытно поели, можем и без ужина обойтись. Водички похлебаем и проспим до утра.
Дома у Фильки хомяк припрятанный лежал, да и без него было у Фильки поесть что, а сосед последнее отдал и себя и детей без ужина оставил.
Нёс Филька суслика к себе, и тяжёлым он казался ему. Стыдно было Фильке, первый раз в жизни стыдно было.
Не выдержал Филька, воротился с половины дороги и отдал соседу суслика:
— Понимаешь, пока шёл от тебя, хомяка поймал. Идём ко мне. И ребят своих бери, заодно поужинаем.
— Да они уже спать легли.
– Ну возьми тогда суслика. Утром они встанут, ты и покормишь их, а сам идём ко мне. Знаешь, какой хомяк жирный попался! И большой. Одному мне его ни за что не съесть.
Сидел Заяц под терновым кустом, горбился, о прожитой жизни думал и вдруг чувствует: сдавило ему сердце. Схватился лапками за грудь, разевает рот, вздохнуть хочет, а вздоха не получается.
«Значит, всё, — думает, — конец мне пришёл». И точно, смотрит: стоит перед ним его смерть, серенькая, с длинными ушами в крапинку.
— Что, — спрашивает Заяц, — уже?
— Да, — говорит Смерть, — подошёл твой срок. Ну, рассказывай, как ты жил.
Стал Заяц рассказывать, и вышло по его рассказу, что всю свою жизнь он только и знал, что бегал ото всех да по кустам прятался. Да и час назад всё по лесу петлял, следы прятал.
Записала Смерть ответ его, сказала:
- Да, мастер ты, я вижу, был уши иавостривать. А теперь скажи, чему ты радовался в жизни.
