Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников

* * *

С этого дня Ваня ни на шаг не отходил от студента. Он носил ему краски и складной парусиновый стульчик. Бегал за водой к роднику, если Всеволоду хотелось пить. Ваня даже дружков своих забросил и не ходил к ним в деревню.

Всеволод рисовал, а больше вырезал из дерева всякие фигурки. У него уже был чудесный ветвисторогий олень, пятнистый желтокожий леопард и цапля, длинная, с тонкой шеей, на одной ноге.

Эти игрушки Всеволод очень берег. Однажды Максим, который вертелся около него, уронил оленя и сломал один рог.

— Разбился!.. — испугался Максим. Он нагнулся, чтобы поднять оленя, но Всеволод выхватил оленя у него из-под рук.

— Болван, — сказал он и толкнул мальчика.

Иван Семенович в это время сидел в стороне и правил косу. Он ничего не сказал Всеволоду, а только сердито крикнул:

— Максим, иди к папке! Нечего около чужих околачиваться!

Максим заплакал. А Всеволод рассмотрел оленя и обрадованно сказал:

— Это пустяк. Поставлю штырь и скреплю рог.

На Максима он даже не взглянул.

* * *

Всеволод нашел кусок дерева и сделал из него голову женщины, с высокой прической и длинным разрезом глаз. Всем нам эта женская голова понравилась, и мы ждали, когда же Всеволод подберет к ней туловище. Но он, сколько ни искал, найти не мог. Мы даже стали помогать ему. Если нам попадался на глаза какой-нибудь изъеденный муравьями корень или пень, мы тут же тащили Всеволоду. Иван Семенович и тот каждый день приносил из лесу суки странно изогнутой формы, обрубки деревьев с наростами. Но Всеволод только мельком оглядывал «наши богатства» и отворачивался.

«Даже спасибо не скажет. Мы стараемся, а он плюет на нас, — подумал я. — Нахальный все же парень». И мне стало обидно за себя и за семью лесника.

Утром на следующий день я встал и сразу почему-то вспомнил про Всеволода. «Приду с рыбалки и поругаюсь с ним, скажу ему, что о нем думаю», — решил я, собрал удочки и пошел на рыбалку.

Рыба сразу взялась, и мое плохое настроение улетучилось. Вернулся я домой только после обеда.

Подхожу к избе лесника, вижу — за столом во дворе сидит Всеволод и работает. Повернулся ко мне — лицо довольное, радостное.

Я хотел пройти мимо, но он мне протянул фигурку, и я остановился.

Стройная маленькая женщина, одетая в длинный халат, подпоясанная синей широкой лентой, приготовилась к танцу. Она не сделала еще ни одного движения, только подняла руки над головой, но казалось, что вот-вот ударит бубен и она начнет ритмичный восточный танец.

— Ну? — спросил Всеволод.

Он хотел услышать от меня какие-то хорошие слова и нетерпеливо ждал. Ему обязательно хотелось, чтобы его кто-нибудь похвалил, и он даже заглядывал мне в глаза.

Я сказал ему, что мне нравится его работа. Видно, он остался недоволен мною, потому что отвернулся.

И тут во двор вошли два Ивана — большой и маленький. Всеволод помахал им и протянул фигурку женщины. А Иван Семенович подошел к нему вплотную и тихо сказал:

— Ты мне это в нос не тычь! Чтоб сегодня твоего духу в нашем лесу не было!

— Что с вами? — удивился Всеволод. — Объясните.

— Объяснить? Как дерево рубить, так объяснение ему не требовалось.

— Ах, вот вы о чем! — Всеволод улыбнулся. — Подумаешь, какой пустяк, срубил один сук. Он ведь был мне нужен. Ну, простите меня. — И повернулся к Ивану Семеновичу спиной.

Иван Семенович схватил Всеволода за плечи.

— Пустяк, говоришь? Дерево — пустяк? — Иван Семенович смотрел в упор на Всеволода. — Ты сам пустяк! Уходи от нас! Пять минут даю тебе на сбор.

— Ну хорошо, хорошо, я уйду, только уберите ваши руки. Драться я не собираюсь.

Иван Семенович пошел к дому, а Всеволод крикнул ему вдогонку:

— Уже поздно. Не дойти мне засветло до деревни!

— Добежишь, — ответил Иван Семенович.

Тогда Всеволод посмотрел на Ваню, и в его глазах мелькнула надежда.

— Ваня, уговори отца. Выручи друга. Ну куда я пойду на ночь глядя?

Ваня отвернулся и пошел к дому. И я следом за ним. Мне не хотелось оставаться с Всеволодом.

Ровно через пять минут Всеволод уходил. Он был такой же, как в первый день, когда появился здесь, — веселый, красивый и какой-то легкий. И не было ему никакого дела до лесника и до его семьи.

Я высунулся в окно. Когда он проходил мимо, то помахал мне рукой и сказал:

— Привет рыбакам! В этом доме художника не поняли.

Ко мне подошел Иван Семенович. Он курил папироску, а когда брал ее в руки, то видно было, что пальцы у него слегка дрожат.

— Художник, — сказал он, — а жизнь рубит. Красоты настоящей не понимает. — Он бросил папироску на землю, притушил ее носком сапога и посмотрел узкими, прищуренными глазами в ту сторону, куда ушел Всеволод. — Ты, может, подумал, что я испугался, что он срубил сук у дерева?

Я кивнул.

— Нет, — ответил Иван Семенович. — Дерево не погибнет, оно живучее. Здесь вопрос глубже. Он все для себя и для себя, а о других никогда не подумает. С таким человеком в разведку не пойдешь. Как кукушка перелетная.

— Отец, — крикнул Ваня, — смотри, летит!

А самолет уже разворачивался над лесом, и тоненькая ниточка дыма оставалась позади него.

— Папка, папка! — закричал Максим. — У самолета белый хвост. Жар-птица. Самолет жар-птица!

Скоро самолет скрылся. Остался только белесый туман, который медленно оседал на лес.

— Дождя бы не было, — спокойно сказал Иван Семенович, — а то лекарство смоет.

Троп стоял во дворе и грелся на солнце. Он перебирал ногами и урчал от избытка силы и от желания чем-нибудь заняться.

На крыльцо вышла бабка с мальчиком. Когда Троп видел мальчика, он сразу затихал. Непонятно почему, но мальчик так и притягивал Тропа к себе.

Бабка зорко следила за Тропом. Она недавно приехала сюда и относилась к Тропу с недоверием. Пес был слишком большой, широкогрудый, мускулистый — чистый волк.

Приходилось стоять и не двигаться, а то бабка вообще могла его прогнать или уйти куда-нибудь с мальчиком.

Бабка села на крыльцо. Мальчик возле нее возился в песке. Вдруг мальчик повернулся к Тропу и сказал:

— У-у-у! Собака, я тебя не боюсь!

От растерянности и радости, что мальчик наконец заметил его, Троп зевнул во всю пасть, вывалил большой красный язык и оскалил громадные клыки.

Мальчик заплакал.

— Собачище — чистый волк! — сказала бабка. — Не плачь, дурачок! Он тебя не тронет. Потел, пошел