Возвращаясь из поликлиники, почувствовал на Полянке необходимость найти для себя на улице смысл данной минуты. Что это за смысл, я не совсем понимаю: может быть, это даже и вовсе не смысл, а просто момент соприкосновения внешней жизни с моей душой?
Так я посмотрел на дома новые и старые дома, - ничего не почувствовал: мертвые были дома, как памятники на кладбище. Чужды мне были троллейбусы огромные, и мчащиеся легковые машины, и шум, и лязг, и гудки... Но в это же время я знал, что где-то мой смысл должен быть.
Вдруг я увидел у края тротуара кучу песку, а возле кучи сидели маленькие дети и своими игрушечными формочками делали из влажного песка пироги.
И тут я узнал возле этой кучи песку то самое, чего мне так не хватало и что я назвал смыслом улицы.
В воздухе запахло самым хорошим, тем самым, чем пахло, когда, бывало, в детстве выносишь на двор запускать змей с трещоткой и длинным мочальным хвостом.
Это очевидно, что в детях мы любим не просто одно то, что они маленькие. Мы любим в них именно то прекрасное, что было у нас или около нас в нашем детстве.
Мы любим в детях то самое, что храним в себе с детства как лучший дар нам от жизни, и эту нашу прелесть стараемся по-разному воплотить: одни, и этих большинство, определяются с этим даром в семье, другие, кому семейное счастье недоступно, достигают его в искусстве. Третьи, не исчерпываясь до конца ни в семье, ни в искусстве, хранят своего младенца в себе до глубокой старости, и это их делает мудрецами.
Начинаю понимать, что я не просто живым детям пишу, а тем, которые остаются, сохраняются и не сохраняются, вернее сказать: какие должны бы у всех нас для нашего счастья сохраняться в душе. Может ли быть художник в любом искусстве без такого ребенка в душе? Едва ли...
Но больше! И не у художника, а и у всякого рабочего в его мастерстве, когда ни с того ни с сего, откуда что взялось - и вдруг ВЫШЛО совсем новое и небывалое, - так не этот ли самый спящий младенец шевельнулся, брыкнул ножками, а мастер обрадовался и создал что-то новое, небывалое.
Сохранить свое детство - значит остаться бессмертным.
Повилика выползла на песчаную дорожку, белая и розовая, пахнет по-прежнему чем-то далеким из детства, что ни за что не вспомнишь.
Не могу представить себе, как и чем пахнут цветы тому, у кого детства не было.
Осень глубоко продвинулась. Еловый подрост осыпан золотыми монетками берез и красными медалями осин. В лесу ведь и в солнечный день сумерки, а тут еще нападала листва и скрывает от глаз серые, красные и желтые шляпки грибов.
- Есть грибы? - спросил я маленькую дочь лесника.
- Волнушки, рыжики, маслята.
- А белые?
- Есть и белые, только теперь начинает холоднеть, и белые переходят под елки. Под березками и не думайте искать - все под елками.
- Как же это они так переходят, видала ли ты когда-нибудь, как грибы ходят?
Девочка оторопела, но вдруг поняла меня и, сделав плутовскую рожицу, ответила мне:
- Так они же ночью ходят, как их мне ночью увидеть? Этого никто не видал.
Мальчик Витя стоял и слушал нас, не улыбаясь. И понимали мы, что какая-то великая космическая метафизика клубилась в нем в поисках выхода. А бабушка его, тетя Саша, работала у нас на огороде поденщицей. Вдруг страшный грохот раздался и показался низко над самым огородом самолет, и от него неслась по земле тень и неслась.
Витя закрыл лицо руками, и бросился к бабушке, и закричал ей:
- Бабушка, это смерть за тобой прилетела!
Тетя Саша вытерла ему нос, а потом, подумав, засмеялась в нашу сторону и сказала Вите:
- Смерть, говоришь, за мной прилетела? И улетела ни с чем: с чем пришла, с тем и ушла. Без воли божьей, дитятко, и смерть не сильна.
А мы между собой говорили о том, сколько философии и поэзии клубится в ребенке и куда это после у взрослого человека девается?
Ехать на машине - это еще не свобода: бывает, человек на машине едет в тюрьму.
Совершенно свободен ребенок, который играет в эту машину. Сидит на стуле, щеки раздувает: пах, пах, пах! - и это у него машина.
Дети учат взрослых людей не погружаться в дело до конца и оставаться свободными.
Удивление покидает мир. Даже воздухоплавание, даже радио и телевидение больше не удивительны. И можно вперед сказать, что перелет на другие планеты не даст того счастья, той радости, о которой сейчас грезится.
Удивление связано с детством человека. Современный взрослый человек рано расстается со своим ребенком: он с двадцати лет взрослый и больше ничему не удивляется. Сказка питается детством, и детство здоровьем, и здоровье дается землею и солнцем. Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление, и с удивлением вернется и сказка.
Невозможно? Нет ничего невозможного. Во всяком случае, возникает вопрос: почему современный человек не отказывается от возможности перелета на другую планету и поднимают даже вопрос о физическом бессмертии в будущем, но почему же тогда невозможно вернуть человечеству удивление и сказку?
...Я с себя беру своего маленького героя... Мне удобен маьчик-герой, потому что я же сам, лично будучи от природы сам художником и поэтом в душе, скромным среди великих событий нашего времени, чувствую себя всегда мальчиком и, признаюсь, не сразу дохожу до их смысла, - если же сразу берусь, то неизбежно ошибаюсь. От этого мне легче среди великих событий изображать мальчика, из-за того именно легче, что я сам такой и, когда чего не хватит, буду брать из себя.
...Мне часто говорят, что я знаю хорошо детей и люблю их. Но я знаю, люблю и охраняю только одно, заключенное в себе бессмертное дитя. В этом ребенке и реализован мой талант.
Я думаю, что значение моих книг и у нас и дальше - в моем устремлении к детству. Природа у меня как материя детства.
...В 1905 году я напечатал первый свой рассказик "Дедок" в журнале "Родник". После этой удачи я задумал по совету Е. И. Ончукова поехать на север на Выгозеро. У редактора Альмедингена в "Роднике" я попросил денег на поездку.
- Я напишу вам, - сказал я, - о мальчике, попавшем на север, и так опишу север в приключениях мальчика.
- Нет, - ответил Альмединген, - напишите просто очерки севера.
Я послушался, и с тех пор вот сорок пять лет никогда не расставался с этим мальчиком, и все не мог написать.
Вся детская моя литература возникла на этой почве, а, может быть, даже и охотничья. По-видимому, этот мальчик живет у меня в душе, и скорей всего это я сам и ношу его в себе, как беременная женщина.
В этом вынашивании мальчика и есть все, чем я богат.
Понимать все на свете можно по-разному, но несомненно нужно одинаково верно понимать человека, чтобы сделать ему радостный подарок. Надо понять человека, чтобы суметь ему подарить. Пониманием любовь начинается и подарком разрешается: он дарит ей, она это дарит всем.
Скорей всего люди инстинктом животных чувствуют, что ребенок - это подарок для всех.
Новый человек - это ребенок, а если о нем надо рассказывать, то расскажите о взрослом, сумевшем сохранить в себе ребенка.
Сумерки сегодня были теплые и тихие. Я сидел у реки, и пока смеркалось, мне казалось, что лишнее мое все понемногу расходилось в сумерки и оставляло меня больше и больше, пока, наконец, я совсем не осмеркся.
Мне было так, будто у меня осталось только детство, что я после всего, наконец, вернулся в него, но только оно теперь лучше, и экзаменов больше не будет.
...Сколько в жизни ездил, искал, и в конце концов оказалось - искал того, что у меня было в детстве и что я потерял.
ДОБРО И КРАСОТА
Дело художника - сделать красоту
солнцем добра.
После дождя майского в лесу послышалось: "Ку-ку!" И от первого луча, проникшего в лес, сверкнула, алмазно переливаясь цветами, росинка. И вот слова той росинки в переводе на язык человеческий:
"Все истинно новое свидетельствует о красоте и добре и обещает в будущем погибель зла".
А когда лучи шире разбежались по лесу, то у всех листьев, цветов, деревьев, кустов, у ежа, зайчика развязались языки, все засверкало, засвистело, закуковало, запело, и все собиралось в душе, обращаясь в слова человеческие.
Красота светит всем, но не каждому: не каждый в состоянии встретить ее. Но бывает - не красота, а что-то другое лучится в улыбке, в глазах, и в этом каждый оживает.
Русская литература, конечно, в красоте вырастает, как всякое искусство, но ее поддерживает вот это нечто, существующее в жизни вне красоты. Что это? Вот "Война и мир", и в ней лучатся глаза некрасивой княжны Марьи.
- Идеи, идеи, - сказала мне, студенту, как-то в молодости моей тетушка моя Ксения, - что же в них хорошего?
- А что вы, тетушка, понимаете в этих идеях?
- Что понимаю? Вроде колечка, как пускают изо рта курильщики. Только идеи нужные - их ловят и сажают на стерженек: одно колечко к добру, другое - ко злу. У каждого человека в душе есть такой стерженек, и каждый сажает себе на него колечки добра и зла: дело в стерженьке, а не в одних идеях. Сами же идеи все равно как дым, вот отчего я и сказала тебе: "Идеи, идеи, а что в них хорошего?"
