схватил Галю сзади за руки. Стас достал из шкафчика стакан с какой-то жидкостью и силой заставил ее выпить. Девушка брыкалась, отплевывалась, но вскоре почувствовала уже знакомую слабость; комната зашаталась, поплыла, и Галя полетела куда-то в пропасть.
Она очнулась на кровати. В глаза бил свет прожекторов, голова раскалывалась от боли, а тело и душа были растерзаны в клочья. И кругом была грязь. Грязь от прикосновений, от надругательства, от унижения, от всего того, что совершили с ней эти подонки. Девушка с трудом поднялась и выглянула за дверь. Из кухни раздавался смех и звон стаканов. Превозмогая боль, она кое-как оделась и выскользнула из квартиры.
— Доченька! — шепотом прокричала мать, когда Галя вошла домой.
— Мама! Я не могу больше жить! Я не хочу больше жить! — воскликнула она, и, упав рядом с матерью на колени, зарыдала.
Валентина Петровна гладила ее по голове и тоже плакала.
— Ну успокойся, успокойся, моя маленькая, — шептала она, — все будет хорошо. Я сейчас водички принесу, тебе легче станет.
Когда мать отправилась на кухню, Галя вошла в комнату и посмотрела на прочный крюк, торчащий из потолка. Мысли ее прервал телефонный звонок. Девушка машинально сняла трубку.
— Дорогуша, не хорошо сбегать на половине дела, — услышала она ненавистный голос. — Мы только-только во вкус вошли. Короче, или ты через десять минут выходит из дому и садишься в машину, которая будет тебя ждать у подъезда, или кассету с фильмом мы показываем твоей матери. Я думаю, ей будет интересно. Так что поторапливайся, мы тебя ждем.
Галя повесила трубку и потеряла сознание.
IV
Девушка открыла глаза и изумленно огляделась по сторонам. Она лежала в больничной палате. Белоснежная простыня укрывала ее до подбородка, а к правой руке были прикреплены трубочки, по которым втекала в нее жизнь.
— Слава Богу, очнулась! — сказала медсестра, увидев, что девушка рассматривает палату.
— Где я? — одними губами спросила Галя.
— В реанимации, — ответила сиделка. — Доктора над тобой всю ночь колдовали, чуть с того света вернула. Теперь ты просто обязана жить долго и счастливо.
Девушка отвернулась к стене и закрыла глаза. На второй день ее перевели в общую палату. Кроме нее, там лежали еще две женщины. Они подошли, чтобы познакомиться с вновь прибывшей и принесли ей кто яблочко, кто сок, но девушка закрыла глаза и притворилась спящей. Ей не хотелось ничего: ни есть, ни пить, ни говорить. Она хотела одного — умереть. Ведь уже день, значит, матери показали кассету с фильмом.
После полудня одну из женщин выписали, и забирать ее пришел молодой человек. Он остановился у Галиной кровати и внимательно посмотрел на девушку. Она отвернулась к стене.
— Советую обратить внимание на вторую слева трещинку, она довольно оригинальная, — сказал он и присел на краешек кровати. — Вижу, что вы здесь новенькая и потому хочу предложить вам услуги гида. Спрашивайте, не стесняйтесь, я в вашем распоряжении целых десять минут, пока мать соберет вещи. Меня, кстати, Глебом зовут.
Галя молчала. В ее груди росла вона ярости, гнева, ей хотелось вцепиться ногтями в эту отвратительную мужскую рожу и рвать, рвать, рвать ее на мелкие лоскутки, но у нее не было сил даже поднять руку, и потому она лишь тихо заплакала. Парень сконфуженно замолчал и молча вышел из палаты.
Утро следующего дня застало Галю в той же позе, в которой оставил ее Глеб. Соседка поняла, что девушку лучше оставить в покое и потому она лежала, тупо уставившись в стену. Вдруг вместо трещинки на стене перед глазами появился тетрадный листок. «Дорогая доченька! Прости, что не приезжаю тебя навестить, но совсем я ослабла от этих передряг, без коляски ступить не могу. А твоя больница на другом конце города. Спасибо, что прислала Глеба, сказала, что тебе уже лучше, что ты поправляешься. Значит, и я поправляться стану, а то уж совсем извелась вся. По телефону никто толком сказать не может, только твердят «жива», «жива», а как и что, не знают. А Глеб все подробно рассказал: об уходе, о процедурах, о режиме дня. Ты его еще раз поблагодари от меня, когда он тебе эту записку передаст. Целую, жизнь моя! Выздоравливай! Твоя мама». Это действительно был мамин почерк. Галя удивленно обернулась.
— Ну, приврал немного. Извини, но мать у тебя была в таком состоянии, что я решил ей не говорить всей правды, — развел руками парень.
— Как ты узнал адрес? — прошептала она.
— У врача. Я здесь последних полгода считай жил, пока мать болела. Так что всех знаю и все меня.
Он пододвинул табурет и присел у изголовья. С того дня Глеб стал бессменным ее спутником. Целыми днями он находился у Галиной кровати, что-то рассказывал, читал стихи, снова рассказывал. Вечером уходил, чтобы на утро появится с запиской от мамы, фруктами, якобы тоже от мамы, и опять провести день у ее постели. Поначалу Галя никак не реагировала на его приходы, потом это начало ее раздражать — как он смеет лезть в чужую жизнь? Но затем девушка с нетерпением стала ждать утра. Если раньше она почти не слушала его байки, то по прошествии времени, Галя сама стала вступать с ним в диалог и получалась увлекательная беседа. Очень медленно оттаивает душа у человека. За день до выписки девушка не удержалась и рассказала Глебу о той беде, в которую она попала. Наутро парень не пришел.
Разочаровавшись во всех и вся, обливаясь в душе слезами, Галя выходила из больницы. Когда девушка перешагнула порог родного дома, она сразу оказалась в объятиях матери.
— Родная, как я по тебе соскучилась! Милая моя, драгоценная! Глебушка! Галочка вернулась!
Из кухни вышел смущенный Глеб с огромным букетом цветов.
— С выздоровлением тебя!
Ничего не понимая, Галя вошла на кухню. Стол ломился от яств.
— Это все он, — шепнула ей на ухо мать.
— Ты извини, в больницу я не успел, поэтому приехал прямо сюда. Даже раньше тебя получилось.
— Ну давай, доченька, к столу, — захлопотала мать. — Небось соскучилась по домашней пище.
Галя, не произнося ни слова, покорно опустилась на краешек стула. Когда Валентина Петровна на минуту вышла из кухни, Глеб наклонился к уху девушки и прошептал:
— А с твоей проблемой я разобрался. Ее больше не существует.
— Ты из милиции? — удивленно спросила Галя.
— Нет, я слесарь. Но, поверь мне, что иногда разводной ключ бывает гораздо убедительнее милицейской дубинки.
Со слезами радости на глазах слушала мать веселый девичий смех.
Я свободен!
С самого утра Володе не везло. Мать накричала на него
