— До свидания! Не попадусь! — полушутя, полусерьёзно ответил мальчик.
Кошева тронулась. На Светлом образовались большие наледи, и конюх Иван Захарович повёз Мерсенёвых кругом озера, береговой дорогой. Лес стоял чёрный, оголённый, набухший, на прогалинах в лучах солнца тускло мерцали тающие сугробы. Под ногами Серко, под санями хлюпала весенняя вода.
Чем ближе подъезжали к дому, тем больше веселел Серёжа. Он чувствовал себя здоровым, и его смешило, что мама и Иван Захарович относятся к нему, как к совсем беспомощному малышу. Правда, никто и словом не обмолвился о событиях той зимней ночи, но было ясно, что они не забыты, и Иван Захарович посматривает на Серёжу и уложенные рядом костыльки не просто так.
— Побереги-ка сынка, Алексеевна, — раскат! — предупреждал старик и придерживал Серко, хотя тот и так еле плёлся.
Зинаида Алексеевна крепко обнимала Серёжу, прижимала к себе и тревожно следила за приближающимся раскатом. А Серёже было смешно: боятся пустякового раската! После всего, что с ним произошло, такие опасности уже не казались страшными. Всё тяжёлое и трудное осталось позади, и одна радость, радость жизни переполняла его маленькое сердце.
За лесом замелькали здания дома отдыха, и Серёжа с любопытством стал всматриваться: интересно посмотреть, что тут изменилось без него?
Они ехали по прорубленной в вековом лесу главной аллее, огибавшей глубокие заливы Светлого, мимо выкрашенных к летнему сезону дач. Они были всё такие же, если не считать, что сугробы теперь съёжились.
В конце боковой аллеи виднелось двухэтажное общежитие сотрудников дома отдыха с просторным бетонированным крыльцом. Возле этого крыльца стоял Серко в тот предутренний тёмный час, когда они с дядей Гришей уезжали в Собольское. Мама, кутаясь в платок, стояла на крыльце и кричала им вслед: «К вечеру чтоб дома были! Смотрите у меня!» Вот тебе и к вечеру: вернулся почти через два месяца и без ноги... Серёжа нахмурился...
Мерсенёва первой вылезла из кошевы и подошла к сыну, собираясь его вынести. Готовился помогать и Иван Захарович.
— Не надо! — сказал Серёжа, и когда Зинаида Алексеевна всё-таки склонилась над ним, он отодвинул её в сторону и нетерпеливо проговорил: — Говорю, не надо! Я сам!
Он выкинул ногу из кошевы, сел на краешек, подставил костыльки, ловко встал на них и, постукивая, пошёл на крыльцо.
— Ишь ты, приспособился! — усмехнулся Иван Захарович впервые за всю дорогу. — Ниче-го-о! Видать, дело у него пойдёт, Алексеевна! Не кручинься больно-то — обойдётся!
— Я так надеюсь, так надеюсь, Иван Захарович! — сказала Зинаида Алексеевна, вынимая из саней одеяло и узел с посудой, в которой она возила гостинцы в больницу. — Трудно ему будет...
Когда они пришли домой, Серёжа с любопытством осматривал комнату: она за это время стала как будто меньше, и все вещи казались какими-то постаревшими, потёртыми. Диван оказался низеньким и совсем не таким широким, каким представлялся Серёже, когда он вспоминал его в больнице.
Весь подоконник был заставлен цветами. Они выпустили много новых листьев. Свежую, яркую зелень пронизывало солнце. Солнечные блики рассыпались и на полосатой ковровой дорожке.
— Вот мы и дома, — сказала Зинаида Алексеевна, подсаживаясь к сыну на диван. — Снова дома. Сыночек ты мой!
— Мама, не надо. Ты опять заплачешь, — отстранился Серёжа.
— Ну, не буду, не буду, — глотая слёзы, проговорила мать.
После обеда Зинаида Алексеевна, как обычно, ушла на работу, и Серёжа остался один. Он прилёг на диван и стал прислушиваться к знакомым звукам: звонкому тиканию ходиков и доносившемуся из-за окна постукиванию. Там росла сосна, и это её сучок стучал в окно. Вот не позволила мама обрезать сучок раньше, а теперь это потруднее будет сделать: с одной-то ногой не так просто лазить по деревьям. Но он всё равно попробует...
За дверью послышались шаги, шопот, нерешительный стук. Вошла Ира Кувшинкова, за ней Костя Осколкин, а там, толкая друг друга, ввалились третьеклассники Витя Чернышёв и Саша Сиротин.
Нестройным хором они сказали:
— Здрасте! Здорово, Серёжа!
— А нас Зинаида Алексеевна попросила зайти, — торопливой скороговоркой затараторила Ира. — А то, говорит, заскучает он совсем. Мы и сами собирались, только думали, что ты ещё больной... Ты не думай, мы тебя не забыли, мы в больницу ещё два раза приходили, только нас не пустили, потому что ты был после операции. А потом нам некогда стало, конец года. Ну, ни минуточки свободной нет, всё учим и учим...
— Это ты учишь. Чего про всех-то говорить? — буркнул Костя.
— А ты не учишь? Ну и не перейдёшь. А в вашем классе, Серёжа, новая учительница, — деловито доложил Витя.
— Верно, верно, а я совсем забыла тебе сказать, — снова затараторила Ира, — у вас новая учительница, молоденькая-премолоденькая, как и справляться будет с нашими неслухами, не знаю. А Сашка в школу рогатку принёс, воробьев захотел сшибить, да в окно учительской попал. Ох, и досталось ему!
— И вовсе не досталось, не ври! — недовольно возразил Саша. Он приметил на столе подаренный дядей Гришей перед поездкой в Собольское Серёжин автомат и руки невольно потянулись к игрушке:
— Серёжа, я поиграю автоматом, а?
— Возьми, поиграй. — кивнул Серёжа и потянулся за костыльками.
— Ты лежи, лежи! Я сам достану!
Под завистливыми взглядами Вити и Кости Саша проворно ухватил ружьё, закрутил рукоятку и направил дуло на Иру:
— Руки вверх! Сдавайся!
Костя взял костыли и взвесил на руке:
— Легонькие какие! Это тебе, наверно, особенные сделали?
— Из города дядя Гриша прислал. Они из алюминия.
— Походить можно?
— Походи.
Костя подогнул ногу и заковылял по комнате. Получалось у него неуклюже, он то и дело задевал подогнутой ногой пол.
— Не так, не так! — сказал Серёжа. — Дай-ка я тебе покажу! — Он быстро и легко прошёлся по комнате. — Вот как надо, понял?
— Понятно. Тренировался?
— Ещё как!
— Сразу видно, — кивнул Костя. — Я в прошлом году плавать учился — тоже здорово тренировался.
— А меня научишь плавать? — быстро спросил Серёжа.
Костя критически осмотрел Серёжу, подумал.
— Можно. Тебе труднее будет, но можно.
Скоро они всей гурьбой вышли из общежития и стали играть в прятки. Вместе со всеми играл и Серёжа. Врезая костыли в рыхлый подтаявший снег, он носился вокруг общежития среди густых зарослей сосняка и чувствовал себя отлично: встреча с ребятами, которая его так смущала, — опять начнут расспрашивать и жалеть! — прошла хорошо: ребята его приняли так, как будто с ним ничего не случилось.
В августе Вадим Сергеевич Сомов приехал в Светлое отдыхать. Устроившись в комнате, приняв душ, он побродил по парку и вышел на берег Светлого. Озеро сверкало на солнце, отражая ясное небо. Привязанный к столбам стальными тросами плот водной станции был пуст. Отдыхающие еще не съехались, Сомов был одним из первых.
Неожиданно до него донёсся сильный всплеск. Под вышкой для ныряния поднялся фонтан брызг. Гроздья серебристых пузырьков выплывали из голубых глубин... Их появлялось всё меньше и меньше, наконец, совсем не стало.
Ясно, кто-то нырнул с вышки. И нырнул умело, столбиком, а не плашмя упал. Интересно, долго ли продержится под водой? По привычке взглянув на секундную стрелку и заметив ее положение, Вадим Сергеевич с любопытством стал посматривать на озеро. Прошло секунд сорок, а ныряльщик всё ещё не появлялся.
Наконец метрах в шести от вышки в глубине мелькнуло жёлтое пятно. Оно поднималось всё ближе к поверхности, стало видно, как по-лягушачьи двигаются руки.
— Вижу! — крикнул кто-то, и тут же тявкнула собака.
Сомов взглянул на вышку. Оказывается, на настиле лежали мальчик лет двенадцати и рыжая собака. Теперь они стояли на краю настила и всматривались в воду. Пес вилял хвостом и лаял. Сомов опять посмотрел на озеро. Пловец уже вынырнул и, чуть перебирая руками, остановился и крикнул:
— Ныряй, Костя!
В воздухе мелькнуло бронзовое тело, врезалось в воду. Опять наступила тишина. Собака перестала лаять. Всматриваясь в озеро, она лишь тихо повизгивала. Голова первого ныряльщика неподвижно чернела над водой.
Через некоторое время второй ныряльщик появился метрах в двух от первого и, пофыркивая, осмотрелся.
— Ага, не донырнул! Не донырнул! — радовался первый мальчик.
— Ты отодвинулся, вот и не донырнул, — сказал второй.
— И не думал, даже ни капельки! Хоть кого спроси! — мальчик оглянулся на берег и заметил Вадима Сергеевича: — Дядя, скажите: ведь я не отплывал, верно?
— Ни капельки! — подтвердил Сомов и подумал: «Неужели Серёжа?»
Ребята размашистыми саженками плыли к купальне.
— Вот видишь... Незнакомый говорит... Не отплывал... А ты... — прерывисто говорил первый мальчик.
Да, это был Серёжин голос. Вадим Сергеевич плохо запомнил лицо спасённого лыжниками мальчика: он видел Серёжу здоровым всего один раз, когда заходил на квартиру к его матери, а в больнице лицо мальчика было искажено тёмными пятнами на щеках.
