Юнги покосились на предложенные им Ходулей папиросы, потом посмотрели на Сташука. Он, очевидно, был у них вожаком. Сташук чуть заметно сделал головой знак: ни боже мой. Юнги вздохнули и отвернулись.
— Некурящие, — жёстко отрезал Сташук.
— Могу зажигалочку предложить, собственной работы, — сказал Ходуля, вынимая зажигалку, которую ему вернул утром Капка. — Пожалуйста, для приезжего человека, тем более морякам, без всякого возмездия. Насчёт расходов не беспокойтесь, сочтёмся как-нибудь. Вы — альбатросы, мы — волжские чайки. Одно к одному, и всё в порядочке.
Сташук смутился было, не хотел брать, но Ходуля насильно вложил ему в руку зажигалку, прихлопнул ладонью сверху и сказал при этом: «Шито-крыто, взято-бито и с кона долой». Однако Сташук уже не смотрел на Лёшку. Машинально опустив зажигалку в карман бушлата, он привстал, завидя появившуюся в аллее Риму Бутыреву с подружкой.
— А, по синим волнам океана, лишь звёзды блеснут в небесах, — задекламировал Ходуля, — уж Римочка наша несётся, несётся на всех парусах…
Сташук не слушал его. Он во все глаза смотрел на Риму, с трудом узнавая в этой красивой приодевшейся девушке простенькую девчонку, с которой он так небрежно разговаривал утром.
— Что? Познакомить? — заторопился Ходуля.
— А мы уже с ней немного знакомые, — ответил Сташук и чётко откозырял Риме.
— Здравствуйте, — сказала она. — А это подруга моя… Здравствуйте, Лёша.
Ходуля так удивился, что даже не сразу ответил, и только через минуту спохватился:
— Здравствуй, Римочка, здравствуй, Лидочка. Добрый вечер, честь имею. А мы тут, знаете, с морячками то да сё, обнявшись крепче всех друзей…
— Кино будем смотреть? — спросил Сташук у Римы.
— Так билеты, наверно, уже все.
— А у меня и у одного моего товарища уже имеется как раз четыре, случайно рядом, вон дожидается стоит, — сказал Сташук, и они пошли в кино, оставив в аллее оторопевшего Лёшку Ходулю, который всё же пробормотал:
— Мне дурно, проговорила она…
Сташук познакомил девочек со своим товарищем Серёжей Палихиным. Вчетвером они направились в кино. Рима и Лида шли под руку и посерёдке, а юнги по краям и чуточку на отлёте. Причём оба так отчаянно вышучивали друг друга, что девочки то и дело покатывались со смеху, не замечая, как ловко товарищи помогают один другому сострить и показать себя с наилучшей стороны.
— О, он у нас рыбак известный, — говорил Сташук про Палихина. — Вы его спросите, как он на Ладоге камбалу ловил, а сам немецкую мину выудил…
— Нет уж, — отвечал Палихин, — пускай сам расскажет лучше, как он трубочистом сделался, когда в Ленинграде на крышу зажигалка упала в трубу, а он за ней туда полез… Красивый фасон после имел!
Потом Палихин и Лида ушли немного вперёд. Рима и Сташук поoтстали.
— Да, Рима, — сказал вдруг Сташук, — вы, кстати, местная?
— Да, родилась тут.
— Тогда вы, может быть, мне скажете, кто это такие тут у вас синегорцы. Я тут никого не знаю, а не успел приехать, уже письмо получил. И написано что-то не разбери поймёшь. Стою на вахте, а какой-то мальчонка подбежал, сунул мне письмо, а сам драла. — Он протянул Риме письмо. — Вот видите?
«Синегорцы Рыбачьего Затона приветствуют Вас на своём берегу. Да скрепит верность вашу боевую дружбу и закалит отвага ваши сердца, и пусть будет сладок плод ваших трудов, и да взойдёт над вами радуга победы. Синегорцы Затонска надеются, что балтийские юнги послужат делу процветания и славы города. По поручению штаба синегорцев —
Амальгама».
Сбоку был нарисован знак — радуга со стрелой.
— Вот уж ничего не пойму! — сказала Рима.
— Да и я не знаю, что это такое. Может быть, командованию показать?
— А это который выходил, усатый такой, нашито много вот здесь… Он у вас главный командир? Капитан?
— Не капитан, а мичман. Пора разбираться, Римочка. Антон Фёдорович Пашков. Известно: четыре узкие нашивки — это значит мичман, а шевроны углом на рукаве — это за сверхсрочную службу. Он ещё в ту войну кондуктóром был.
— На поезде?
— При чём тут, извиняюсь, на поезде? На корабле. На поезде кондýктор, а на флоте кондуктóр. Надо понимать.
А ремесленники шли усталые и злые. Юнги казались им бездельниками и щёголями. Не знали ремесленники Рыбачьего Затона, что эти аккуратно подобранные парни в бушлатах и в бескозырках хлебнули такого, что и не снилось затонским. Под огнём и бомбами финских самолётов ушли юнги с острова Валаама в Ладожском озере. Лютую голодную зиму провели они под осаждённым Ленинградом. И немало их ещё прошлой осенью пало в главном деле у Невской Дубровки, когда юнги, сами совсем ещё мальчишки, задержали немецких десантников и отстояли важнейший рубеж до прибытия частей Красной Армии. Не знали затонские, что у самого Вити Сташука с голоду умерла в ту зиму близ Нарвской заставы мать. Не подозревали затонские, что Серёжа Палихин в ледяной воде Ладоги своими руками отвёл мину, на которую едва не наскочила шлюпка с балтийцами. Многого не знали ребята и с пренебрежительным как будто, а на самом деле с завистливым высокомерием посматривали на приезжих. Но юнги словно и внимания на них не обращали.
Глава 13. Вечер командора
Валерка и Тимсон ждали Капку у сада. Они встретились, как встречаются обычно мальчики, хорошо знающие друг друга, то есть без приветствий, рукопожатий и других церемониальных проволочек.
— Слыхал новость? — спросил Валерка, подстраиваясь на ходу, спотыкаясь и никак не попадая в ногу с шагающим Капкой. — Девчонки-то наши с этими флотскими ну прямо с ума тронулись.
— И пусть их, — буркнул Тимсон.
— Вы когда про них узнали? — не останавливаясь, спросил у Черепашкина Капка.
— Ещё утром.
— Ну и как?
— Всё в порядке. Послал приветствие. В восемь ноль-ноль. Колька отнёс, Венькин брат.
— Исполнение проверил?
— Ну ясно. Доставил в срок. Дежурному сдал. Я сам видел с дерева.
— А чего написал?
— Ну, как Арсений Петрович нам говорил. Приветствие прибывшим. Как всем эвакуированным писали.
— Это хвалю.
— Только имей в виду, Капка, — Валерка сделал небольшую пробежку вперёд, чтобы в темноте заглянуть в лицо Капке, — имей в виду — этот самый дежурный уже сестре твоей бумажку показывал. А она смеётся. Ты ей ничего про нас не говорил?
— Не хватало ещё! — возмутился Капка.
— Чего же она смешного нашла?.. И в кого только она у вас такая!
Валерка был возмущён до глубины души, что у Капки Бутырева может быть такая сестра. Некоторое время шли молча. Потом Черепашкин несколько раз толкнул локтем в бок Тимку и переглянулся с ним. Тимсон кивнул головой, и Валерка решился.
— Собраться бы вообще надо, Капа! А то как-то дело у нас вянет. Правда, у меня всё тут записано. Показать?
— Покажешь потом как-нибудь.
Валерка опять переглянулся с Тимсоном.
— Капка, можно тебе от меня вот лично и вот от Тимки тоже — от нас обоих то есть — замечание сказать?.. Верно, Тимсон?
Тимка моргнул, качнув головой сверху вниз.
— Давай говори, — ответил Капка.
— Ты, Капа, последнее время манкируешь.
— Вот так так! Здравствуйте! Это я манкирую? — Капка даже приостановился.
— Да, да, манкируешь, спроси вот Тимсона… Да, Тимка?
— Точно, — отозвался Тимсон.
— Да ведь некогда мне, — начал Капка. — Знаешь, какая у нас работа. Особый заказ делаем. Вы бы как-нибудь пока без меня.
— Ты что же… — Валерка даже задохнулся на минуточку. — Ты что же, отрекаешься? Эх, ты, а ещё синегорец! Кто зарок давал, клятву говорил? Знаешь, Капка, это уж… это уж просто… Правда, Тимсон?
— Чего уж…
— Арсений Петрович, когда уезжал, как нам говорил? Кого назначил?
— Ну раз если так получилось! — виновато заговорил Капка. — Я же не отказываюсь навовсе, только командором сейчас мне нечего быть. Во-первых, я от пионеров уже отстал. Занятый, во-вторых, с утра до ночи. Теперь и выходные, говорят, у нас не будут целый месяц. Какой от меня толк вам? И потом ещё как-то уж я… ну, это самое… ну неловко получается. Моё такое дело теперь, что я уж из своих лет вышел. Опять-таки бригадир на производстве. Ребята узнают, так проходу мне не будет. Засмеют. Мне уже как-то не идёт вроде. Деточка какой!
— Значит, мы деточки? Спасибо! — Валерка раскланялся. — Мерси. Ну, уж это, Капка, знаешь… Я считаю лично… Правда, Тимсон?
— Уж да, — изрёк Тимсон.
— Эх, узнал бы Арсений Петрович! Вот, — как назло, писем от него нет.
— Да я сам уже написал ему… — сказал Капка. — Адрес-то… ВМПС № 3756-Ф? Правильно? Не отвечает чего-то!
— Плохо без него, — заметил расстроенный вконец Валерка.
Тимка только рукой махнул. Они шли теперь по берегу. Волга, тёмная и молчаливая, дышала сыростью из чёрной, глухой дали. Ни огонька не было вокруг. Тёмен и дремуч был весь этот огромный, сейчас казавшийся безбрежным волжский простор. А когда-то там, куда уходила, повернув от Затона, Волга, небо по ночам всегда было словно приподнято, высоко расплывалось серебряное зарево. Это с правого берега отсвечивал в ночное небо тысячами своих бессонных огней большой город, город степной и волжской славы, гордый своим именем. Город был столицей этого края. Всё в Затонске и вокруг тяготело к нему, всё жило его славой, подобно тому как по ночам на всём лежали отсветы далёких огней великого города. Затонские редко называли его полным именем, но, когда кто-нибудь говорил: «Я вчера в городе был», — все и так знали, о чём идёт речь.
