Нюшка открыла один глаз и сказала ей шёпотом, тепло дыша в самое ухо:
— Рима, ты пришла! А я уже сплю.
А вожак затонских синегорцев, бригадир с Судоремонтного, спал, уткнувшись подбитым глазом в подушку, отбросив в сторону крепкую, плохо отмытую руку, где у локтя над самым сгибом темнел таинственный знак.
Глава 14. Встреча на переезде
Утром, когда Капка уходил в Затон, он увидел, что Рима растапливает печь знакомой зажигалкой.
— Римка, опять!
— Чего ты?.. Это мне флотский подарил. Юнга. Эх, вот ребята так ребята! Сто очков вам! А вы им всякие записочки посылаете… Он мне показал. Уж мы с ним смеялись-смеялись! Я думала сперва, что девчонки какие-нибудь набиваются, а оказывается, ты. Ещё бригадир, «Я… я»! А сам как маленький.
— Римма, — сказал Капка так, как будто в имени сестры было по крайней мере пять «м», — Рим-м-ма, смотри у меня! Я этому флотскому твоему ленточки пообрываю, так и знай!
Он схватил с шестка зажигалку и сунул её в карман.
Пошёл он сегодня в Затон не обычной дорогой, а сделал небольшой крюк, чтобы пройти мимо школы. Хотелось посмотреть на этих флотских. У школьного двора, несмотря на ранний час, уже толпились ребята. Припав к прозорам в ограде, они любовались диковинным зрелищем. На школьном дворе были уже устроены какие-то странные помосты с продольными углублениями. В них на маленьких не то тележках, не то салазках сидели юнги — друг другу в затылок. В руках у юнгов было по длинному веслу, положенному на высокие кочетки. Седой длинноусый моряк с нашивками и орденами ходил вдоль помоста и командовал, а юнги, занося назад вёсла, плавно и враз наклонялись вперёд (причём тележки под ними скользили по рельсам), а потом резко откидывались спиной.
— Ррраз! — отсчитывал седоусый. — Навались! Ровно! Палихин, загребной, не части!.. Ррраз!.. Дружно! От банки не отдирайся, хвостом не плюхай, сядь плотненько! Ррраз!
И юнги гребли, гребли посуху.
— Ай моряки! — кричали сквозь ограду зеваки. — Этак к вечеру до Астрахани уедете.
— Эй, флотские, гляди на мель не сядьте!
— Далеко ли плывёте? А, моряки?
Юнги мрачно косились на ограду, но продолжали дружно работать вёслами.
Как ни был гостеприимно настроен Капка, всё же он остался в душе доволен, что флотским немножко посбивали спеси.
Встретив у табельной Ходулю, Капка подошёл к нему и молча вручил зажигалку. Ходуля был так ошарашен, что долго не знал, как ответить, и невпопад выпалил несколько лермонтовских строк, все сразу:
— О други, это… Коль не ошибся я… Блеснула шашка, раз и два… — Он, не веря своим глазам, разглядывал заколдованную зажигалку, снова вернувшуюся к нему. — Ах, флотский, флотский! Ну погоди!
В этот же день на переезде произошла памятная встреча. Ремесленники направлялись по случаю субботнего дня в баню. Они шли под присмотром Корнея Павловича Матунина. На них были шинели и на форменных фуражках буквы «Р» и «У». Капка Бутырев шагал в самом заднем ряду — рост подвёл бригадира. И у самого переезда, там, где шоссе пересекало заводскую железнодорожную ветку, ремесленников нагнали юнги, перешедшие пустырь. Их вёл мичман сверхсрочной службы Антон Фёдорович Пашков. Юнги также шли в баню. Они были в чёрных морских шинелях, туго перехваченных кушаками, в бескозырках, пришлёпнутых блином и сдвинутых на правую бровь. Под мышкой у каждого был аккуратный свёрточек с бельём. И в первом ряду, звучно печатая шаг, шёл юнга Виктор Сташук. Шедший с ним Серёжа Палихин, с лицом бледным, тонким, как у девушки, запевал высоким, чистым голосом:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе, моряк, всего лишь двадцать лет…
Не уезжай, побудь ещё со мною…
Не уезжай, побудь ещё со мною…
И дружно, как один человек, откликнулась вся колонна юнгов:
По морям, по волнам!
Нынче здесь, завтра там…
По морям, морям-морям-морям!
Эх, нынче здесь, а завтра там!
Завидя ещё издали флотских, Корней Павлович приосанился и прошёлся пальцами по пуговицам своего драпового демисезона.
— А ну, заводские, затонские! — прикрикнул он. — А ну, волгари, ремесленнички! Подтянись. Кадровые, ходи поаккуратнее, чтоб перед моряками во всей форме пройти. Дульков! Тебя что, это не касается?
Юнги также заметили идущих с пустыря затонских ремесленников. Мичман Пашков строго оглядел ряды своего войска.
— Твёрдо ногу, держи равнение! Разговорчики кончай! Ать-два! Ать-два! Пускай видят мелководные, как балтийцы ходят.
Оба отряда прибавили ходу. Ремесленники не хотели пропустить юнгов к бане первыми. Но крупно шагающие морячки вскоре настигли затонских.
Когда колонны поравнялись одна с другой, юнги узнали во многих ремесленниках утренних обидчиков, которые дразнили их через ограду во время занятий по академической гребле.
— Ребята, — сообщил своим Виктор Сташук, — гляди, ручок какой в самом заднем ряду топает. Вот смех! Словно кадушка, честное слово… Эй, замыкающий, подбери корму, на мель сядешь!
И пошло, посыпалось:
— Ручок! Держись за шинель, а то выпадешь!
— Полы подбери, малый! Чего улицы метёшь! В дворники записался, что ли? Шпиндель!..
А Сергей Палихин, запевала и озорник, громким своим голосом пропел:
Рано, рано поутру,
Пастушок…
И все юнги подхватили, рявкая «в ногу»:
Капка не стерпел.
— Молчи, закройсь! — огрызнулся он, не поворачивая головы. — Моряки! Поперёк борща на ложке плавали!
Ходуля, обозлённый на всех моряков после коварства Римы, заметил, что у шагающих в последних рядах младших юнгов нет ленточек на бескозырках.
— Эй, стриженые моряки, тесёмки-то ещё не пришили?
— Что такое? — ответил за младших Сташук. — Я тебе вот сейчас пришью!
Мичман Пашков, который вначале ограничивался лишь замечаниями вроде: «Разговорчики, разговорчики слышу в строю, разговорчики», — окончательно рассердился:
— Это что за базар такой? Слушай мою команду! Рота, стой!
У бани пришлось стать и дожидаться, когда кончат мыться военные курсанты. Мичман скомандовал своим «вольно».
— Стой, ребята! Повернись! — скомандовал и своим мастер Корней Павлович.
Обойдя голову колонны, он приблизился к Пашкову.
— Доброго здоровья. В нашей местности, значит, обучаться приехали, — заговорил он первым, как полагалось местному человеку при встрече с приезжим. — Очень приятно: Матунин, мастер.
Моряк козырнул:
— Пашков, мичман. Сверхсрочной службы. Будем знакомы. Нас сюда из-под Питера перевели. А вы, значит, на заводе тут, так получается?
— Именно. Молодые кадры готовлю. Помаленьку работают ребята. Дело своё делают. И довольно-таки неплохо, могу сказать. Так что я, извиняюсь, считаю, дразнить их неуместно со стороны флотских. Как по-вашему?
Мастер строгим взглядом окинул ряды юнгов.
— Точно! — сказал мичман. — Недопустимый факт. Форменная ерунда. Не сознают положение. Какие тут могут быть дразнилки? Что вы, что мы — в одну точку долбим.
— Вы разрешите, я им по-своему два слова скажу?
— Очень хорошо будет, — согласился мичман. — В самый раз уместно. Рота, смирно, слушай!
Мастер подошёл к морякам.
— Вот вы, ребята, как истинные доподлинные сыны коренных моряков нашего Балтийского флота, должны сами понять, какое есть у нас теперь общее положение. Не в том суть, кто на воде, кто на тверди земной, а в том суть, что немца надо побить, шут его дери, паразита, совсем! И тут уж, конечно, никаких таких дразнилок у нас с вами допустить невозможно. Вот ребятки затонские, заводские наши, они есть, так сказать, поколение нового кадрового рабочего класса и приставлены к делу, каковое я вместе с их батьками достигал тут же, на Судоремонтном. Понятно? Понятно. В девятнадцатом году тут с Красной Армией Царицын отстаивать ходили со всей, конечно, нашей затонской рабочей гвардией. Понятно? Понятно. А вы нынче моих же, выходит, воспитомцев в смехотворный оборот ставите. Это никак не возможно. Вот вам и ваш командир то же самое скажет.
Мичман Пашков поправил фуражку, одёрнул рукава с нашивками и шевронами, откашлялся и начал, обращаясь, впрочем, скорее к ремесленникам, чем к юнгам:
— Правильно говорит вам товарищ руководитель. Но хочу коснуться, по ходу действия, одного вопроса. Чтобы вышла полная ясность. Кто в исторический момент, в октябре семнадцатого года, своим выстрелом дело решил? На это ответ имеется: крейсер «Аврора». На весь мир известный. И кто был на том славном крейсере «Аврора» в этот исторический момент? Кондуктóр Пашков был тогда на крейсере «Аврора» и не забудет вовек этой ночи и до деревянного бушлата, до гроба своего, будет гордиться ею. Выходит, мы с вашим товарищем руководителем с двух сторон на одну дорогу вместе пришли, одним курсом идём, и всякие, конечно, эти дразнения давно кончать надо.
