бы они совсем не обращали на меня внимания.
* * *
В видеопрокате я стала своим человеком. С началом учебного года миссис Карвелл вернулась к своим четвероклашкам, так что за прилавком почти всегда стоял Нейт Бови. Он разрешал мне брать все что угодно, не задавая вопросов, только подмигивал и надевал свою жуткую ухмылочку, вдруг выползавшую из-под его козлиной бородки, которую он никак не мог толком отрастить, сколько ни старался. Мне, правда, приходилось прятать кассеты от тети Рут, чтобы она не заметила масштабов моей киномании.
– Нуте-с, чего берем сегодня, карамелечка? – спрашивал Нейт, а сам, пока я бродила по рядам, сверлил мне спину своими серыми глазами с косинкой. Я всегда сперва смотрела новинки, а потом уже возвращалась к полкам со старыми фильмами.
– Не знаю пока, – отвечала я, стараясь укрыться от него за самыми дальними стеллажами, в чем не было особого смысла, так как он все равно видел меня в большом зеркале, висевшем над дверью в подсобку, – от любителей прихватить кассету-другую бесплатно. В те часы, когда я приходила, сразу после школы, в салоне редко бывали другие посетители. Здесь всегда пахло средством для чистки ковров, и постепенно этот химический розовый аромат стал ассоциироваться у меня с Нейтом, словно он сам его источал.
Я старалась проникнуться к нему симпатией, ведь он позволял мне брать фильмы, которые детям до семнадцати разрешалось смотреть только в присутствии взрослых, и иногда угощал газировкой из холодильника, но мне не нравилось, что ему известен каждый взятый мною фильм, что он наблюдает за тем, как я их выбираю и ставлю обратно на полку. Мне чудилось, что так он обретает власть надо мной, узнавая куда больше, чем было известно Нэнси и даже тете Рут.
* * *
В конце сентября Ирен Клоусон пришла в школу с такой радостной улыбкой, какая бывает только у детей в рекламе арахисового масла. Они с отцом что-то сооружали на своих новых выгонах, и вдруг лопата подцепила кость. Окаменелую. И очень большую. Ирен потом клялась, что лопата была ее.
– Папа уже звонил одному профессору из нашего университета, – рассказывала она девочкам, толпившимся у ее шкафчика. – К нам приедет целая экспедиция.
За несколько недель ученые (Ирен непременно добавляла «палеонтологи» – словечко словно из долбаной книжки по биологии) наводнили ранчо Клоусонов. В газете его называли передовым краем в изучении доисторических видов. Золотым дном. Настоящей сокровищницей знаний.
С тех пор как мы с Ирен обнялись на похоронах моих родителей в июне, виделись мы нечасто. Миссис Клоусон не оставляла попыток вытащить меня к ним на ферму с ночевкой или организовать поездку в Биллингс, по магазинам или на родео в Глендайв, но в последнюю минуту я всегда находила предлог остаться дома.
– Мы все понимаем, Кэм, милая, – говорила она мне в трубку. Полагаю, это «мы» включало и Ирен, но, возможно, речь шла о мистере Клоусоне. – Попробуем как-нибудь в другой раз?
В конце концов я поддалась на уговоры и согласилась поехать с ними на ярмарку в Кастере в конце августа, о чем начала жалеть еще накануне вечером. Мы с Ирен уже бывали на ярмарках и всегда отлично проводили время. Перво-наперво мы покупали специальные браслеты, которые позволяют кататься на всех аттракционах подряд. После лакомились «могильными холмиками» – фруктовым льдом-ассорти в картонных стаканчиках и пако из ларька «Кристал Пистол» – жареными коконами теста, в которых таилась сдобренная приправами мясная начинка. Стоило только их надкусить, и жирный, желтый от специй сок брызгал и выжигал внутренности. Мы тушили этот пожар лимонадом, который продавали за прилавком, густо облепленным осами. Потом участвовали в конкурсах с призами и под конец шли танцевать джиттербаг, даже если оркестр был совсем плох. В общем, раньше мы веселились на всю катушку.
Но тогда в августе мы бродили посреди всего этого веселья как потерянные: постояли перед каруселями, посмотрели на игроков в «шляпу» – однако какая-то сила точно не давала нам пойти дальше: все казалось хорошо знакомым и скучным. Между нами не было ни слова сказано о моих родителях, об аварии. Мы вообще не очень-то разговаривали. Вокруг все звенело и переливалось огнями; то тут, то там кто-то вскрикивал, раздавались взрывы безумного хохота, малышня ревела, воздух пропитался запахами попкорна, жареных лепешек и сладкой ваты, но меня это нисколько не трогало. Ирен купила нам билеты на колесо обозрения, которое в прошлом году мы отвергли как слишком скучное развлечение, однако сейчас было уже все равно – мы чувствовали, что должны хоть чем-то себя занять.
Мы сидели в металлической кабинке, слегка соприкасаясь голыми коленками. Даже если мы пытались отодвинуться подальше, коленки тотчас прилипали одна к другой, как будто намагниченные. Сейчас мы были ближе, чем в ту ночь, когда отец Ирен постучал в ее дверь. Поднимаясь, мы попадали в жаркие объятия темного неба Монтаны; яркие неоновые огни центральной аллеи заливали нас светом, откуда-то из недр колеса прорывались тихие звуки регтайма. Сверху ярмарка была как на ладони: трек для гонок на тракторах, танцплощадка, парковка, где ковбои обжимались со своими гибкими, тонкими подругами, расположившись прямо на капотах. В вышине почти не чувствовалось запахов жира и сахарной ваты, там можно было различить аромат свежескошенного сена и мутных вод Йеллоустоуна, лениво бежавших мимо нас. На самом верху было спокойно, вся суета осталась далеко внизу, иногда лишь ветер ударял в нашу кабинку, отчего вдруг громко скрипели болты. А потом мы опускались вниз, к шуму и сиянию ярмарки, и я задерживала дыхание, дожидаясь, когда мы снова взмоем ввысь.
Мы сделали уже два круга, когда Ирен взяла меня за руку. Мы переплели пальцы и молча просидели так целый круг. Все это время я делала вид, что между нами все как раньше: вот я, вот Ирен, мы вместе на ярмарке. Когда наша кабинка вновь оказалась наверху, Ирен плакала. Сквозь слезы ей удалось проговорить: «Кэм, мне так тебя жаль. Очень жаль. Не знаю, что тут еще сказать».
Лицо ее светлым пятном выделялось на фоне темного неба, слезы на глазах блестели, ветер играл ее волосами, собранными в хвостик. Настоящая красавица. Все во мне стремилось поцеловать ее, и в то же время я ощущала подступающую дурноту. Я высвободила руку и отвернулась – еще чуть-чуть, и меня стошнит. Пришлось закрыть глаза, чтобы как-то подавить рвотный рефлекс, но и тогда я чувствовала поднимавшийся к горлу ком. Голос Ирен, которая звала меня, звучал так, словно она где-то далеко внизу, под слоем песка. Колесо
