Егор сложил тетрадку и гусиные перья на бугристый подоконник, и они вышли во двор. До возвращения родителей и братьев надо удочку осмотреть. Он всегда перед выходом на узек тщательно осматривал снасть. Не проржавел ли на ушке узелок, не рассучилась ли где леска. Хорош ли, не иструхлявел ли сазаний поплавок - большая пробка от бутылки из-под шампанского, защемленная гусиным пером.
- А ты не будешь кричать "ого!"? - осведомился Егор, пробуя на изгиб тонкий конец талового удилища. - Не кричи больше, а то намедни сазан у самого берега сошел. Из-за тебя ведь.
- Ладно, не буду, - лениво согласилась Любка. Хотя она знала, почему сорвался сазан. Не надо было торопиться, как на пожаре. Сазана хотел выдернуть из реки, как чебачка захудалого. Горбун был что надо, а он, вместо того чтобы тянуть с поволочкой, дернул изо всей силы. Сам виноват, а других виноватит. Что за привычка...
Но Любка ничего не сказала Егору. Полуденный зной, раскалявший желтые сугробы песка у стен хаты, отбивал охоту ко всяким разговорам и спорам.
Они сидели на яме уже часа два, а клева не было. Они сидели, тщательно замаскировавшись в прибрежных зарослях солодки, зная, что сазанов в яме много. Видели, как из подводного тугая выходили сазаны и чинно прогуливались по яме. Прямо под носом удильщиков. Сначала на открытую часть выходил вожак. Темный, горбатый, он всем своим видом демонстрировал полнейшее пренебрежение к молоди, которая мельтешила перед ним, а также и к леске, уходившей на глубину. Возможно, это был и не вожак, а всего лишь разведчик. Но разве поймешь, что и как у этих сазанов. Они себе на уме.
За первым сазаном следовала стая. Заметив опасность, горбун стремительно уходил на глубину. А за ним - стая. При развороте золоченые рыбьи панцири сверкали, и Егор сидел сам не свой.
Он с трудом удержался, чтобы не схватить удилище и не забросить удочку наперехват стае. Но ведь это не чебак, шевельни чуть удилищем, которое рыбы, скорее всего, принимают за нависающую талинку, - пиши пропало. Уйдут горбунки в другой конец ямы, и тогда уж точно ничего не поймаешь.
Читатели, наверное, даже и не представляют, сколько необходимо выдержки и терпения, чтобы стать настоящим рыболовом. Если этого нет, то и не ходи на сазаньи ямы. Тогда уж лучше утешайся чебаками да красноперками, которые хватают все подряд без разбора.
Учительница, снижавшая иногда Егору балл за поведение или прилежание, наверное, удивилась бы, узнав, что этот непоседа может и час, и два, и три торчать на берегу узека под палящими лучами солнца. Оказывается, он может сидеть в зарослях так, что под ним ни камышинка не хрустнет, ни былиника не щелкнет. Облепит его комарье, а он - хоть бы что. Воруют у него под носом ужики мелких, случайно подцепленных на крючок рыбешек, а он и бровью не поведет.
Солнце уже за полудень, а зной не уменьшился. Листья солодки стали блестящими, липкими, от них идет чуть горьковатый дух лежалых фруктов. На сверкающий плес невозможна смотреть, блики слепят, обжигают. Но в солодковом шалашике терпимо: тень и холодок. Хотя вообще-то и тут душновато.
Удильщики терпеливо пережидали жару. Они знали, что по-настоящему сазан берет только на закате. Коль уж отпустили родители - то не сидеть же дома! Хорошо бы, конечно, искупаться, да ведь рыбу можно перепугать. Удерут тогда сазаны по протокам в "ноги" узека, на камышистые Нижние озера. Егор твердо придерживался правила: не купайся там, где собираешься ловить сазана. На то есть Песчаная прорва - проточка, которая по весне спрямляет излучину узека. Место, где еще ни один карагилец не поймал ни одного сазана. А пришел на узек - забудь про купанье. Тут уж приходится выбирать что-то одно: или купанье, или рыбалку...
Нет уж, лучше смирно сидеть в "секрете" и выжидать. Бывает, какой-нибудь глупец и клюнет. Среди сазанов тоже есть глупцы. Или просто обжоры. Таким что полдень лютый, что вечер. Хватают крючок почем зря...
Вдруг Любкин поплавок колыхнулся. Не дернулся, не подпрыгнул, а именно колыхнулся. Рыболовы вытянули шеи и замерли, словно окаменели. Они не спускали глаз с поплавка. Дремоты как не бывало. Сейчас начнется... Или нет? Может, какой-нибудь окушок большеротый хулиганит? Все же это больше на сазана похоже. Чуть колыхнется поплавок и замрет. Чуть колыхнется и замрет. Иное дело - когда это окушок или какая-нибудь мелюзга вроде чебачка, случайно оказавшаяся на сазаньей глубине. Тут поплавок прыгает, танцует... Егор в таких случаях любит повторять: чем меньше рыбешка, тем сильнее она хорохорится, тем больше у нее куража. Очевидно, это он у своей гуляевской бабушки позаимствовал. Егор, не спуская глаз с поплавка, стиснул тонкие Любины руки, судорожно ухватившиеся за удилище. Чего доброго, еще дернет! И тогда - пиши пропало...
Поплавок ушел в лучистую янтарную глубину и замер, словно раздумывая, что ему дальше делать: то ли всплывать, то ли все-таки тонуть?
- Тащи! - не крикнул, а сипло выдохнул Егор и отпустил ее руки.
Любка дернула удилище, подсекла рыбину и почувствовала в ответ рывок. Да такой сильный, что ее голова на тонкой шее мотнулась.
- Са-а-а-аззз!.. - радостный крик застрял в горле. Рано, ох и рано радоваться!
Откинувшись назад, Любка изо всей силы тянет удочку. Да куда там. Гибкое таловое удилище выгнулось дугой и ни с места! Краешком глаза Егор заметил, как мелко-мелко дрожат белесые, вылинявшие на солнце косицы. И он понял, что силы у нее едва ли хватит, чтобы удержать добычу. Но он стоял рядом, не пытался даже помочь.
Пусть Любка водит. Пока и нельзя тащить. Пусть выдыхается рыбина. Пусть выдыхается...
Удилище нисколечко не распрямилось, ни на мизинец даже. Ясное дело, такого сазана Любке одной не вытащить. Да и ему, Егору, тоже, наверное, он был бы не под силу. Любке, конечно же, нужна помощь, пора его вытаскивать. А то еще крючок губу порвет или глотку выдерет. Или за что он там зацепился... И какое же это мучение, когда тут, прямо рядом с тобой, кто-то сазана тащит!
Но Егор не только не помог, даже отступил от Любки. Ведь чужую удочку - кто этого не знает? - хватать нельзя. Ни в коем случае. По крайней мере, пока не позовут на помощь. Таково правило неписаное.
Вдруг леска отклонилась, раздался плеск, и над водой вспыхнуло что-то яркое и многоцветное - оранжевое, черное, алое. Рыба билась, и над плесами узека, между камышистыми и обрывистыми берегами, носилось испуганное эхо. Затем она снова и снова стала уходить на глубину. Леска, натянутая как струна, тонко пела и пузырила воду. Рыба рвалась на свободу, нерасчетливо тратила силу, выдыхалась. Но и Любка устала. Костяшки ее смуглых пальцев побелели, капли пота бороздили лицо и тонкую шею.
- Чего же ты стоишь, помоги... - прошептала она, не поворачивая головы.
Егор мигом вцепился в удилище, и они вдвоем принялись подтягивать сазана к берегу.
Рыбина вдруг выпрыгнула, взвилась свечкой. Егор тут дернул удилище изо всей силы. Подхваченный рывком, сазан полетел в сторону берега с открытым желтоусым ртом и растопыренными плавниками.
Рыболовы свалились с ног, а сазан шмякнулся возле них и стал выплясывать на сухой и твердой, как бетон, земле. Высоко подпрыгивал, шлепался то на один бок, то на другой, весь облепленный мусором и листьями солодки. А Егор, лежа на самом краю, над кручей, увидел, что рыбина без крючка. Видно, губа порвалась. Это чудо, что сазан не сиганул в воду. Но еще секунда и он будет в узеке!
Извернувшись, Егор бросился на сазана, прижал его грудью. Рыбина не сдавалась, хлестала мальчика хвостом, тяжелым и сильным, как пружина волчьего капкана. Но Егор скорее бы умер, чем согласился выпустить такую добычу.
...На другой день, вытопив жир, Егор записал в своей книге:
"Вчера Любка поймала сазана. А я ей немного помог. Дядя Игнат, Любкин отец, даже не поверил, что мы его на удочку подцепили. Дескать, таких только вентерями ловят. Хорошо, что я не схватил удочку раньше времени. А то бы точно ушел сазан. Он и так чуть было не сиганул с обрыва в речку. Если б я схватил чужую удочку прежде времени - обязательно бы сиганул. Сколько раз так в прошлом году было... А в навечерие мы чуть было еще одного не поймали. Но он ушел. Оборвал леску и ушел. Хотя Любка не кричала "ого!" и я его тащил по всем правилам. Так что одного крючка у нее уже нет. А ведь рыбалка только началась..."
В книге были отмечены и другие более или менее важные события карагильской жизни: где стихами, где прозой. Например, то, как коршун-канюк прямо на глазах утащил цыпленка. Но вообще-то Егор исписал мало, только половину тетради. Видно, нашему карагильскому летописцу гусиные перья надоели. Или же просто времени не хватило. Ведь после каждого возвращения с Каменной ему приходилось чинить снасть. И свою, и Любкину. То крючок сломается, то леска оборвется. А когда все фабричные крючки вышли, пришлось делать самодельные, из каленой проволоки. Словом, каждый день что-нибудь. За снастью ведь следить надо. А как же. Рыбка исправную снасть любит. Еще бабушка так говорила.
