И ещё был один момент. Я о нём расскажу всё-таки. В этом сериале двое врачей молодых, парень с девушкой, были друг в друга влюблены. И показали, как они к девушке домой пришли и вдруг он на неё набросился с поцелуями и стал одежду срывать.
Мама бы сразу переключила на другой канал. А Костя смотрел. Только сказал таким дурацким голосом:
– Ой-ой-ой. Я надеюсь, ты там закрыла глаза?
– Закрыла, – сказала я, а на самом деле смотрела.
Ничего такого не показали. Ну, стащил он с неё этот халат врачебный, да и всё, дальше опять про братьев началось. Но я подумала, что Костя как-то на равных со мной смотрел. Как со взрослым человеком.
Мы снова задремали. И тут в окно кто-то стучит. Ирка!
Костя передал ей билет, и она отнесла его на проходную. Оставила у дежурного, чтобы он передал маме, когда та выйдет.
Потом Ирка открыла дверь – хотела сесть на переднее сиденье, но я высунулась из машины и схватила её за руку.
– Ну нет! Сейчас же садись со мной! Расскажешь мне о папе всё-всё. До последней капельки!
А Ирка бросила взгляд на переднее сиденье, где лежал ноут, и завопила:
– Что-о? Хауса без меня смотрели? Ну что? Как там у Кэмерон с Чейзом? Было что-то?
– Было-было, – нетерпеливо сказала я, – про папу давай.
Костя тронулся с места, а Ирка принялась рассказывать. Папа бледный. Немного грустный, как будто подавленный. Ходит в тёмной форме. Тёмно-синей или чёрной. Брюки и свитер. Она его сразу обняла. И заплакала. А он не плакал, он только утешал её.
Мама всё волновалась, чтобы вещи втащили. Там была комната с мебелью, как в советском санатории. Кровать, тумбочка, телевизор с DVD.
– Ты мои книги передала?
– Конечно.
Мама сразу стол своей скатертью накрыла и побежала на общественную кухню яичницу жарить, чтобы папа поел. И он набросился на эту яичницу.
Мама достала курицу, колбасу, но Ира ничего есть не могла. Ей хотелось только смотреть на папу. Гладить его по руке. Но мама всё равно заставляла есть. Потому что папа всё с собой обратно унести не сможет, и ей придётся в поезд всё волочь.
– Погоди, – до меня дошло, – а вот эти кастрюли… Сковородка, которую она брала для яичницы… Она всё обратно потащит на поезде?
– А ещё и постельное бельё. И обогреватель, видела, она с собой взяла? Там же холодно очень. Мама даже ленту с собой притащила для окон, папа сразу заклеит их, чтобы не дуло.
– На три дня всего пришли в эту комнату, и окна заклеивать надо, – пробомотала я.
– Три дня тоже прожить надо, – невесело улыбнулась Ира, – ну и другим останется… Кстати, там была девчонка моего возраста. Вся накрашенная. С маникюром. Она к парню своему пришла Так они и сумки оставили в коридоре. Сразу в комнате заперлись.
– Как в кино, – вспомнила я.
– Ага. Папа говорит: «А мы на еду сразу накинулись. Пенсионеры». А я говорю: «И на разговоры». Я столько с ним говорила. Он, кстати, дал разрешение, Костя!
– Очень рад. А то мы тут с твоей сестрой план похищения разработали уже.
– Ну, Ир, – затеребила я сестру, – ещё!
– Ещё мы старые приколы вспомнили. Помнишь, как вы меня втроём с дискотеки первой забирали? Я там натанцевалась на медляках, иду такая взрослая, мальчишки кругом. А тут папина машина подруливает. И ты высовываешься в белой шапке. «Ира, Ира! Иди к нам!» Я прямо расплакалась тогда от огорчения. Опозорили меня, такую взрослую. Залезла в машину. Пацаны смотрят. А я на них – нет. Говорю: «Мало того что сами припёрлись, да ещё и Лизу взяли! В белой шапке!» Папа над этой шапкой тогда всё ухохатывался. И сейчас долго так смеялся, Лиз. И слёзы на глазах выступили. Мне показалось, он как будто плачет. Но он не плакал. Просто долго смеялся. Как будто не хотел прекращать…
Я уткнулась Ире в плечо. Она приобняла меня. Мы долго так сидели обнявшись.
– Ир, сейчас заправка будет, – прервал молчание Костя. – По хот-догу?
– Я не хочу, – сказала она.
– А мы хотим, – сказал Костя. – Мы голодные как волки.
Он зарулил на заправку, заправил машину, а потом мы втроём сидели в кафе, за такими маленькими столиками, ели хот-доги с горчицей и кетчупом (у нас с Костей и тут оказался одинаковый вкус, оба отказались от майонеза) и пили кофе из бумажных стаканчиков. Мимо нас ходили всякие шофёры, и мы были тоже как будто путешественники, которые перекусывают после дальних странствий.
А я всё думала о той дискотеке, куда я приехала в белой шапке, и вспоминала наши с папой хулиганства. Когда Ирке звонили ухажёры и она с ними говорила слишком долго, то мы с папой включали фен и гудели в трубку с параллельного телефона.
– Фу, – сердито сказала Ирка, пряча улыбку за стаканчиком с кофе.
– Молодца, Лиз, – похвалил Костя, – я тебе сейчас улитку с изюмом ещё куплю. Премиальную. За борьбу с моими потенциальными противниками.
– Тебе просто повезло, что она выросла, когда ты за мной приударил, – сказала Ира, толкнув его в плечо.
– Ничего, – сказала я, – папа выйдет вот, наверстаем.
Мы замолчали. Но молчание вышло не тяжёлое, а как будто общее. Как будто накрылись одним пледом.
Было только девять часов вечера, но я упала в кровать и спрятала голову под подушку. Странно… Вроде всю дорогу спала в машине. А такое ощущение, что меня не в машине везли, а палками всю дорогу били. Устала, как после кросса на физре.
Сил хватило только на то, чтобы поставить на ноуте «Хауса» скачивать… Интересно, чем у этих двух братьев-то всё закончится. И у Кэмерон с Чейзом, которые целовались.
Ира с Костей варили макароны на кухне. Костя сказал:
– Будет готово – позовём.
– Даже если я не помогаю? – съязвила я. – Их же помыть надо… Почистить.
Ирка удивилась: раньше я просто дулась молча, а теперь прикалываюсь.
– А ты посуду будешь мыть, – ответил Костя.
Раньше я бы обиделась, но сейчас – это было справедливо. Хотя не знаю, как я буду посуду мыть. Болит каждая косточка. Надо придумать что-то, чтобы не мыть. Оставить на завтра.
– Лиз! – Иркин голос. – Трубку возьми!
Я с кряхтением поднялась с кровати. Какая посуда, они что, с ума сошли? Если только мне её сюда принесут, чтобы я её лёжа помыла…
– Здорόво. Это я. – Андрей говорил торопливо, глотая слова, чуть заикаясь. – У меня тут мама в командировку в понедельник вечером едет. В Италию. Ну, в нормальную командировку. Не в гости в этому… Фредерико. Хотя он звал. Э-э-э, так я тебе говорил, она же в турфирме работает?
– Нет. Кьярка спит?
– Да погоди ты! Спит, спит. Ну, короче. Им надо ездить по городам самим, смотреть, где чего. Чтоб потом нашим туристам рассказывать. И… и она меня с Кьяркой оставляет на ночь. А у меня тут дело… Задание.
– Делай что хочешь, – сказала я устало. – Сам в конце концов поймешь, кто твой Фокс. Ладно, неважно. Я с Кьярой переночую с удовольствием.
– Спасибо, – с облегчением сказал он, – ты настоящий…
– Андрюх, хорош, а? Чего с собой взять?
Он молчал. Наверное, всё ещё думал над фразой, что я «настоящий друг». А у меня внутри, там, где желудок, что-то кувыркалось от счастья. И пело. Укладывать Кьяру! Петь ей колыбельную! Утешать, если страшно! Оле-оле!
Я глянула в окно, за которым кто-то сыпал на сонный город снежную крупу, и подумала: «А всё же – не одной Ирке сегодня выпало счастье!» И сердце немножко сжалось: эх… вот бы папе рассказать.
Фартук, боевик и аллергия
– Не ложися на краю… – сонно гудела я.
– Анядо! Анядо петь! – закричала Кьяра.
Она спрыгнула с кровати, подбежала к моей и ударила меня. Прямо по носу! Я вскрикнула, было жутко больно. Как будто она мне сломала нос. Из глаз брызнули слёзы.
– Да перестань ты! – гаркнула я, утирая слёзы тыльной стороной ладони. – Ложись немедленно!
Но она стояла у моей кровати и продолжала упрямо повторять: «Анядо петь! Анядо!»
– Да не буду я петь! – рассвирепела я. – Быстро! Ляг! В кровать! И спи! Без всяких песен! Иначе я не знаю, что я с тобой сделаю!
Она замерла на секунду. Потом её личико исказилось от страха. И она заревела так, что у меня волосы на голове встали дыбом. Правда. Они просто зашевелились у меня на голове, как змеи какие-то. В сердце что-то бабахнуло, и я, тоже не выдержав, села рядом с ней на пол, схватила её, прижала к себе, уткнулась в её кудрявую башку, пахнущую шерстяной шапкой и ещё таким нежным, детским, трогательным, и заплакала.
Заплакала от ужаса.
От ужаса, что сказала ей эту жуткую фразу.
«Не знаю, что я с тобой сделаю…»
Что я собиралась с ней сделать? Отшлепать? О нет…
И я зарыдала ещё громче Кьяры.
Когда? Когда «это» началось?
Когда мы стали укладываться спать? Или когда я набирала ей ванну, а она…
Нет, всё началось за ужином. Мы погуляли. Я посадила Кьяру в детский стул и попыталась накормить её пюре из брокколи. Ну, такое, в банке. Довольно мерзкое, если честно. А она стала требовать макароны. У меня были макароны, я их себе на ужин сварила. Но это же я, я могу такое есть, а она – ребёнок. Ей полезное надо. И я попыталась всё-таки запихать в неё брокколи. Кьяра набрала полный рот и плюнула. Прямо в меня. А я была в фартуке, на котором были нарисованы разные виды итальянских пирожных. Фредерико подарил Татьяне. Короче, Кьярка заплевала этот фартук. Я сняла его тут же и попыталась отстирать, но ничего не вышло! Зелёные пятна словно въелись в ткань. Я втянула голову в плечи, представляя, как развопится Татьяна. Подарок Фреде, то-сё!
